Целых три дня!

И исполняла бы дальше, до самого бабушкиного приезда, если бы…

В первый же вечер отсутствия Ксении Петровны Катерина узнала, как именно будет проистекать «присмотр» за ней соседки.

Ровно в девять вечера – секунда в секунду – в дверь позвонила и сразу же открыла своим ключом Евгения Ивановна.

– Как у тебя дела? – спросила неизвестно у кого.

Ответ ее не интересовал, как и сама Катерина. Не глядя на подопечную, она прошествовала в квартиру.

И первым делом отправилась в комнату ребенка, проверила на предмет идеальной застеленности покрывало на кровати, заглянула под кровать, проведя пальцами по полу, проверила письменный стол, название книги, лежавшей на нем, номер страницы, на которой она была раскрыта, открыла и проверила шкаф, кивнула удовлетворенно и пошла инспектировать дальше.

Досмотр проходил по всем правилам обыска. Если бы Катька что-то знала о тюремно-исправительных заведениях, то заподозрила бы, что соседка профессиональная надзирательница, настолько дотошно та проводила проверку.

Обследованию не подверглась только бабушкина комната – туда Евгения Ивановна позволила себе заглянуть, удовлетворенно хмыкнула и осторожно прикрыла дверь. Девочка тут же поняла, что бабушку соседка боится не меньше, чем она сама. И не рискнет потревожить помещение даже мимолетной проверкой.

Зато кухня, ванная, туалет были обследованы на предмет выявления грязи, мусора, крошек на поверхностях и иного непотребства.

Ничего вышеперечисленного не выявившая проверка закончилась в прихожей прощанием с инспектирующей дамой.

– Молодец, все у тебя чисто и в порядке. Закрой за мной дверь на все замки, я постою, послушаю, как закрываешь, и ложись спать.

Посещения утвердились ритуалом и повторялись каждый вечер в течение месяца.

Каждое утро Катька встречалась с Евгенией Ивановной у подъезда, когда выходила на «прогулочные» два часа, соседские бабульки компанией уже сидели на скамейке – это в семь сорок пять-то утра! Девочка вышколенно здоровалась, они отвечали, на этом общение заканчивалось.

В те приснопамятные времена, все еще советские, но уже «перестроечные», центр Москвы, в котором они жили, хоть и считался престижным, но далеко не весь и не с таким ажиотажем, как нынче. Вот к такому «не весь» их дом и относился.

То есть дом-то сам по себе был старинный, в четыре этажа, с высокими потолками и внушительными метражами как комнат, так и кухонь-коридоров, но проживала в нем совершенно разношерстная по социальному статусу публика.

От академика в первом подъезде, семья которого занимала весь верхний этаж, то есть две квартиры, с подъезжающей за ним каждое утро черной «Волгой» и личным автомобилем «Жигули» в гараже. До слесаря завода «Серп и Молот» во втором подъезде, неизвестно какими судьбами поселившегося в центре, а также двух семей вечно дерущихся алкоголиков.

Ну, они тоже где-то и кем-то работали, ибо в те времена не работать не удавалось, но их основной статус определялся употреблением алкогольных напитков, их количеством и последствиями для окружающих производимого на организм действия.

А так как рыбак рыбака, то обе семьи обитали во втором, среднем, подъезде, к горю трезвых соседей.

В их, третьем, стояла тишь и благодать. По большей части оттого, что народ проживал мирный, работящий, но далеко не последнюю роль играло то, что все до оторопи боялись Ксению Петровну Александрову, некогда бывшую партийной начальницей, сохранившую и на заслуженном отдыхе связи и хватку в разговоре с чиновниками любого уровня. Перед ней даже участковый и милиция стояли навытяжку.

Так что заявление в виде угрозы, что она отправит внучку в интернат, при живых родителях, не лишенных родительских прав, отнюдь не было голословным, это Катька уяснила в первые полгода совместного проживания.

Впрочем, не только жильцы их подъезда, а весь дом трепетал перед ней, боясь до дрожи и уважая до спертости дыхания, и шли к ней на поклон с просьбами помочь в чиновничьих разборках, когда подпадали под таковые.

Товарищ Александрова выслушивала, придирчиво изучала документы и бралась помочь – «королевство» ей было маловато, а повоевать по привычке хотелось. Не всем и не всегда, правда, помогала, но, если бралась, выигрывала всегда, любые дела.

Единственное, с чем не удалось справиться, это выселение из дома потомственных алкоголиков. Вот не заладилось что-то в верхах, у тех обнаружились свои родственные связи в администрациях, и Ксении Петровне, как ни просили жильцы дома, пришлось отступиться.

Впрочем, ее это мало касалось, самой рядом с ними жить не приходилось.

Естественно и разумеется, что дети из этих семей стремительно шли по стопам родителей, являя собой самых отъявленных хулиганов в районе, в компании с отпрысками таких же родителей из соседних домов.

Вот на одного из них Катерина и наткнулась в подъезде, возвращаясь с вечерней «прогулки».

