Забываюсь. Стрелки на часах перестают тикать. Жизнь утекает сквозь мои пальцы. Я глубоко дышу и постепенно стихаю, всё ещё не открывая глаз.

Кто-то опускается передо мной и сгребает в охапку. Нет, это не Он. Его руки тёплые и изучены мною до каждой родинки, выступающей венки, до каждого мелкого шрама. Я могу узнать их по одному прикосновению. Меня прижимают к себе и немного покачивают, словно убаюкивая. Отец. Его злоба уходит, и остаётся только эта боль, которая нас объединяет. Мы сидим на полу, словно свихнувшиеся чудаки, успокаивая друг друга. Молчим, как кажется, бесконечно долгое время.

– Он сам ушёл, Миа. Я не выгонял его. Мы сильно повздорили, но я бы не посмел, – тихо шепчет папа, глубоко дыша вместе со мной. А затем добавляет: – Вы ведь всё ещё дети. Просто заигрались и…

Я резко выпутываюсь из плена его рук и вскидываю лицо, встречаясь с отцом глазами.

– Можешь отречься от меня, но я люблю его. Люблю так сильно, что просто загнусь, если он не вернется, – уверенно бросаю я. Ко мне вдруг возвращаются силы. Протест, отчаяние, агрессия – всё вытекает из этого комка боли, рождая во мне очередной порыв. – Верни мне его, папа! Верни, иначе ты потеряешь ещё и дочь!

Он снова тянет ко мне руки, но я отшатываюсь от мужчины, грустно улыбаясь и качая головой. Он бормочет себе под нос ругательства, крепко сжимая кулаки, и я тут же убегаю. Дёргаю входную дверь и бегу со всех ног в нашу лабораторию. Спотыкаясь, хватаясь руками за бетонные стены, чтобы не полететь со ступенек вниз.

Замираю. Здесь всё даже пахнет Им. Повсюду развешены наши снимки. В частности мои. Мне словно вгоняют под рёбра острый ножик и прокручивают несколько раз. Мучительно медленно и с нажимом. В пальцах покалывает от желания схватить все эти фото. Прикоснуться хотя бы так к частичке брата, но я не могу. Руки начинают болеть от раздирающей меня потребности обнять его.

Я опускаюсь на голые коленки, чувствуя, как счёсываю их о холодный пол. Ничего не видя из-за слёз, я упорно сверлю взглядом лабораторию, будто чудесным образом Уилл сможет появиться здесь прямо в эту секунду.

Впиваюсь ногтями в свои руки и расчесываю их, силясь подавить в себе эту острую необходимость. Запястья, вздувшиеся венки… Мне просто нужно остановить это. Ногти еще сильнее и интенсивнее расчесывают собственные руки. Всхлипываю снова, проглатывая назревающий крик, и прислоняюсь лбом к холодному гладкому полу. Что-то маленькое и металлическое стукается о кафель, и я перестаю дышать. Хватаюсь дрожащими пальцами за кулон, попутно стирая слёзы с лица.

Открываю его – и неожиданно затихаю. Просто смотрю на двух детишек, таких счастливых, что в груди начинает щемить. Прикасаюсь пальцем к светлой макушке мальчика на снимке и осторожно поглаживаю.

Сегодня я всё же не зря проснулась со странным предчувствием. Через шторки, ослепляя, светило солнце, а за окном щебетали птицы. Утро встречало меня своей безмятежностью и предрассветным покоем.

Но моё сердце изнывало.

Просто наши сердца порою знают всё наперёд. Ведь именно в этот солнечный день у семьи Аддерли отобрали их ангела-хранителя.

Глава 18.

Hozier – Do I Wanna Know (Arctic Monkeys cover)

POV Уилл

Весна. На ветках распускаются цветки, набухают почки. Всё вокруг благоухает. Вдыхаю полной грудью этот поистине свежий воздух и откидываюсь спиной на траву, вновь принявшую свой истинный окрас. Я люблю зеленый цвет. Во мне всё клокочет от радости, когда зелени вокруг в избытке. Когда Её глаза искрятся этим изумрудом. Насмехаются надо мной. Они поддерживают во мне этот мальчишеский задор, непосредственность. Тогда я и живу. Это как постоянная доза эндорфина. Стоит только поймать её смеющийся взгляд, как ощущение праздника заползает ко мне прямо под кожу. Просачивается сквозь бьющиеся жилки и достигает самого сердца.

Её каштановые волосы отливают на солнце медью и вьются, стоит ей только ненароком их намочить. Она злится, когда это происходит. А я смеюсь. Это и вправду забавно. Она морщит лоб и старается пригладить непослушные прядки, но ни черта не выходит. Никогда. И от этого я счастлив.

Она осторожно заходит в воду, маленькими шажками топчется по мелководью. Солнце печёт так сильно, что, кажется, расплавит тебя. Футболка неприятно липнет к коже, а волосы возле висков становятся влажными. Стягиваю ткань и иду следом за ней. Она, конечно же, не видит. И потому пищит, как настоящая девчонка, когда я резко обрызгиваю её, задевая ногой воду. Из её капризного ротика вылетают ругательства, отчего я заливаюсь смехом. Хватаю сзади и тяну под воду, одним броском отталкивая нас туда, где гораздо глубже.

А потом всё стихает.

Её голос, щебетание птиц и крики детей, что были поблизости с нами. Я панически оглядываюсь по сторонам, не чувствуя Её в своих руках. Сощурившись, я ищу глазами маленькую точёную фигурку сквозь мутную пелену пруда на глубине. Только тина и водоросли.

