Эмили вспыхнула и не нашлась, что ответить. Предупреждая дочь о том, что полинезийцы ходят полуголыми, и объясняя это не бесстыдством, а тем, что они живут в жарком климате, Рене не сказал, а как же быть ей?

Она обрадовалась, когда одна из служанок Моаны сказала, что их зовут на пир, не потому, что проголодалась, а оттого, что не знала, о чем и как разговаривать с дочерью вождя. Эта девушка с быстрыми черными глазами и золотистой кожей казалась ей поразительно чужой: она была чересчур полнокровной, жизнь в ней била ключом, чувства рвались наружу, и она не стеснялась их выражать.

Эмили чудилось, что они никогда не смогут понять друг друга.

На циновках были разложены горы еды: очищенные бананы, гуава и манго, каша из перебродивших плодов хлебного дерева, нечто вроде пудинга из клубней таро, рыба, сваренная в кокосовом молоке, жареная свинина — редкое лакомство, которое могли позволить себе только вождь, старейшины, жрецы и члены их семей. Мужчинам предлагалась кава, опьяняющий напиток из разведенного в воде порошка корней перечного дерева.

Не успели гости приступить к еде, как послышалась барабанная дробь и рев трубы из раковины, и на площадке появились грациозные смуглые девушки и юноши. Их гибкие тела ритмично двигались под звуки барабанов, ноги отбивали такт, а легкие украшения из перьев колыхались в воздухе.

Пир продолжался долго. Эмили удивилась, заметив, что огромное оранжевое солнце коснулось зазубренных вершин: она не подозревала, что прошло столько времени.

Закат был столь же ослепительно-ярким, сколь и стремительным: «домой» возвращались уже в темноте. Густой черный лес с огромными, поблескивающими в лунном свете листьями стоял, словно глухая стена. Звезды над головой казались незнакомыми и слишком большими; проглядывавшие сквозь ажурные листья пальм, они пульсировали, словно угли на ветру.

— Когда находишься здесь, порой забываешь, что на свете есть какой-то другой мир, — заметил Рене.

Со стороны океана веяло прохладой. Светящиеся волны прибоя с громким шумом разбивались о берег и убегали в темноту.

Пол в хижине был испещрен пятнами лунного света. Сняв украшения, Моана осталась в одной набедренной повязке из тапы. Эмили отметила, что хотя улыбка полинезийки была наивной и безмятежной, осанка и жесты говорили о гордыне.

Во время пира она кое-что узнала об этой девушке. Вождь имел много жен и детей; Моана была старшей и, очевидно, самой любимой его дочерью. Лоа очень ценил и уважал ее. Она была в курсе всего, что творилось в племени, и знала даже о том, что традиционно обсуждалось только в мужском кругу.

— Ты видела других белых, кроме наших миссионеров? — спросила Эмили, поймав внимательный взгляд девушки и опасаясь, что речь вновь зайдет об одежде.

— Да, на Нуку-Хива. Мы ездили туда с отцом. Ни ему, ни мне не понравилось, как на меня глядели белые мужчины. Они не понимают, что я не могу выйти замуж за простого человека.

— Вот как? Значит, ты не вольна в выборе супруга?

— Мне позволено стать только женой вождя.

— А ты уже знаешь, за кого выйдешь замуж?

Губы Моаны тронула легкая улыбка.

— За Атеа, вождя с острова Хива-Оа. Там тоже живут на-ики, но у них всегда были свои арики, как и на Уа-Хука и Уа-Пу.

— Сколько ему лет? — спросила Эмили, полагавшая, что вожди бывают только пожилыми.

Моана два раза показала все пальцы на руках, потом добавила еще три и сказала:

— Он сделался арики год назад, после смерти своего отца.

Эмили не знала, стоит ли задавать этот вопрос, но все же не удержалась:

— Ты его любишь?

Сделав небольшую паузу, Моана ответила:

— Атеа не может не нравиться. Хива-Оа — самый ближайший остров, и он в четыре раза больше Тахуата. Сам Атеа очень умен: он единственный, кого белые люди сумели научить читать и писать на вашем языке. Правда, потом он рассорился с ними.

— Почему?

— Он сказал им, что хотя Библия содержит немало ценного, в ней также написано много глупостей, и заметил, что нашему народу полезнее придерживаться прежней веры, — сказала Моана и добавила: — Атеа всегда говорит то, что думает, и поступает так, как считает нужным. А все потому, что, несмотря на молодость, он наделен очень большой маной.

— Что такое мана?

— Мне трудно объяснить, ибо она непостижима, ее можно только почувствовать, — помедлив, ответила девушка. — Человек, обладающий маной, способен отдать приказ без слов, убить врага, не прикасаясь к нему. Посмотреть на тебя так, что ты захочешь склониться перед ним. Мана приносит удачу и счастье.

— Внутренняя сила?

— Да.

— А у женщин она бывает? — спросила Эмили, вспомнив свои ощущения при знакомстве с Моаной.

