– Я знаю, папа, но…

– Твоя глупость стоила нам прекрасной ло­шади, юная леди, – продолжал Бренден. Лицо его покраснело от гнева, он почти кричал. – Может, желаете вернуться и взглянуть, что от нее осталось?!

– Нет, папа.

– Помолчите, мисс! – рявкнул Бренден. Он перевел тяжелый взгляд своих зеленых глаз на Рэйфа. – Что, черт побери, случилось?

– Почему вы спрашиваете меня?

– Потому что я вряд ли услышу правду от своей дочери. Итак, что произошло?

– За последним поворотом я увидел на тро­пе мисс Кармайкл. Ее лошадь испугалась, и я решил, что дочь вам дороже лошади. Вот я и подхватил мисс Кармайкл, а лошадь оставил.

Бренден сморщил губы, скрывая усмешку.

– Что ж, думаю, ты принял верное решение.

– Папа…

– А с вами я разберусь дома, мисс, – отре­зал Бренден. – Галлахер, я был бы благодарен, если бы ты проводил мою дочь домой. Не вы­пускай ее из виду. Думаю, вы доберетесь быст­рее, так что скажи Лютеру, что мы едем за вами. И пусть Поли широко откроет ворота кораля, а Консуэло приготовит побольше кофе.

Рэйф кивнул, и Бренден, бросив последний гневный взгляд на дочь, поскакал вниз по тропе.

Ну и попадет же ей, когда отец вернется на ранчо, уныло подумала Кэтлин. И она сама была во всем виновата.

– Можно ехать? – спросил Рэйф.

Кэтлин кивнула, и Рэйф нагнулся и поднял ее в седло перед собой.

– Мы можем срезать дорогу между деревья­ми, – сказала она, указывая на узкую оленью тропу справа.

Рэйф, что-то пробормотав, направил туда лошадь. Тропинка, слишком узкая для двух лошадей, оказалась красивой. По обеим сторо­нам росли дубы и сосны, их ветви пологом на­крывали путников.

Они ехали молча. Кэтлин чувствовала себя ужасно униженной отцом, отчитавшим ее, как непослушного ребенка, перед Рэйфом Галлахером.

Гнев ее частично испарился, когда она вспомнила о Рэйфе. Она знала, что тратит слишком много времени и энергии на мысли о нем, но ничего не могла с собой поделать. Что-то в нем привлекало ее, хотя она не могла по­нять, что именно. Но одно было ясно: каким бы сильным ни было это влечение, оно должно прекратиться. Он – полукровка, человек, о ко­тором она не знает ничего, кроме его имени. И чуть больше, чем через год, он уедет.

Они добрались до ранчо к вечеру. Когда Кэтлин рассказала Поли о том, что случилось с ее лошадью, его глаза посуровели. Выходя из сарая, она почувствовала укол совести: и Поли достанется из-за нее.

– Твой отец далеко отстал? – крикнул ей вдогонку Поли.

– Они приедут поздно, – ответил за Кэтлин Рэйф. – Обязательно скажи Лютеру и держи открытыми ворота кораля.

Поли кивнул. Нельзя сказать, чтобы он с нетерпением ждал приезда Брендена и голово­мойки, которая за этим последует. Его уже хо­рошенько отчитал Лютер, не раз обвинив в том, что он не догнал Кэтлин и не привез ее обратно.

– Достанется тебе, Поли, а? – произнес Рэйф. провожая глазами Кэтлин.

Поли пожал плечами: что сделано, то сде­лано.

Кэтлин поспешила к дому. Единственное, чего она хотела, это горячей ванны и несколь­ких часов сна в своей постели.

Консуэло, помогая Кэтлин втащить на кух­ню большую железную ванну, неустанно осы­пала ее упреками то по-английски, то по-испан­ски, что она не слушается отца, постоянно ходит в брюках, в то время как приличные девушки носят платья, что она уехала без разрешения и вообще ведет себя не так, как полагается леди.

Кэтлин уже не раз слышала все это и вздох­нула с облегчением, когда Консуэло, наконец, вышла из комнаты. Сбросив пыльную одежду, она влезла в ванну, улыбаясь от удовольствия, чувствуя, как горячая вода обнимает ее, а со­гревающиеся мышцы перестают болеть и как уходит напряжение последних суток.

Закрыв глаза, Кэтлин старалась обо всем забыть. Она знала, что отец вернется разгневанным, со всеми на то основаниями, но не хотела сейчас думать об этом.

Теплая вода и тишина совершенно успоко­или ее. Она почти уснула, когда услышала, как отворилась задняя дверь.

– Подай полотенце, – попросила Кэтлин, думая, что это Консуэло.

– Пожалуйста, – последовал ответ.

Услышав этот голос, Кэтлин широко рас­крыла глаза и покраснела от ушей до кончи­ков пальцев, увидев стоящего рядом с ванной Рэйфа, который весело улыбался. В смуглой руке он держал полотенце – так, чтобы нельзя было до него дотянуться.

– Что вы тут делаете? – резким голосом по­требовала ответа Кэтлин.

– Зашел выпить чашечку кофе.

Кэтлин подняла на него глаза. Они умоля­ли его уйти, а все тело дрожало…

Рэйф перестал улыбаться, когда увидел ис­пуганный взгляд Кэтлин. Глаза ее были зеле­ны, как весенняя трава, кожа покрылась ру­мянцем. Волосы подобраны кверху, если не считать нескольких своенравных прядей.

