– Не в этом дело! Совсем не в этом, Летти! Он вовсе не испытывает неприязни к мистеру Эллендейлу, а что касается положения в обществе, ты же слышала, как он сказал – если через год-два ты не передумаешь, он даст согласие. Он только и думает о твоем счастье. Не скажу, что он приветствует такой союз, потому что, хотя мистер Эллендейл достоин уважения, он не ровня тебе, и к тому же имущественная разница между вами делает ваш брак еще менее желательным.

– Вот это мне и не нравится! – быстро парировала Летти. – Если бы я тоже была бедной, тогда другое дело! Вернее, я не хочу сказать, что не хотела бы выйти за Джереми – я бы все равно хотела; но тогда возражения Кардросса имели бы смысл. Это очень грустно, Нелл, но боюсь, я не смогла бы быть хорошей женой человеку, находящемуся в стесненных обстоятельствах. Я бы, конечно, постаралась научиться вести хозяйство, но что себя обманывать: я совершенно не умею экономить!

– Увы, я тоже! – уныло согласилась Нелл.

– Дело в том, что нас воспитывали не для такой жизни, – рассудительно заметила Летти. – Но в конце концов, какое это имеет значение, если я стану владелицей большого состояния, как только достигну совершеннолетия?

– Мне кажется, дело в том, что Кардросс считает тебя вообще слишком юной для принятия самостоятельных решений, – неуверенно сказала Нелл.

– Уверяю тебя, он бы не говорил ничего подобного, если бы я захотела выйти за человека с положением и состоянием! – сверкая глазами, возразила Летти. – Он же не считал тебя слишком юной, когда делал тебе предложение, и могу поклясться, твой папенька тоже так не думал!

– Нет, – признала Нелл.

– Нет! Но если бы это был не Кардросс, твой папенька обязательно сказал бы так, даже если бы этот человек был из хорошей семьи и имел массу достоинств. Все это гордость и высокомерие, и лично я считаю, что это отвратительно!

– Да нет, это не так… не совсем так! – возразила Нелл. – Думаю, он просто хотел бы для тебя того, что называют хорошей партией, но он сам говорил мне, что если через год-другой ты не передумаешь…

– Он прекрасно знает, что через год-другой – а может быть, гораздо раньше! – Джереми пошлют за границу. Джереми очень надеется, что если все пойдет так, как он ожидает… Но я не должна говорить тебе! Прошу тебя даже не вспоминать об этом, Нелл! Он настоятельно просил меня ничего не говорить об этом, пока еще ничего не решено. – Она мгновение колебалась, но потом порывисто схватила Нелл за руку и прошептала: – Я все-таки должна тебе кое-что сказать! Мне кажется… я надеюсь, что на днях он явится с визитом на Гросвенор-сквер поговорить с Кардроссом. Угадай зачем! Мне не следовало говорить тебе, Нелл, но ведь ты будешь нам другом, правда?

– Да, конечно, – ответила Нелл, которая после года доверительных отношений со своей золовкой стала достаточно осторожной. – Если только вы не собираетесь совершать никаких безумств!

– О чем ты говоришь! – с возмущением вскричала Летти. – Если, конечно, Кардросс не вынудит меня на что-нибудь подобное, но я надеюсь, что ты этого не допустишь!

– О, ради Бога, прошу тебя! – взмолилась Нелл, – Если он не даст согласия на ваш брак, то лишь потому, что такое согласие принесет тебе вред, а как я смогу помешать таким соображениям – или даже захотеть помешать им? Если бы у тебя было хоть немного терпения! Как только Кардросс убедится, что твоя привязанность надежна…

– Когда наступит этот день, Джереми будет за тысячи миль отсюда! – перебила Летти. – Мне только и останется, что терпеливо ждать, пока он вернется в Англию – если он вернется!

– Ну конечно же он вернется!

– Да, но ты можешь побиться об заклад, что он вернется один? – возразила Летти. – Я – нет! Я вовсе не хочу сказать, что он любит меня меньше, чем я его, но если он несколько лет не будет меня видеть, и к тому же вокруг него будет виться десяток девиц, а то и больше, будет просто чудом, если ему удастся избежать брака с другой!

Нелл не нашла что ответить. Ее воображение отказывалось представить мистера Эллендейла, вокруг которого вьется десяток (или хотя бы полдесятка) девиц, но эту мысль она благоразумно оставила при себе и после небольшой паузы рискнула спросить:

– Почему ты влюбилась в него, Летти? Я ничего не имею против, он очень обаятелен и обходителен, но… но…

– Прекрасно понимаю тебя, – сказала Летти с неожиданной теплотой. – Я сама не имею ни малейшего понятия почему! Если бы он был похож на… ну, хотя бы на твоего брата! Тогда это никого бы ничуть не удивило, и меня в том числе! Уверяю тебя, я сама удивлена не меньше других, и дело не в том, что я никогда не видела других мужчин! Когда я жила у тетушки, то была знакома со всеми, кто приходил в дом, ведь она вовсе не была чопорной и даже не пыталась держать нас с Селиной в классной комнате. Мы знали всех ухажеров Марии и Фанни, и некоторые из них были довольно лихими, честное слово! Только никто из них меня совсем не интересовал, пока я не встретила Джереми. Не знаю, как это получилось, для меня это загадка! – Она одарила ослепительной улыбкой молодого щеголя в прогулочной коляске, пытавшегося привлечь ее внимание. – Вот если бы я влюбилась в этого типа, у Кардросса были бы основания сердиться! – заметила она. – Вообще-то, Нелл, если посмотреть, как вокруг меня увиваются все эти отъявленные волокиты только потому, что я богатая наследница, то Кардросс должен быть мне благодарен за то, что мой интерес направлен на человека с принципами и характером! А если он думает, что Джереми любит меня из-за богатства, то он глубоко ошибается!


