— Здравствуй, приятель, — широко улыбнулся он Галарраге. — Рад тебя видеть, дружище.

— Я также, сеньор Каррьего, — как бы застенчиво откликнулся Галаррага. — Не удостоит ли меня сеньор парой минут беседы?

Гонсало был несколько удивлен, но поспешил ответить:

— Конечно. Может, войдем в дом?

— Вот мой дом! — Галаррага гостеприимно распахнул перед Каррьего дверцу машины, — если, конечно, сеньору это удобно… Но здесь нам никто не помешает.

Гонсало, все еще недоумевая, какое дело может быть у водителя семьи ди Сальваторе к нему, уселся в машину.

Галаррага почтительно захлопнул дверцу, обошел машину и сел в нее, развалившись на своем месте за рулем.

— Слушаю тебя, — немного нетерпеливо произнес Каррьего.

— Сеньор, — в голосе Галарраги прозвучали развязные нотки, — мы с вами одного возраста, не так ли?

— Вероятно, — еще более удивленный таким началом разговора, согласился Гонсало.

— У нас много общего… — продолжал Галаррага. — Вы даже не подозреваете о том, что есть обстоятельство, которое нас… ну, скажем, роднит…

— Вот как? — Гонсало с любопытством посмотрел на него. — И какое же это обстоятельство?

В голове у него промелькнула мысль, что Галаррага, очевидно, хочет показать ему какие-то свои литературные опыты. Такое с Каррьего случалось нередко; ученики той школы, в которой он преподавал, частенько заваливали его своими творениями. И он покосился на большую, поросшую волосами руку Галарраги, лежащую на руле: ему показалось, что тот сейчас извлечет откуда-то на свет Божий исписанную крупным детским почерком тетрадь.

Но Галаррага произнес:

— Об этом позже, сеньор. У меня к вам небольшая просьба — нельзя ли и мне к вам обращаться на «ты»?

Просьба эта несколько смутила Гонсало и, несмотря на весь его демократический настрой, которым он слегка гордился, показалась ему странной. Тем не менее он с готовностью сказал:

— Конечно.

— Благодарю, сеньор, — тон Галарраги сделался еще более развязным. — Вы, вероятно, не знаете моего имени, — при этих словах он протянул Гонсало руку. — Нам не мешало бы заново познакомиться. Меня зовут Рамон.

— Очень приятно, Рамон, — пожал ему руку Каррьего.

— Чертовски рад, Гонсало. Ты славный парень, и всегда мне нравился, — Галаррага другой рукой перехватил руку Каррьего и сжал ее с такой силой, что тот поморщился. — Ой, прости, я забыл, что эта рука, водящая пером по бумаге, совсем не то, что моя мозолистая лапища.

Гонсало начинал чувствовать себя неуютно. Он, конечно, в душе демократ, но все же не любил, когда люди начинали с ним панибратничать. Он считал, что вообще главное в общении — умение держать дистанцию. И Гонсало сейчас почувствовал, что позволил собеседнику вторгнуться в свои владения. Гонсало рассердился на себя, и довольно сухо произнес:

— Ты что-то хотел мне сказать? Говори скорее, у меня мало времени.

— А куда ты так торопишься? — совсем нагло спросил Галаррага.

Их разговор начинал походить на какую-то странную и неприятную игру, и Каррьего теперь желал только одного: не вспылить и поскорее вырваться из этой машины. Он сдержанно ответил:

— Я через час уезжаю. Хочу попрощаться с Аной Росой.

— Уезжаешь? — в голосе Галарраги отчего-то прозвучала растерянность. — Далеко?

— Хочу посмотреть водопад Санто-Анхель, даже пожить около него некоторое время… Послушай, что тебе надо от меня? — уже с раздражением спросил Гонсало.

Минутное замешательство покинуло Галаррагу. Он хмыкнул, а потом прежним тоном заметил:

— Напрасно ты это делаешь…

— Да в чем дело?! — потеряв терпение, чуть ли не взревел Гонсало.

— А в том, что Федерико Корхес сумеет воспользоваться твоим отсутствием. Он так и лезет на глаза сеньорите…

После этих слов в машине повисла тяжелая пауза. Гонсало сразу все понял. Смутная тоска сжала ему сердце. Он припомнил слова Аны Росы, сказанные ею в адрес Корхеса: «Это самый загадочный человек, которого я только видела». Тогда он не придал этим словам значения, но сейчас отчетливо понял, что загадочность — это то, что может пленить Ану Росу. Она способна пройти мимо ясного, теплого света и устремиться очертя голову в зыбкую, таинственную тьму.

— Хорошо, — наконец сказал он, — это ее дело. Ты не смеешь рассуждать об Ане Росе. Тебя это не касается.

Галаррага с глумливой насмешкой протянул:

— Да-а? Не касается? Меня это касается точно в той же степени, как и тебя, дружище!

Пот прошиб Гонсало Каррьего.

— Что ты имеешь в виду? — глухо спросил он.

— А ты еще не понял, приятель?!

Гонсало пристально посмотрел в глаза, глядевшие на него с издевательским прищуром.

