Веронике хотелось похоронить сестру вблизи этого ангела, чтобы эвкалиптовое дерево осеняло своей тенью и его крошащиеся от времени крылья, и надгробие сестры.

Она уже решила, каким будет это надгробие. Белая мраморная плита, на которой будет высечена черная лилия, символ несбывшейся мечты. Это был образ, запомнившийся ей из какой-то древней явайской сказки: белая лилия влюбилась в белого лебедя, но он улетел от нее, и она почернела от горя.

Вероника запрокинула голову. По небу, несомые весенним ветром, стремительно летели на закат облака. Туда, за черту заката, они несли золотистый дождь, пронзенные чистыми, длинными лучами предвечернего солнца.

Могильщики, облокотясь на свои лопаты, стояли в стороне, без любопытства поглядывая на лица живых, которые собрались, чтобы закопать в землю мертвую, — каждый из этих людей, думали могильщики, втайне уверен, что он-то бессмертен, тогда как на самом деле бессмертны одни могильщики, отправляющие умерших в путешествие, из которого нет возврата.

Живые один за другим стали бросать в разверстую могилу цветы, которыми был обложен гроб.

— Прощайтесь, — тихо произнес распорядитель похорон, глубокий, но еще бодрый старец, похожий на Харона.

Ирена первая нарушила молчание.

— Мы много причинили друг другу горя, Ярима. Прости меня, как я простила тебя. Ты заслонила своей грудью от пули того, кто для меня дороже жизни, потому что и тебе он был дороже собственной жизни. Поэтому мы стали с тобой как сестры… Слезы, которые пролили мы по вине друг друга, ушли в землю, пусть они напоят живые цветы. Прощай, сестра!

— Прощай, сестра! — как эхо подхватила Вероника. — Твоя душа из глубокой тени, в которой она мучилась и страдала, отныне перешла в свет, и пусть он сияет над нами, над теми, кто сейчас оплакивает тебя. Прощай, единственная родная моя душа на земле!..

— Не единственная, — Лино обнял жену, и она спрятала лицо у него на груди. — Прощай, Ярима! Я часто бывал несправедлив к тебе. Но ты прости меня, для меня главное существо на свете — твоя сестра Вероника, а она много слез пролила из-за тебя. Пусть земля тебе будет пухом!

— Пусть небо будет тебе вечным светом, — заговорил Херман. — Вот сейчас мы стоим с Иреной по разные стороны твоей могильной ямы, но впервые, Ярима, ты не разделяешь, а соединяешь нас… Ты спасла мне жизнь. Видит Бог, я бы, если бы успел, тоже заслонил тебя своим телом, потому что всю жизнь чувствовал перед тобой вину и потому, что когда-то любил тебя. Но все вышло иначе. Вот что такое любовь, Ярима: ты хотела погубить меня, но любовь оказалась сильнее, и ты приняла за меня смерть. Целую землю, которая примет тебя!..

Могильщики подступили к гробу, но тут их жестом остановила Пелука.

— Я тоже хочу сказать… Подождите еще минуту.

Пелука опустилась перед гробом на колени и заговорила так тихо, словно хотела, чтобы ее слышала только одна умершая.

— Ты хорошо умерла, Ярима. Твоя смерть как легенда, ты погибла за свою любовь. Херман был для тебя запретным мужчиной, и знаешь, почему? Запретный плод — это не созревший плод. Человек впивается в него зубами и страдает от его горечи. Но если плод созрел, он сладок. Моя любовь к Херману была сладка, он не был для меня запретным… и она не принесла мне страдания. Твоя же любовь достигла зрелости только в последние минуты твоей жизни. Они были прекрасны, как лучи этого заходящего солнца. Душа твоя отныне вступила в вечный круг любви, уйдя от нас за горизонт. Прощай, сестра!

Глубокая тень на дне ямы объяла гроб, на который посыпалась земля. В это время сильное дуновение ветра пронеслось сквозь листву эвкалиптов.

Ирене показалось, что каменный ангел, застывший вблизи могилы Яримы, на мгновение отнял свои крылья от лица, — и снова закрыл его распластанными, высеченными из камня перьями…


…Валерия, обвязав вокруг своей тоненькой талии кружевной передник горничной, внесла в гостиную, где сидели Карлос и Рамирес, на подносе высокие бокалы с аперитивами.

— Ты решила переменить профессию? — окинув ее взглядом, поинтересовался Карлос.

— Только на час! — Валерия подняла палец. — Должен же кто-то поухаживать за вами. А я не белоручка, тебе это известно, Карлос.

— Мне также известно, что ты — графиня Де Монтиано, Валерия, — возразил Карлос, — и это как-то не вяжется с белым передником…

— Что я графиня, известно лишь узкому кругу людей, — Валерия стала загибать пальцы, — тебе, моему отцу, дяде Лео…

— А также Санчесу, — добавил Рамирес, — я думаю, в большой степени его страсть к тебе, детка, объясняется именно этим обстоятельством. Для моего друга Артуро, — Рамирес обернулся к Карлосу, — было большим ударом узнать о том, кто такой Санчес. Он всегда доверял этому господину… И недолюбливал вас, Карлос… Ведь это из-за вас Валерия поссорилась с отцом…

— Но ты объяснил папе, дядя Лео, что Карлос вовсе не чудовище? — поставив перед ними бокалы на столик, осведомилась Валерия.

— Нет, Карлос не похож на чудовище. Особенно на женский взгляд, я думаю, — Рамирес лукаво взглянул на Валерию.

Валерия слегка порозовела от смущения.

— Кстати, Карлос, как поживает мой кусок пирога с марципанами?

— С цукатами, — поправил Карлос, извлекая из кармана целлофановый пакетик. — Ах, какая досада! Весь раскрошился!

— Ничего, я склюю, — прощебетала Валерия.

— Надо понимать, это свадебный пирог? — Рамирес с улыбкой посмотрел на них обоих.

— Дядя Лео, вам с отцом не терпится спровадить меня замуж? — на сей раз не смутилась Валерия.

— Дело не только в тебе… Моему другу Портасу хотелось бы женить Карлоса. Кто-то наговорил ему, что Карлос… ну, заколдованный мужчина, что ли… И ему любопытно проверить, так ли это…

— Не заколдованный, а запретный, дядя Лео, поправила Валерия.

— А-a! — протянул Рамирес. — На этот счет существует какая-то легенда. Прекрасная принцесса может снять запрет с заколдованного принца…

— А прекрасная графиня? — осведомилась Валерия, нарочито поспешно снимая с себя фартук горничной.

Карлос чокнулся с ней бокалами.

— Не знаю, как думает сеньор Рамирес, — серьезно произнес он и, сделав многозначительную паузу, улыбнулся, — а я в этом не сомневаюсь.


Внимание!