Она, само собой, тоже не учебная шпажка, а боевой клинок, и закалкой в том же кузнечном цеху не уступает! Но…

Но Катерина знала, честно признавалась себе, что уже шла ему навстречу, и ни черта не зависит теперь от ее осознанного противостояния, нежелания уступать, вполне оправданного возмущения из серии «фи, разве можно так прямолинейно!».

Осмысленное, осознанное – это наносное, игры в социальную мораль и потакание выкрутасам своего характера. Внутри, неосознанное, темное, пугающее, подсознательное – вот настоящее!

Как решиться на что-то запретное, тайно желаемое, неразрешенное? И уже знаешь, что сделаешь вопреки всему, и уговариваешь себя, с восторгом осознавая, что не уговоришь: «Ой, ой, это же страшно, нельзя!»

И «ой», и «нельзя», и «страшно», но уже решился и шагнул, еще до всех этих «ой», которые и произносишь больше для очистки совести, что-то из разряда правильных поступков: «Я же себя отговаривала!»

Она не отговаривала!

Знала, что произойдет. Где, когда, как – это не важно, технические детали! И понимание холодило мурашками ожидания в груди.

Потому что Бойцов странно притягивал ее, завораживал, будил что-то скрытое, будоража, расшевеливая спавшую сексуальность.

«Может, Тим приедет и остановит все это?» – с последней надеждой подумала Катерина.

– Осталось восемь дней, – прошептала она.


Тимофей вернулся из армии, когда девушка сдавала последний выпускной экзамен в школе. Катька, наверное, около часа все плакала от счастья, не выпуская его руку, за которую ухватилась двумя ладошками, и никак не могла остановиться. Следующий час ее «выгульного» времени потратили на то, чтобы ликвидировать следы радостного слезотечения. Прикладывали лед, который Тим выпросил у продавщицы ларька, пакетики с чаем, два пластмассовых стаканчика с которым купили в том же ларьке.

И говорили без остановки.

На выпускной бал Катерина не пошла. Ей были настолько безразличны и школа, и одноклассники, имен которых и не помнила, и само торжественное мероприятие. Получив свою золотую медаль, послала прощальный поцелуй учебному заведению и с чистой душой пошла дальше по жизни.

Но у Ксении Петровны на участие в «отмечании» отпросилась.

– У нас состоится выпускной вечер в школе, – доложила Катерина, встав, как положено, перед бабушкой по стойке «смирно».

– И что ты хочешь мне сообщить? – строго и недовольно спросила товарищ Александрова.

– Это официальное мероприятие, сначала нам в торжественной обстановке вручат аттестаты, после чего состоится праздничный банкет и гуляние по ночной Москве под руководством преподавателей, – официальный тон протокола бабушка уважала больше всего.

Она уважала, а Катерина пользовалась этой слабостью в своих целях.

– Денег на одноразовое расфуфыривание и твои наряды у нас нет, – не то чтобы отказала она.

– Значит, пойду в том, что у меня есть, но на проведение вечера сдать небольшую сумму придется.

Ксения Петровна поразглядывала внучку каким-то странным взглядом. Долго разглядывала. Задумчиво.

– Для меня это лишние расходы и ненужное беспокойство. Но коль это официальное мероприятие и одноразовое, то, в виде исключения, разрешу его посетить.

На вручение аттестата и золотой медали с ней пошел Тимофей. И подарил букет цветов, который, конечно же, нельзя было принести домой, но Катька прижимала его к себе всю ночь. До утра, пока они бродили по ночной Москве.

Первый в ее жизни букет цветов.

Первая в ее жизни ночная романтическая прогулка.

Они бродили, Тим показывал город, и разговаривали, разговаривали, разговаривали…

На следующий вечер по «уставу» о распорядке дня Ксения Петровна потребовала Катерину пересказать прочитанное за день по «программе» изучения классической литературы, которую никто не отменял.

Когда только эти гребаные классики иссякнут?! Сколько же они понаписали!!

Она читает, читает, читает каждый день, девять лет подряд, и пересказывает этой партийке-диктаторше, а ни конца ни краю не видно!

– Нет, – первый раз за девять лет возразила Катерина. – Я теперь не могу читать художественную литературу. Я готовлюсь к экзаменам в медицинский институт, и мне необходимо очень много заниматься и читать учебники.

– Мне это не нравится, – предупреждающе сделала нажим бабушка.

– Мне тоже не нравится, но ничего не поделаешь! – не уступила Катька.

– Ты не поняла! – добавила металла в голос Ксения Петровна. – Мне не нравится, что ты не согласовала со мной этот вопрос и решила все самостоятельно! И не нравится тон, каким ты разговариваешь! Много бунтарства.

Очень хотелось ее послать, тем более благодаря Тимофею девушка теперь точно знала, по какому «маршруту» надо это делать и какими словесами сопровождать данный посыл!

«Слов не много, быть может, пяток, но какие из них комбинации!» – как сказал юморист Иванов.