Кардросс вовсе не видел в мистере Эллендейле охотника за приданым, но когда несколько дней спустя тот явился с обещанным визитом, Кардросс принял воздыхателя своей сестры с прохладной вежливостью, которая почти не оставляла надежд на какие-либо уступки с его стороны.

Мистер Эллендейл не был нервным человеком, но явился на Гросвенор-сквер с величайшей неохотой. Он гордился своим здравомыслием и, не будучи о себе низкого мнения, тем не менее, предвидел все аргументы, которые мог выдвинуть против него Кардросс, и находил их вполне справедливыми. Его любовь к Летти граничила, по словам его матери, с ослеплением, но ей пришлось долго убеждать его, чтобы он отправился к Кардроссу официально просить ее руки. Их имущественное и общественное неравенство лежало на его душе тяжелым камнем, и он с самого начала был уверен, что его предложение будет отвергнуто, и что гораздо разумнее было бы держаться подальше от Летти и постараться выкинуть ее из головы. К сожалению, необходимость безропотно покориться судьбе вовсе не привлекала Летти. Едва он заикнулся о расставании, она сначала закатила истерику, которая совершенно выбила его из колеи; потом обвинила его в желании избавиться от нее, что заставило его весьма неразумным образом поклясться ей в вечной преданности. После этого никаких разговоров о расставании больше не было. Мистер Эллендейл, правда, заикался несколько раз о необходимости подождать, но такая перспектива тоже была ей не по душе; а поскольку в своей размеренной жизни он ничего не желал так страстно, как жениться на ней, он позволил себе заразиться ее оптимизмом и даже начал думать о том, что, возможно, Кардросс в конце концов не останется глух, если прямо и откровенно изложить ему свое предложение.

Эта слабая уверенность уменьшалась буквально с каждым шагом, пока он поднимался по ступеням дома Кардросса, и окончательно покинула его, когда он ждал графа в приемной. Мистер Эллендейл всегда отличался аккуратностью и хорошим вкусом, являя собой золотую середину между светским модником и деловым человеком, а этим утром он провел перед зеркалом гораздо больше времени, чем обычно, повязывая шейный платок. Но по мере того как часы на каминной полке, довольно агрессивно тикая, отсчитывали минуты, он все больше убеждался в том, что едва заметная полоска на его жилете придает ему вид праздношатающегося в парке, что его сюртук из практичного синего сукна слишком плотно облегает фигуру и что, причесав свои мышиного цвета волосы «под Брута», он совершил серьезную ошибку: Кардросс наверняка заподозрит его в том, что он подражает денди.

Однако, когда граф наконец вошел в комнату, он вроде бы и не заметил жилета мистера Эллендейла, который к этому моменту казался владельцу уже кричаще-вульгарным. С другой стороны, его красивое равнодушное лицо не выразило и удовольствия при виде гостя, и приветствие было скорее просто вежливым, нежели сердечным. Пересилив внезапное чувство, что его визит будет воспринят как дерзость, мистер Эллендейл начал беседу с того, что заявил с сухостью, порожденной решимостью не раболепствовать перед опекуном своей сирены:

– Милорд, вы, вероятно, удивлены моим визитом?

– Нет, – ответил граф.

В этом спокойном односложном слове не было ничего обескураживающего, но мистера Эллендейла оно выбило из колеи. Его тщательно сочиненная объяснительная речь оказалась теперь ненужной, и он не мог сразу решить, что сказать взамен.

– Пожалуйста, садитесь, мистер Эллендейл, – пригласил хозяин, подходя к креслу.

Мистер Эллендейл колебался. Честно говоря, он предпочел бы остаться стоять, но это было невозможно, поскольку сам граф развалился в кресле, скрестив ноги в элегантных башмаках и поднеся к глазам лорнет. Мистер Эллендейл сел в кресло и прокашлялся.

– Я буду краток, – сказал он. – Думаю, милорд, вы не можете не знать, что мне посчастливилось привлечь к себе внимание леди Летиции Мерион.

В глазах графа промелькнула искорка смеха.

– Насколько я понимаю, сила ваших взаимных чувств такова, что способна растопить самое жестокое сердце. Мое, как мне говорят, сделано из мрамора.

Мистер Эллендейл, покраснев, ответил:

– Я знаю, милорд, что моя привязанность к леди Летиции должна представляться вам предосудительной фантазией.

– О нет! – сказал Кардросс. – Я вовсе не столь ужасен, как вам кажется. Не отрицаю, я бы предпочел для нее партию получше, но если ваши чувства выдержат испытание временем, вы сможете убедиться в том, что я не питаю к вам вражды.