Рэйф почувствовал искушение поднять ее из ванны и обнять. Он хорошо помнил, как приятно было держать ее в объятиях по дороге домой. Ее грудь согревала, а тело отвечало на его близость…

Кэтлин старалась не вспоминать, каково ей было в объятиях Рэйфа, но она не могла забыть, как легко он поднял ее с земли, забыть его силь­ные руки и широкую грудь, на которой лежала ее голова во время долгого пути домой.

На долгое мгновение их глаза встретились. У Кэтлин забилось сердце от надежды и страха…

Рэйф не отрывал взгляда от лица Кэтлин, зная, что если заметит хоть немного обнажен­ного тела под пушистой пеной, он сделает то, о чем они оба будут потом жалеть.

Прерывисто выдохнув воздух, он бросил ей в руки полотенце и вышел из дома.


Поздно вечером Кэтлин сидела за кухонным столом, держа в руке остывшую чашку кофе. Тут она услышала топот копыт и крики мужчин, загонявших мустангов в корали. Поднявшись, она пошла в общую комнату и выглянула в окно. Пыль клубилась под копытами животных. Же­ребята ржали, призывая своих матерей, кобылы отвечали им… Пронзительное ржание разгневан­ного жеребца заглушало весь этот шум. К нему присоединились крики и гиканье ковбоев, заго­нявших за ограду последних лошадей и закры­вавших ворота. Поли развесил по двору несколь­ко фонарей, и она увидела Рэйфа. Он стоял у дерева, скрестив на груди руки, с сигаретой в углу рта и смотрел на происходящее. Кто же он на самом деле? – подумалось ей. И тут она уви­дела отца, стремительно направляющегося к дому, и забыла о Рэйфе Галлахере.

– Кэтлин!

– Да, папа?

Бренден резко обернулся и направил на нее суровый взгляд своих зеленых глаз.

– Я совершенно четко сказал тебе оставать­ся здесь, или я ошибаюсь?

– Да, ты сказал.

– Тогда, может быть, ты мне объяснишь, что ты делала там, на тропе? Ты понимаешь, что могла погибнуть? Черт возьми, Кэтлин, когда я что-то говорю тебе, ты должна меня слушать!

Ей нечего было ответить, и она стояла мол­ча – виноватая, беззащитная и пристыженная.

Выражение лица Брендена смягчилось, и он продолжил уже более спокойно:

– Черт побери, Кэтлин, ты же все, что у меня осталось! Я не хочу потерять и тебя!

– Я знаю, папа. Прости меня.

Он протянул руки, и Кэтлин приблизилась к отцу и положила голову ему на плечо. Глаза ее были полны слез.

Бренден тяжело и неуклюже похлопал ее по спине. Если бы Элизабет была жива! Когда дело касалось Кэтлин, он никогда не знал, как быть. Консуэло делала все, что могла, но она была не матерью, а всего лишь наемной до­моправительницей, кухаркой. Ответственность за благополучие дочери лежало на нем одном, и он опасался, что у него это получается пло­ховато. Вот вышла бы Кэтлин за Уайли, заве­ла бы хозяйство, потом бы дети пошли… По крайней мере, он тогда почувствовал бы, что все эти волнения позади. Но Кэтлин отказала Абнеру, и не один раз, а целых три.

Бренден вздохнул. В городе на следующей неделе будут танцы и праздничный пикник в честь Дня Независимости. Может, Кэтлин, на­конец, найдет себе кого-нибудь по сердцу. Хоть он и любил свою дочь, но с готовностью перепо­ручил бы заботы о ней кому-нибудь помоложе.

ГЛАВА 7

На следующее утро Рэйф, Уаили и Лютер начали отбирать лошадей.

Кэтлин время от времени останавливалась и прекращала работу, чтобы посмотреть на них. Ее взгляд постоянно возвращался к Рэйфу. Ближе к полудню он снял рубашку, и каждый раз при виде его блестевшего от пота тела у нее под ложечкой появлялась странная дрожь.

Жеребца отпустили на волю. Он слишком долго жил на свободе, чтобы его можно было приручить. С ним отпустили и старых кобыл. Нескольких лошадей, оказавшихся больными или слабыми, убили. Кэтлин знала, что это делалось только из сострадания. Если их тоже отпустить, зимой они погибнут.

И все же с этим трудно было смириться.

К концу дня в загоне остались только перво­сортные животные. Взрослых будут объезжать, а за жеребятами наблюдать несколько месяцев. Лучших оставят, а остальных – отпустят.

На следующее утро началась работа Рэйфа. Он заарканил серую кобылу, что присмот­рел еще у озера, и завел ее в один из неболь­ших загонов за домом. Из окна кухни Кэтлин наблюдала за тем, как он работает над мустангом. Его приемы весьма отличались от приемов Уайли. Абнер заарканивал лошадь, завязывал ей глаза, взбирался на спину и за­тем кнутом с грузом, острыми шпорами и страхом «ломал» лошадь, нередко ломая и ее дух.

Рэйф поступал иначе. Все первое утро он провел, приучая кобылу к своему присутствию. Он расчесывал ее шкуру, пока та не заблестела серебром, словно атласная, а потом он принял­ся гладить руками ее спину, ноги, холку и шею. Он поднял каждую ее ногу и проверил, нет ли трещин в копытах, а потом оперся плечом о ее правый бок и закурил сигарету. Кобыла, при­вязанная к массивному столбу посреди загона, стояла не двигаясь и только шевелила изящ­ными ушами.

Теперь, похоже, ею владел не страх, а лю­бопытство.

– Ты что, хочешь научить ее курить, а не ходить под седлом? – Абнер свесился через ог­раду с наглым выражением лица и продолжил оскорбительным тоном: