Эмили провалилась в сон, как в бездонную яму. Ей снилось, что она лежит обнаженная в прозрачной мелкой воде, а склонившийся над ней Атеа загораживает собой палящее солнце. Эмили не может понять, почему, когда кругом так прекрасно, ее терзает невыносимая сердечная боль.

Очнувшись, она вспомнила свой сон, и неожиданно ее охватила ненависть. Не к леди Клиффорд, не к Элизабет Хорвуд, а к Атеа. Он остался в своем раю в окружении сладострастных красавиц, а она угодила в земной ад!

Прошло несколько дней. Эмили ничего не знала ни о собственной участи, ни о судьбе своих детей. Общение с некоторыми женщинами немного скрашивало ожидание суда, хотя среди них не было таких, с кем Эмили могла бы подружиться по-настоящему.

Узнав, что она умеет читать, в том числе и по-английски, многие узницы просили ее зачитывать вслух статьи из газет, которые попадали в тюремные камеры с воли.

Поскольку Эмили никто не приносил передач, она была вынуждена довольствоваться тюремной баландой. Иногда ей перепадал более-менее лакомый кусок от женщин, благодаривших ее за чтение.

Когда однажды утром надзиратель заявил, что к ней пришли, Эмили не поверила. Отворив дверь комнаты для свиданий, она едва не вскрикнула: на стуле сидела Элизабет Хорвуд. Ее мать.

Эмили стыдилась исходящего от нее дурного запаха, но не могла ничего поделать. В Ньюгейте так пахло от каждого. Раз в неделю заключенным позволяли обливаться водой из насоса в тюремном дворе, но после этого им все равно приходилось облачаться в нестираную одежду.

Элизабет держалась натянуто. По-видимому, ее шокировал неопрятный вид Эмили. Ответив на приветствие, она сразу перешла к делу:

— Я получила твое письмо. Однако сумма залога оказалась непомерной. Я не могу распоряжаться такими деньгами без разрешения мистера Хорвуда, а он… ничего о тебе не знает. — Переведя дыхание, она продолжила: — Я встретила Рене Марена во Франции, куда приехала с родителями. Эта страна вскружила мне голову; даже мое английское воспитание не смогло удержать меня от безумства. Я сбежала с Рене, бросив отца и мать. Мы поженились вопреки их воле. Сначала все шло хорошо, а потом начались проблемы. Первый раз он оставил меня, уехав на какие-то острова, когда я была в положении. Потом — когда я только что родила. Рене находил меня ограниченной, тогда как он казался мне непрактичным. Нам не хватало денег, но его это не заботило. Он жил своими мечтами. На тебя он тоже обращал мало внимания, разве что раздражался из-за того, что по ночам ты мешала ему спать, а днем — читать книги. В конце концов я решила вернуться домой, и тогда он вдруг заявил, что не отдаст мне ребенка. Закон был на его стороне. Я все же уехала, решив, что со временем смогу забрать тебя к себе. Однако вскоре я получила письмо, где Рене сообщал о твоей смерти, и свидетельство врача. Кроме того, очутившись в Лондоне, я узнала, что родители вычеркнули мое имя из завещания. Они отказались меня принять, и я очутилась на улице. Воспитанная девушка из приличной семьи! Меня спас мистер Хорвуд. Он подошел ко мне на Бридж-стрит и спросил, что случилось и почему я плачу. И я ему солгала. Сказала, что мои родители умерли, что меня разорили кредиторы. Он был много старше меня, но он мне поверил. Я не любила мистера Хорвуда, но приняла его предложение и признаю, что этот вариант был куда лучше, чем безумная страсть к твоему отцу. К сожалению, за безрассудные поступки и дерзкие мечты приходится платить слишком высокую цену. Моему супругу неизвестно о моем первом замужестве, как и о том, что у меня был ребенок. Если сейчас он узнает о моем прошлом, это будет жестокий удар!

— Но вы не убивали и не крали!

— Ты выросла во Франции, там все проще. Тебе трудно понять, что представляет собой наше общество, наша мораль. — Элизабет порылась в ридикюле. — Я принесла тебе деньги. Возможно, это чем-то поможет.

— Мне ничего не надо, кроме одного! — Эмили сжала руки. — Умоляю, спасите моих детей! Они остались у одной женщины на Ган-лейн. Если ей не заплатить, она отдаст их в приют или отнесет в полицию. И тогда я потеряю их след.

— Я не могу взять их к себе, — ответила Элизабет, глядя ей в глаза.

— Тогда дайте денег миссис Оуэн, и пусть она заботится о моих сыне и дочери. И еще: придите на суд! Скажите, что вы видели у меня жемчужину, что она моя! Они думают, что я взяла ее у кого-то. А еще меня обвиняют в попытке украсть ожерелье в доме, где я работала, но я не собиралась этого делать. Мне никто не верит!

Элизабет ненадолго задумалась (по ее лицу невозможно было понять, о чем), потом сказала:

— Хорошо, я постараюсь прийти. Что касается детей… Хорошо, назови мне адрес. А деньги все же возьми.

Эмили вернулась в камеру окрыленная. Внезапно мир унылого безделья, пустой болтовни, пререканий, ругани и пьянства показался не таким ужасным, как прежде. Впервые за много дней она поверила, что скоро выйдет отсюда, что все закончится хорошо.


