Все пересказав Флоре, не упустив ни одной подробности, Пилар не сказала ей одного — что встретила живого и невредимого Хермана Гальярдо. Вот бы изумилась и заохала Флора! Но Пилар пообещала, что не скажет об их встрече ни единой душе, и не сказала. На нее в этом смысле можно было положиться.

Вскоре позвонил, а потом пришел сеньор Альварес.

Услышав боевой индейский клич, он вздрогнул: никогда бы не подумал, что воспитанный, тихий Хулито способен так кричать. А когда увидел довольную смеющуюся рожицу, то не мог не улыбнуться в ответ.

— Мама подарила ему индейский костюм, и все утро мы играем в индейцев, — объяснила, смеясь, Пилар.

Альварес внутренне поморщился: он напрочь забыл об этой авантюристке Флоре, а теперь ему придется иметь дело и с ней. Но тут же махнул рукой — все пошло колесом, стало с ног на голову, с головы на ноги, так что и не разобраться, что хорошо, а что плохо. Если Флора знает толк в мальчишках, пусть занимается Хулито! Альварес никогда еще не видел у сына такой счастливой беззаботной мордашки.

Пилар отправилась приготовить кофе, а когда вернулась, застала забавную картину: Альварес с несколько озадаченным видом слушал Хулито, а тот с жаром рассказывал:

— Она подлетела ко мне, хлопнула по плечу и говорит: «Привет, будем знакомы, я твоя бабуся!» Правда, классно?! И стала со мной в индейцев играть, а потом они уже с Пилар кофе сели пить, а в индейцев играл я один. Потом она опять как подлетит: «Пока! Жди сюрприза!» Я вот и жду. Что за сюрприз такой, как ты думаешь?

Альварес только руками развел: разве можно предугадать сюрпризы сеньоры Флоры?

— Беги переодевайся, Хулито, — сказала Пилар, — мы ведь, кажется, едем обедать?

— Да-да, — поторопился подтвердить Альварес, — беги переодевайся.

Когда Хулито убежал, Пилар сказала:

— Мама предложила, пока мы решаем свои взрослые проблемы, повезти Хулито на уик-энд в Диснейленд и немного его развлечь. Как вы на это посмотрите?

Альварес еще раз внутренне махнул рукой — шло что-то новое, неизведанное, ломая все привычные устои и каноны, но он не чувствовал, что хочет противостоять этому потоку.

— Ничего не имею против, — сказал он.

Пилар не ожидала столь быстрого согласия.

— Честно говоря, я готова целиком положиться на ваше решение. Мне бы не хотелось, чтобы вы что-то делали против своей воли. Я не удивлюсь, если общество моей мамы покажется вам нежелательным для Хулито. Вы можете быть со мной откровенны.

Альварес проникался все большей симпатией к этой приятной спокойной женщине, чувствуя в ней искреннюю доброжелательность, готовность идти навстречу, и ему легко было говорить с ней.

— В общем-то, ваша мама меня немного смущает, но в то же время я вижу, как счастлив Хулито. Я давно его таким не видел. И допускаю, что чего-то не понимаю в детях. А ваша матушка, кажется, сразу нашла с ним общий язык. Поэтому мое согласие вполне искренне.

— Но если вы согласны, то, может, вы и скажете ему сами о предстоящем путешествии? Ему будет радостно, что мы все согласны между собой и хотим его порадовать.

Альварес кивнул. За обедом он сообщил Хулито о том, что завтра они с бабушкой Флорой отправятся во Францию и проведут два-три дня в Диснейленде.

Хулито замер с округлившимися глазами. Он даже представить себе не мог такого счастья.

— Завтра? — переспросил он замирающим голосом.

— Завтра, — засмеялась Пилар. — Ты согласен?

— Согласен, — очень серьезно ответил Хулито.

— Тогда мы сейчас позвоним бабушке и скажем ей об этом.

— Я всегда знала, что сеньор Альварес умный человек, и мы с ним поладим, — закричала в телефонную трубку Флора. — Билет у меня на одиннадцать, я жду вас в аэропорту.

С Флорой все решалось быстро, а вот все остальные вопросы?.. Должен ли Хулито жить с Пилар? Но пока отец куда ближе ему, чем Пилар, как бы благополучно ни складывались их отношения. И потом он привык к своему дому. Лишиться разом матери, отца и дома — не слишком ли это большая травма?

А если ему остаться жить с отцом, то, собственно, кто будет им заниматься? Прислуга? А Пилар — только навещать? И мальчик так или иначе будет расти сиротой?..

Продумывая все эти варианты, Пилар не могла остановиться ни на одном. Все казались ей какими-то уязвимыми, ненадежными…

Когда те же варианты продумывал Альварес, ему очень хотелось предложить: «Пилар, войдите в мой дом и останьтесь в нем навсегда! Дом давно разделен на две половины, я никак не ущемлю вашей свободы, не посягну на ваши интересы. Но мне будет так отрадно знать, что Хулито дома счастлив. Я же приложу все силы, чтобы и вам в моем доме было приятно и спокойно».

Но он понимал, что никак не может предложить этот вариант Пилар, что они едва знакомы, что он не смеет вторгнуться в ее жизнь и навязать ей своего сына…

Так они и сидели друг против друга, пытаясь представить, как же им жить дальше?..