Но так же хорошо знала, где может оказаться сама в случае такого проявления неповиновения и искренних «родственных» чувств.

И промолчала.

Как сказал один из обрыдших ей классиков: «Лучший бой, это бой, который не начат!»

Потерпим! Годик, пока не исполнится восемнадцать!

Тим пошел вместе с ней подавать Катькины документы в мединститут и ходил на каждый экзамен, ждал в коридоре под аудиторией, угощал мороженым после и провожал домой. И все время находился в странной пугающей задумчивости, и посматривал на нее странно.

Катька замирала внутренне от таких взглядов и пугалась ужасно этой задумчивости.

Не слишком ли много последнее время рассматриваний непонятных?

То бабушка, ну и бог бы с ней, а вот Тимофей…

Катерина поступила!

Они отпраздновали это событие долгим неподотчетным гулянием под официальным прикрытием: «ожидание, когда вывесят списки поступивших». И в кафе посидели, даже шампанского выпили, старательно потом заедаемого Катькой, чтобы не было запаха, всяческими конфетками и жвачками.

Ксения Петровна Александрова оценила ее поступление одной фразой:

– Это достойный институт.

И все!

Катерина страстно хотела учиться, скорее бы наступило первое сентября! И ждала, ждала перемен и новой жизни!

А они не заставили себя ждать, и далеко не радужно-ожидаемые.

Первой сменой блюд, подаваемых жизнью под названием «перемены», явился невыезд бабушки этим летом на дачу к подруге.

– Она больна. Лежит в больнице. А я слишком стара, чтобы подыскивать себе дачу для аренды на лето, разъезжая по Подмосковью.

Оп-ля! Все сдерживаемые и тайные надежды проводить с Тимофеем как можно больше времени, забив на установленный распорядок дня после отъезда Ксении Петровны, накрылись всеми крышками.

Это Катька как-то пережила, научившись за годы терпению и обузданию эмоций.

А вот блюдо под номером вторым из жизненного меню перемен чуть ее не доконало.

В середине августа они встретились на обычном месте, и девушке сразу не понравилось выражение лица Тима. Он молча взял ее за руку, увел подальше в аллею, на скамейку, облюбованную ими несколько лет назад, скрытую от взглядов гуляющих за деревьями и плотными кустами.

Усадил, сел сам. Странно сел, не как всегда – чуть поодаль. Закурил. Не смотрел на нее, уперся обоими локтями в колени, смотрел куда-то вперед, курил, сильно затягиваясь, и вдруг…

– Я, Кошка, уезжаю.

– Ку-да-а? – осиротела в момент она, почувствовав серьезность его слов.

– Служить дальше. Сначала учиться, а потом служить.

– Тим, нет! – сопротивлялась Катя его решению и накатывающему ужасу. – Ты уже отслужил!

Он все так же, не глядя в ее сторону, отщелкнул двумя пальцами подальше докуренную сигарету и закурил новую.

– Я служил в спецназе, ты знаешь.

– Знаю.

– И почему туда попал, тоже знаешь. Способности им мои приглянулись уж очень. Перед самым дембелем приезжали в часть мужики засекреченные, смотрели, как мы учения отрабатываем. Они и до этого приезжали, смотрели, а в этот раз с целью определенной. Посмотрели и вызвали в кабинет к полкану меня и еще четверых и предложили идти учиться в школу разведки. А потом начать профессионально работать, не за самую маленькую зарплату, тот же спецназ и еще кое-что. Дали время подумать, домой съездить после дембеля.

– Зачем тебе это?! – воскликнула она, даже подскочила со скамейки. – Зачем?! У нас теперь все хорошо! Я буду учиться и работать, и ты найдешь работу, и мы будем вместе!! Все время вместе и прятаться не надо!!

Он посмотрел наконец на нее! И такое темное, глухое безнадежье стояло в его глазах, что Катька отшатнулась, не понимая. Тим медленно отвел взгляд, закурил третью сигарету и ровным голосом пояснил:

– Ты помнишь и умеешь все, чему я научил. Теперь за тебя можно сильно не бояться и присматривать не надо каждую минуту. Если, конечно, что случится, я приеду и буду рядом. Брошу все и приеду. Только давай договоримся, ты ничего скрывать от меня не будешь: ни плохое, ни хорошее.

– Не буду, не буду, только не уезжай!! – просила она, от отчаяния сложив ладони замком, да так, что побелели костяшки пальцев. – Я без тебя пропаду! Как же я одна?!

Он потянул ее за локоть, усадил рядом, обнял за плечи – самый родной, единственный родной человек! – погладил по голове, чмокнул, как бывало, в макушку.

И не было того жуткого взгляда никакого! Померещилось ей!

Привиделось.

Вот же он, все тот же родной Тимофей! Рядом, обнимает, успокаивает…

– Нет, Кошка, если постоянно тебя «пасти», так соплей и останешься, не научишься сама за себя стоять. Ты сильная, многое знаешь и умеешь, пора учиться не дрейфить, Катюха! Будем переписываться, как раньше, может, получится звонить как-то.