— Моана!

Увидев стоявшую на краю обрыва девушку, Морис Тайль бросился к ней, но Менкье остановил его:

— Эта женщина помогла бежать опасному преступнику. Она должна быть арестована и наказана. Это приказ.

— Моана моя жена!

— Бросьте, капитан. У каждого из нас на острове есть такая «жена», и даже не одна.

Сказав это, начальник гарнизона велел солдатам поискать спуск, но его не было.

— Ничего, мы отыщем Атеа. Я брошу на это все силы. Ему не удастся уйти.

Подойдя к Моане, солдаты небрежно толкнули ее в спину, принуждая идти. Она не делала попытки вырваться и убежать и не говорила ни слова.

Морис кусал губы. Его заморская принцесса, золотистый ангел с черными, как ночь, волосами, невероятной силы взглядом и обжигающим телом! Что ее ждет?!

— Это ненадолго, — сказал он. — Я тебе помогу. — И, не сдержавшись, спросил: — Зачем ты это сделала? Ведь он был твоим врагом!

Чуть помедлив, Моана разомкнула губы. Взгляд ее больших черных глаз был сумрачен и тверд.

— Я ошибалась. На самом деле мы одной крови. Наши враги — это вы. Я помогла Атеа, потому что он мой брат.

— С каких это пор он стал твоим братом?! Это твой бывший жених, который тебя отверг!

Сердце Мориса обожгла ревность. Ради него Моана ни за что не стала бы рисковать своей жизнью! Так или иначе она все-таки предпочла ему проклятого Атеа!

— Оставьте, капитан, — небрежно произнес наблюдавший за этой сценой Менкье. — Девчонка красива, но здесь много других, и цена их прелестей куда ниже, чем в самых дешевых парижских борделях. Отправляйтесь на Хива-Оа. Теперь вы в некотором смысле хозяин острова и сможете завести себе сколько угодно вахине.

— Я никуда не поеду, пока вы не скажете, что намерены сделать с Моаной!

— Ничего особенного. Просто подержу в заложницах, пока не поймаю Атеа.

Морис сделал решительный шаг вперед, но начальник гарнизона преградил ему путь.

— Послушайте, Тайль, остудите свой пыл. Неужели вы намерены нарушить воинскую дисциплину ради какой-то дикарки? Вы хотите, чтобы вас тоже подвергли аресту? Кстати, я намерен дать вам кое-какое поручение. Ходят слухи, Атеа владел большим количеством очень ценного жемчуга. Надо узнать, где он его запрятал. Этот клад необходимо передать французскому правительству.

Тайль видел начальника гарнизона насквозь. Разумеется, тот забрал бы жемчуг себе! Ну и… возможно, немного поделился бы с кем-то из подчиненных, чтобы они молчали.

— Мне неизвестно, где этот жемчуг, — сказал Морис, вспоминая, как Эмили Марен говорила, будто Атеа показывал ей жемчужину невиданной красоты.

— Никто из туземцев не говорил об этом?

— Я ничего такого не слышал, — поколебавшись, ответил капитан.

— По их законам этот клад принадлежит не лично вождю, а всему племени. Узнайте его местонахождение во что бы то ни стало! Это приказ командования.

Моану заперли в сарае. По приказу Менкье солдаты всю ночь искали Атеа при свете факелов. Утром их сменил другой отряд, но все было напрасно: полинезиец как в воду канул. Французы злились, не зная, как замять дело с убийством Буавена, бегством Атеа и акульим цирком. За поимку вождя была объявлена награда, но, во-первых, деньги мало что значили для туземцев, во-вторых, большинство из них сочувствовало арики.


Атеа удалось проникнуть на одну из торговых шхун еще до того, как Менкье отдал приказ обыскивать все суда при выходе из гавани. Полинезиец спрятался в трюме среди мешков с копрой — высушенным ядром кокосового ореха. Копра считалась на материке ценным товаром, хотя заготавливающие ее туземцы трудились практически бесплатно.

Атеа с замиранием сердца ждал, когда судно отчалит от берега и выйдет в отрытое море. Он не знал, ни куда движется шхуна, ни сколько времени займет путешествие. Главное, ему хотелось очутиться как можно дальше от Нуку-Хива.

Руки и ноги затекли, тело настойчиво требовало движений. Атеа знал, что копра съедобна, а вот пить было нечего. Он надеялся, что с наступлением ночи ему удастся обследовать корабль. Раздобыть воду и какое-нибудь оружие — сейчас это было пределом его мечтаний.

Вечером с палубы послышались разухабистые песни и взрывы хохота. Команда явно накачалась кавой или ромом.

Когда звуки понемногу стихли, а на небе высыпали звезды, Атеа вылез из своего укрытия. Ему удалось напиться из бочки, прикрепленной к одной из перегородок палубы, и он позволил себе немного подышать свежим воздухом, глядя в ночное небо. Его словно затягивало в искрящуюся серебряными блестками воронку, туда, где царили беспредельность, пустота и избавление от всех бед.

Утро застало его крепко спящим среди мешков с копрой. Атеа смертельно устал, к тому же так было легче преодолевать тяготы пути.

Прошло несколько дней. Сутками пребывая в тесном отсеке, он испытывал состояние, близкое к отупению, и не услышал, как к нему подошли. Он встрепенулся, лишь когда его грубо пнули в бок.