Но это не наш пруд. Не наше любимое место в парке. Это настоящее болото, которое затягивает нас с Ней в трясину и грязную муть. Сердце в груди начинает бешено громыхать, оглушая меня. Мой запас кислорода почти на исходе, когда я замечаю стеклянный куб, в котором отчаянно бьётся Она. Подплываю ближе и касаюсь ладонью стекла, за которым погибает моё Сердце. Изумрудные глаза становятся бесцветными. В них видны лишь горечь и утрата. Потеря чего-то важного, без чего само твоё существование становится абсолютно бессмысленным. Её каштановые волосы парят вокруг лица, словно у русалки. Печальной русалки, молящей о спасении.

Я собираю все свои силы и бью по стеклу, разбивая руки. Но на нём не проступает ни трещинки. Я продолжаю бешено колотить, но мой воздух кончается. Она мотает головой и показывает мне жестом, чтобы я уплывал. Вижу, что силы Её на исходе. Любимое лицо становится фарфоровым, как у кукол, которых Она никогда не любила. Мутная пелена режет мне глаза. Лёгкие горят огнём. Она умоляюще смотрит на меня своими почти безжизненными глазами и велит мне подниматься на поверхность. Но как я могу? Я не посмею! Пускаю в ход ноги, локти, направляя весь свой вес на непробиваемое стекло, в котором погибает моя Жизнь.

Но у меня нет больше времени. Я начинаю захлёбываться. Всё моё тело сковывает сильная судорога, и… я просыпаюсь.

Резкий глубокий вдох. Подрываюсь с мокрой постели и озираюсь по сторонам.

Это всего лишь сон.

В голове полный сумбур, а перед лицом всё ещё стоит Её просящий и опустевший взгляд. Опускаю глаза на свои трясущиеся руки. Мне становится дурно. Невыносимо.

Пока все мои напряжённые мышцы ослабевают, пока разум начинает воспринимать реальность, я лишь глубоко дышу. Это тяжело, ведь меня до сих пор слегка потряхивает от реалистичности приснившегося. Мне редко снятся сны. На самом деле я вообще не верю в сновидения, гороскопы, астрологию и прочую ерунду. Это больше по части девушек.

Но моё подсознание вершит надо мной злую шутку. Оно просто… раздавливает меня, стоит мне только прикрыть глаза.

– Эй, чувак! С тобой всё в порядке? Видок у тебя какой-то зелёный, – слышу я рядом с собой. Медленно поворачиваюсь и оглядываю худощавого парня, что проживает со мной в одной комнате, – Скипа, кажется.

Чёрт. Я слишком часто забываю о сожителе. Игнорируя его псевдо-заботу, я натягиваю на себя шорты и тонкую борцовку. Скип – неплохой парень. Один из тех, кто не бросит в трудную минуту и, как он говорит, протянет «косяк забвения», вместо руки помощи. Хотя Скипу кажется, что это одно и то же. Парень переехал в кампус в начале месяца, чтобы отработать свои задолженности и подтянуть оценки. А ещё Скип, верно, думает, что я немой. Или глухонемой.

Прошло уже пару недель с тех самых пор, как я перевёлся в другой университет. Теперь я пытаюсь жить в Вашингтоне, проживая в кампусе. Перевод дался нелегко. До учёбы ещё больше двух месяцев, и я ушёл с головой в свой проект. Можно ли жить с дырой посреди груди? Можно. Только если всё твоё время заполнено работой, руки заняты, а мысли движутся только к одной поставленной перед тобой цели. Нет, серьёзно. Если и есть в мире лучшее обезболивающее от душевных мук, так это, непременно, работа. Пусть только временное, пусть и не до конца, но оно есть. Иногда, конечно, система даёт сбой. Например, когда, перебирая снимки и делая фотокоррекцию, ты подолгу засматриваешься на Её ключицы… или когда пытаешься подобрать правильные слова, но всё равно всё сводится к Ней.

Да и разве может быть иначе? Даже смешно. Всё ведь всегда обязательно сводится к Ней.

Правда, с наступлением ночи всё меняется. Моё напускное спокойствие, что я так умело демонстрирую днём, испаряется. Страхи подползают ко мне слишком близко, подталкивая меня к краю пропасти. Хотя о чём я? Я уже давно по ту сторону. Внизу. В холодной бездне, пожираемый своими собственными демонами, которые требуют Её. Ежечасно. Ежеминутно. Ежесекундно.

Она всегда утверждала, что всецело зависит от меня. Что не может полноценно жить, когда я далеко. И негласно считалось, что именно у Неё возникали трудности в общении с людьми, когда меня нет с Ней рядом. Возникали «трудности» со всем миром.

Ну, а что же я? Полностью исчез со всех земных радаров. Шарахаюсь от посторонних взглядов и игнорирую телефонные звонки. Я и сам себе противен. Жалок. Слаб. И кто теперь не может полноценно жить?

Это как вечный замкнутый круг. И мне тошно от той западни, в которой мы с Ней оказались.

Спустя несколько минут я уже спускаюсь по ступенькам, ведущим на улицу. Мне позарез нужно прочистить мозги и просто затеряться в толпе людей, которых я абсолютно не знаю. Опустив бейсболку пониже, я прячусь от бьющего в глаза солнца и пробираюсь к площади, где растянули небольшой шатёр. Задержавшиеся студенты попивают охлаждающие напитки и слушают начинающую группу, что тихо напевает свои мотивы на импровизированной сцене. Колледж здесь весьма просторный, большое общежитие и много интересных людей. Но моя жизнь в последние дни превратилась в настоящее серое дерьмо.