Она теперь стала уходить со двора не в девять вечера, а на полчаса раньше, чтобы успеть перед вечерней проверкой навести идеальный порядок. Специально с собой маленький будильничек брала, не забывая его заводить каждый день.

На площадке между третьим и ее, последним, четвертым, этажами возле батареи, свернувшись калачиком, лежал мальчишка. Рубашка на нем была порвана в нескольких местах и заляпана какими-то красными пятнами.

Катерина и не испугалась вовсе, присела возле него на корточки и потрясла за плечо.

– Ты чего? – спросила она.

Тот резко дернул плечом, сбрасывая ее руку, застонал сквозь зубы от сделанного движения и зло, грубо ответил:

– Не трогай меня! Отойди! – и тихо, самому себе, уговаривая, что ли: – Мне только отлежаться, отлежаться… у меня там нельзя, там отец найдет…

Не отошла и не отстала, быстро соображая, что сейчас, вот совсем скоро, Евгения Ивановна поднимется по лестнице, направляясь с проверкой в их квартиру, и наткнется на мальчишку. Конечно, прогонит его из подъезда, или милицию вызовет, или «детскую комнату милиции», о которой подробно, старательно и часто рассказывала бабушка.

Катерина снова тряхнула его за плечо.

– Нельзя тебе здесь лежать, прогонят!

– Мне бы в подвал… на свое место, – не поворачиваясь и не меняя позы, ответил он, – да не доберусь… там спускаться нужно. Сюда еле дополз, через черную дверь.

– Ты же смог почти на четвертый этаж подняться? – удивилась девочка непоследовательности размышлений.

– Наверх ползти легко. На первом и втором нельзя, там в глазок чуть что смотрят, на третьем эта «подписка» Евгения живет, на четвертый тоже нельзя, там стерва Александрова, но она вроде как уехала.

Столь длинная речь далась ему с трудом, это она поняла.

– Уехала, – подтвердила Катерина и даже кивнула головой, хоть он и не мог этого видеть. – Но Евгения каждый вечер проверяет квартиру, сейчас, совсем скоро пойдет! Вставай, надо уходить!

И затрясла его за плечо со всей силы.

– Да не тряси меня! – прикрикнул он – Не могу я встать! А в ментовку нельзя!

И втянул воздух с хрипом и сипением, как в порванный футбольный мяч.

– Что же нам делать? – спросила озадаченно Катька.

– Тебе ничего! Вали отсюда! Сам разберусь!

– Как, если встать не можешь? – уточнила любопытная девочка.

– Слушай, иди на хрен! Отстань!

Ни на какой такой загадочный «хрен» она не пошла, а приняла решение иного рода. Странное, непонятно как пробившееся через полную затюканность и безропотную подчиненность. Первое и самое главное решение в ее жизни, раз и навсегда изменившее всю эту самую жизнь, изменившее ее саму, раскрыв настоящую, спрятанную до поры под замком страхов Катерину Воронцову!

Откуда что взялось?!

– Ты сможешь еще по лестнице пройти? Всего пол-этажа? – спросила она.

Мальчик медленно, экономя силы и сдерживая боль, повернул голову и посмотрел на нее.

Катька аж пискнула, рассмотрев незнакомца – его так сильно избили, что на лице не было живого места, нет, может, оно и было, но все залила уже подсыхающая кровь, только яркие-преяркие голубые глаза зло смотрели в упор.

Глаза никогда не сдающегося щенка, волчонка. Этот не будет, как «Тотошка» из клетки, жалостливо-просяще смотреть на людей, этот вцепится зубами в руку врага на последнем дыхании, собрав запредельным усилием все силенки для мести!

– А ну, вали отсюда, писявка! – совсем по-взрослому громко гаркнул он.

Катя снова не испугалась, подвинулась ближе и стала просовывать ладошки ему под мышки, чтобы помочь двигаться.

– Давай скорей! – торопила она. – Скорей! Надо очень быстро!

Он рассматривал ее совершенно взрослым взглядом, как дикобраза какого-то, который по определению здесь не может быть, а вот поди ж ты, образовался незнамо как.

– Сдурела? Тебе ж влетит!

– Быстрее! – пыхтела девочка, тщетно стараясь его приподнять.

Будильничек, лежавший в кармане «прогулочного» серого, как безысходность, платьица, пребольно стукал по коленке, но она не обращала внимания, занятая самым важным в жизни делом.

Мальчик сдался под таким напором решительной незнакомки и прохрипел:

– Отодвинься.

Катька отскочила пулей. Тот перевернулся на другой бок, быстро-быстро задышал, закрыв глаза, полежал так пару секунд и встал на четвереньки.

– Отойди… – просипел придушенно.

Катька шагнула в сторону, освобождая дорогу.

И он пополз…

Она пару раз пыталась помочь, поднимаясь по лестнице рядом с раненым, но тот останавливал ее порывы фронтовой медсестрички:

– Не надо…

Смог добраться до площадки четвертого этажа и упал.

До двери ее квартиры оставалось всего три метра, но именно на них у мальчишки не осталось никаких сил.