— Да! Да! Да! — в лицо ему заорал Галаррага. — Да! Говорят тебе, мы с тобой почти что родственники! Мы оба спим с одной и той же шлю…

Трах! Оплеуха на миг оглушила Галаррагу. В следующую секунду он схватил Гонсало за горло и стал душить его, навалившись на него всем телом. Гонсало ухватил клок волос Галарраги и из последних сил рванул их… Воздух снова хлынул в его легкие. Когда Гонсало немного отдышался, Галаррага открыл ему дверцу машины:

— Ступай, приятель, я тебе все сказал. Успокойся, и давай вместе покумекаем, что делать с этим Корхесом. Отомстим ему, Каррьего! Помоги мне отомстить, а я обещаю больше не стоять на твоем пути. Я отдам тебе Ану Росу!

— Мразь, — прохрипел Гонсало. — Мелкий, отвратительный подонок!..


— Боже мой, что с тобой?..

Бледный, с перекошенным лицом Гонсало Каррьего ворвался к Ане Росе и стоял перед нею, умоляюще простирая к ней руки.

— Да говори, что случилось! — топнула ногой Ана Роса.

— Нет, этого не может быть! — задыхаясь, выговорил Гонсало. — Скажи мне, что это неправда!

— Что неправда?

— Этот подонок… — рука Каррьего указывала куда-то вниз, — эта мразь…

— Кто? Какая мразь?

— Его, оказывается, зовут Рамон, — рот Гонсало как будто свела судорога. — Да-да, у него есть имя… Рамон Галаррага, ваш шофер… прислуга, которую ты презираешь… он сказал мне, что спит с тобой!

Ана Роса выпрямилась. Удивление на ее лице сменилось холодным любопытством.

— Это правда, — спокойно подтвердила она.

Гонсало почувствовал, будто пол закачался у него под ногами.

— Правда? Ты… ты спала с ним?

— Да, и что ты теперь сделаешь? — она, покачивая бедрами, приблизилась к нему вплотную. — Да, я спала с этим животным. Спала с прислугой. Спала с подонком… Ну, ударь меня. Чего ты ждешь?..

Чувство оскорбленного достоинства оказалось сильнее боли. Гонсало ощутил, как кровь отхлынула от его сердца. Он сунул руки, сжатые в кулаки, в карманы, и повернулся к двери.

— Гонсало!

Ана Роса ожидала от него чего угодно, но не этого ледяного спокойствия. Оно не просто ее испугало, а вызвало невольное уважение и даже страх перед Каррьего…

Гонсало неторопливо обернулся к ней…

Ана Роса искала в его лице слезы ярости, гнева, боли, и не находила их… Ее бы успокоила ненависть в его взгляде, а еще больше — оскорбления, высказанные им вслух громовым голосом. Но в глазах его не было ни ненависти, ни презрения, ни усталости. Выражение какой-то высшей собранности и спокойного внимания поразило ее. Она почувствовала себя совершенно разбитой. Ей вдруг захотелось что есть сил ударить его кулаком в грудь, чтобы вызвать в нем ту реакцию, на которую она рассчитывала. Но впервые Ана Роса побоялась прикоснуться к своему возлюбленному… И все же она заставила себя поинтересоваться насмешливым голосом:

— Надо полагать, ты меня теперь бросишь?

— Кто я такой, чтобы бросать тебя? Это прерогатива твоего шофера, — равнодушно ответил Каррьего. — Я тебя никогда на брал, следовательно, и не могу бросить.

— Ты хочешь сказать, у нас с тобой ничего не было? — выкрикнула Ана Роса.

— Конечно, ничего, — подтвердил Гонсало, — мы друг другу совершенно чужие люди. С твоего позволения…

…Ана Роса после его ухода обессиленно рухнула на постель.

Она знала, что Галаррага рано или поздно выдаст ее. Более того, она считала себя готовой к объяснению с Гонсало. Но выяснения отношений не состоялось. Что ж, может, это и к лучшему!

Но в глубине души ее грызли сомнения.

Ей часто хотелось избавиться от Каррьего, избавиться от его опеки. Всегдашняя уступчивость, понимание и даже нежность Гонсало раздражали Ану Росу. Она всерьез считала, что не стоит таких чувств, и любовь Гонсало ее тяготила. Ее нечем было не нее ответить.

Федерико Корхес, так же, как и Гонсало, понимал ее. Но она знала, что понимание Гонсало всегда заключало в себе жертвенность, готовность в любую минуту ради нее, Аны Росы, поступиться своими интересами. А Корхес — он не похож на человека, способного принести себя в жертву.

Ей казалось, что Федерико — исключительно волевой человек, и это прельстило ее. Но Гонсало сейчас проявил не меньшую силу духа, чем та, которую она предполагала в Корхесе. Он повел себя, как настоящий мужчина, ее почтительный, робкий возлюбленный. Она догадывалась, что чувство его к ней глубоко и серьезно, и именно поэтому считала, что Галаррага и впрямь расскажет об их связи Гонсало, он будет биться головой о стену, изобьет до полусмерти ее, Ану Росу, станет плакать, требовать от нее раскаяния… и наконец простит ее, как всегда.

Но Гонсало не пощадил себя. Он не стал унижаться, чтобы вернуть Ану Росу. Не стал плакать. Он повел себя таким образом, что она растерялась.

Федерико Корхес мгновенно потускнел в ее глазах. Конечно, он очень хорош собой и необыкновенно умен… но Гонсало… Гонсало чем-то выше его, выше всех людей, которых она когда-либо знала. И как обидно, что это открылось ей при столь ужасных обстоятельствах… Неужели они не помирятся?