…Ночью Хулито снилась волшебная страна, и главной феей в той стране была Флора — в шляпке с перьями и в сверкающем платье. Она взмахнула волшебной палочкой, и в воздухе появилась серебряная птица, которая приближалась, росла, пока не сделалась самолетом. И вот уже Флора стоит у него на крыле и манит, манит к себе Хулито…

Глава 47

Слово «любовь» всегда вызывало у Рамона Галарраги глухое неприятие. С ранней юности он привык считать, что любовь — это то, что можно купить за деньги. А то, за что можно заплатить, — не любовь, а товар. Девушки, с которыми он привык иметь дело, клевали на деньги и на подарки.

Ане Росе не нужны были ни деньги, ни подарки — у нее всего вдоволь, так что Галарраге нечего было ей предложить. Напротив, размышляя над их отношениями, он пришел к выводу, что она сумела купить его. Товаром являлось его сильное, мускулистое тело. О наличии души в этом теле Ана Роса не подозревала. Впрочем, даже если б она признавала, что душа у Галарраги все-таки есть, то отнеслась бы к ней, как к какому-то ненужному довеску, вроде докучливого родственника любовника, которого надлежит терпеть, но не принимать всерьез.

Любовь — игрушка богатых, независимых, праздных людей, у которых все есть, но им этого «всего» мало. В материальном мире они завладели всем, чем только можно, но пытаются раздвинуть его рамки и сочиняют себе какие-то необыкновенные духовные переживания, которым на деле — грош цена.

Так называемая «любовь» возможна, когда у людей общие экономические интересы плюс взаимная симпатия. Она также возникает тогда, когда человеку в силу каких-то причин не удалось «присвоить» себе, как вещь, другого человека — тогда его начинает грызть изнутри оскорбленное самолюбие. Есть еще одно объяснение «любви» — семья, люди просто хотят обрести тихую пристань и сочиняют себе чувство, которое призвано выстелить изнутри их гнездышко, чтобы в нем было тепло.

«Любовь возможна тогда, когда ты уважаешь женщину, — думал Галаррага, — но разве можно уважать женщину, существо ветреное, капризное, плоское, как набросок на листе ватмана, которое за всякими высокими разговорами скрывает одну-единственную цель — завоевать как можно больше мужчин, собрать из них коллекцию, чтобы было чем хвастаться перед подругами?»

Единственной женщиной, которая вызывала у Галарраги уважение, была Эстела ди Сальваторе. Это из-за нее, а не из-за непокорной ее дочери Аны Росы, он не стал искать себе другого, более тихого, места и не убежал из этого беспокойного дома. Эстела ди Сальваторе была исключительно умна и вместе с тем простодушна, открыта для любого человека; она была мужественна, сдержанна, но в то же время добра. Она единственная в доме не накручивала вокруг себя каких-то взрывоопасных ситуаций, не заимствовала слов и поступков из второсортных романов, а просто жила — скромно и достойно.

Когда-то давно точно такое же глубокое почтение вызывал в Галарраге Херман Гальярдо. Но после того, как Херман отверг Эстелу, он перестал существовать для Галарраги. Рамон не мог представить себе, что человек, имеющий глаза и уши, знающий Эстелу ди Сальваторе, может отдать предпочтение другой женщине, будь она хоть на двадцать лет моложе.

Галаррага считал себя вконец испорченным, циничным человеком, но его цинизм не простирался до того, чтобы не понимать значения старинного слова «благородство».

Эстела была благородна. Во всем, в каждом жесте, в каждом поступке, в каждой мелочи. Ему нравилась прямота ее нрава и аромат ее духов, ее спокойный, навевающий на душу уют и тепло голос, и жест, которым она поправляла волосы. В ней не было ничего искусственного, надуманного — Эстела была сама естественность. Но Рамон знал — эта женщина для него недосягаема как далекая звезда, и он тайно поклонялся ей, стараясь никоим образом не обнаружить свои чувства.

С Аной Росой его связывала исключительно постель, ничего больше.

Иногда он чувствовал, что взяв его в любовники, она унизила его еще больше, чем унижала до этого открытым пренебрежением к нему, как к плебею, и постоянными насмешками.

Но и она сама не могла не чувствовать себя униженной от того, что нуждалась в нем, в плебее, в прислуге. Она презирала его, не видела в нем человека, но тем большим было ее унижение.

Сначала Галаррага спокойно мирился с тем, что ему приходится делиться любовницей с Гонсало Каррьего, но постепенно это обстоятельство стало его задевать, затем — всерьез мучить.

Он подозревал, что как мужчина превосходит Каррьего, но чувствовал, что несмотря на это Ана Роса уважает Гонсало, а его, Рамона, и в грош не ставит.

Конечно, Каррьего ей ровня, человек ее круга, благородный сеньор.

Следовательно, Ане Росе для осуществления ее любовных желаний необходимо не только тело, но и душа. Тело — он, Галаррага, душа — Гонсало. Одно тело она в любую минуту готова поменять на другое тело: Галаррагу на Корхеса; зато душу хочет сохранить в любом случае — конечно, то, что она смогла присвоить себе такую незаурядную душу, не могло не льстить ее самолюбию.