— Боги дают ману только мужчинам. Больше всего ее у вождей, потому они могут распоряжаться другими людьми, решать судьбу племени. Такая сила есть у жрецов и разных умельцев, но у них ее намного меньше. Женщины могут обладать чем-то подобным, но это не мана. Ты наверняка когда-нибудь видела женщин, вокруг которых всегда много мужчин?

Отметив про себя, что сама она никогда не принадлежала к числу таких особ, Эмили сказала:

— Как правило, это очень красивые женщины.

— Необязательно. Просто в них есть что-то влекущее, властное: мужчины стремятся к ним, забывая себя.

— Мне кажется, у тебя есть такая сила, — рискнула произнести Эмили.

Моана гордо тряхнула головой, и ее роскошные волосы заструились по спине.

— Я — дочь вождя, и простые мужчины не смеют ко мне подходить. А мужчин, наделенных маной, не так уж много.

Эмили сняла корсет, платье, переоделась в сорочку и расчесала волосы. Взяв корсет в руки, Моана долго разглядывала его, но ничего не сказала. Зато отделанные кружевом панталоны гостьи вызвали у нее откровенный смех.

Плетеные стены хижины пропускали прохладный ночной воздух. Эмили укрылась легким одеялом из своих запасов. После насыщенного впечатлениями дня она приготовилась сладко заснуть, но сон не шел.

Рене полагал, что привез ее в то место, где отпускают все тревоги на свете. Ни он, ни Эмили не предполагали, что она возьмет свои проблемы с собой.

Она могла сколько угодно всматриваться в линию горизонта, пытаясь разглядеть свое будущее, и говорить себе, что это путешествие поможет ей начать новую жизнь. На самом деле Эмили не была готова к переменам и не знала, чего она хочет.

Отец не годился в советчики. Рене был добрым, много знающим человеком, но таким же беспомощным перед реальной жизнью, как и она сама. В глубине души он надеялся, что рано или поздно дочь выйдет за человека много старше себя, который обеспечит ей пусть не слишком радостное, зато спокойное и безбедное существование. Однако он до сих пор боялся заговорить об этом с Эмили, начитавшейся романтической литературы.

Француженка завидовала Моане, чья жизнь была расписана наперед, которая, похоже, умела находить удовлетворение, смысл и красоту в простых вещах и никогда не страдала от беспричинной печали и скуки.

Под утро крепко спящую девушку разбудил ликующий птичий хор. Последние порывы свежего ночного ветра сменились приятным теплом. По бамбуковой плетенке забегали шустрые солнечные зайчики.

— Ты умеешь плавать? — спросила Моана, заметив, что гостья открыла глаза.

— Нет, — ответила Эмили, и туземка уставилась на нее как на человека, заявившего, что к двадцати годам он не научился ходить.

— Тогда мы не будем купаться в море, а пойдем к водопаду.

Под пристальным взглядом Моаны Эмили натянула платье, оставив корсет на циновке, и девушки вышли из хижины.

Необъятный океан сливался с синим небосводом. Поодаль от берега протянулся живой коралловый барьер, о который разбивались блестящие голубые валы, окаймленные кипящей белоснежной пеной. Вглубь острова уходили райские долины. Землю покрывал густой травяной ковер, над головой раскинулись веера пальм, косматые кроны пандануса, мощные зонты древовидного папоротника.

Неожиданно Эмили ощутила мощный прилив свежих сил. Ей хотелось ступить на землю босыми ногами, однако еще вчера отец посоветовал дочери не снимать обувь, дабы случайно не наступить на кусок коралла или острый камень. Эмили сразу заметила, что, в отличие от ее нежных ступней, кожа на подошвах ног не знающих обуви туземцев была твердой, как рог.

Пробираясь сквозь изумрудные дебри вслед за Моаной, она с тревогой думала о том, не было ли утреннее омовение общим. Если островитяне обоего пола не стыдились ходить полуголыми, что им стоило погрузиться в одну и ту же купель!

Моана угадала ее мысли:

— Не бойся, сюда ходят только девушки. Вождь наложил табу на появление здесь мужчин. Если женщина хочет уединиться с мужчиной, она идет в другую сторону.

— Уединиться с мужчиной? Ты хочешь сказать, с мужем?

Туземка усмехнулась.

— Если женщина захочет провести время с мужем, то останется в своей хижине. Я говорю о незамужних.

Эмили залилась краской.

— Вам позволено делать это до свадьбы?

— Да. Хотя девушка далеко не всегда выходит замуж за одного из тех, с кем ходит в лес.

Вспомнив о том, что на языке маркизцев «любовь» и «совокупление» — одно и то же слово, Эмили вновь подумала о том, что они с Моаной никогда не поймут друг друга.

— Так поступают все?

— Почти все. Кроме таких, как я, потому что вождь может взять в жены только девственницу.

— После свадьбы вы ведете себя столь же свободно?

— Нет. Муж волен наказать жену за измену.

С высоченной скалы, куда не мог взобраться лес, с грохотом падала вода, образуя пенный водоворот в выбитом в камне огромном естественном бассейне, у края которого можно было купаться, не боясь утонуть.

— Раздевайся! — крикнула Моана. — Идем!