Вещи в комнате оказались разбросаны: торопливо и зло. Возле этажерки валялись сброшенные на пол статуэтки: их-то за что? Она подняла с пола фарфорового мальчика с золотыми кудрями и школьным ранцем на плече. В один миг тот стал инвалидом, лишившись ног, которые остались лежать на полу. Мальчика было жалко.

На кухне, порывшись в ящиках стола, нашла моментальный клей и, вернувшись в комнату, принялась врачевать мальчика. Через пару минут тот крепко стоял на ногах, и лишь жирная полоска подсыхающего желтого клея, выступившая по краям разлома, чуть выше колен, напоминала о проведенной операции.

– Я твоего мальчика склеила, – гордо сообщила она Папочке по телефону. – Теперь как новенький.

– Что? И его порвали? Вот с-с-суки. Значит, ты и его нашла…

– Зачем искать? Он же на полу валялся!

– Так ты в шкаф не лазила? Похоже, ты другого мальчика нашла, – смущенно ответил Папочка. – Но все равно, спасибо.

Положив трубку, Ия первым делом полезла в платяной шкаф. Пошарила по одной полке, второй, третьей – в руку ей уперлось дуло. Провела ладонью дальше – ребристое такое дуло, похоже, резиновое.

Она потянула и извлекла из вороха белья, полотенец, носовых платков внушительных размеров искусственный член. Понимающе улыбнулась, беспокойство за мальчика стало понятно.

Ночью Ия не могла заснуть, ловила ухом шорохи и массировала пятки о теплую спину собаки. Такса свернулась в клубок под одеялом на краю кровати и лежала, не шелохнувшись, уверенная, что это ей чешут спину, а не об нее ноги.

Время от времени Ия подходила к входной двери, чтобы проверить, на месте ли цепочка. Когда она вставала с кровати, такса поднимала голову, а затем опять клала ее на передние лапы и шумно вздыхала.

– Спасибо за мальчика! – услышала Ия сквозь утренний сон. Услышала, проснулась и улыбнулась одновременно.

Когда Ия думала о Папочке, она ощущала, как откликается на мимолетное предчувствие опасности ее тело. Но опасность была далеко, как в ясный январский день далек день весенний. В морозном воздухе вдруг появляются прозрачность и особая, тонкая щемящая нотка обещания счастья, какая бывает только ранней весной.

Теперь она глядела опасности в глаза, и имя ей было – Папочка. С кровати соскочила собака, откинув одеяло с ног Ии. У ног склеенного фарфорового мальчика лежал солнечный луч. У ее ног на краю кровати сидела похожая на мальчика женщина. Высокая, коротко стриженная, опасная. Не совсем она и не вполне он. Женщина, которой стоило бы родиться мужчиной, чтобы показать мужчинам, как надо любить женщин.

В голове неслись мысли, наскакивая одна на другую. Рваные, неровные, словно порезанные тонкими парикмахерскими ножницами для филирования челки. Отфилированные мысли.

Папочка смотрел, смотрела… – да какая, к черту, разница. Главное, не отрываясь, – на ее ноги.

Вот сейчас это и будет? Вот именно сейчас… В первый раз. В фильмах для взрослых свечи всегда в такие минуты горят. Много больших белых свечей. А тут такса Норма по щербатому полу когтями цоп-цоп-цоп.

– Девочка моя, ты всегда так долго в постели валяешься? Завтрак на столе! – обманул ее ожидания Папочка.

Ия соскользнула с кровати и пошла на кухню, выгибаясь и потягиваясь, как кошка. В коридоре они с собакой соревновались, кто быстрее. Ия использовала запрещенный в гонках прием – прижимала бокастую таксу к стене – и потому достигла кухни первой, радуясь, что арбитру Норма не пожалуется.

На столе горячие бутерброды: колбаса – сыр – помидор – лист салата. Если секса еще не было, а завтрак, приготовленный не вами, уже на столе – либо вы у мамы, либо в гостинице, либо… у женщины.

Жизнь с женщинами имеет свои преимущества. Например, ты можешь выкинуть кулинарную книгу, а также иголку с нитками и пяльцы. Не расстраиваться, если забыла зачеркнуть в календарике особенные дни. Все равно ничего не произойдет, какой бы бурной ни была твоя монополовая жизнь. Так что календарик тоже можно выкинуть.

Этот дамский набор не пригодится. Возьми только чувства. Без них не обойтись. Чувства – самый прочный материал при строительстве воздушных замков.

Когда невесомые воздушные замки рушатся, осколки чувств ранят больнее всего. Под этим камнепадом лучше не стоять. Дальновидные герои не заходят в такие замки вовсе. Умные герои седлают коней и оказываются по ту сторону крепостного рва, лишь заметив ползущую по стене трещинку, когда цитадель еще цела. Влюбленные герои кружатся в вальсе под высокими сводами до тех пор, пока не рухнет потолок придуманного замка, не разверзнется пол под ногами и не устремятся они в пропасть. Впрочем, и падая, можно кружиться в вальсе и не замечать полета вниз. Влюбленные вообще мало что замечают.

Ия кружилась, но не в вальсе с прекрасным кавалером. Кружилась по-тарантиновски, не обходя острые углы, а ударяясь об них с размаху или случайно и счастливо минуя на расстоянии пары сантиметров. Зажмуриваясь от щекочущего нутро полета души вниз, в пятки, будто танцуешь на краю крыши. Она сотрясалась в знаменитом танце Умы Турман с Джоном Траволтой.

«Криминальное чтиво» она смотрела много раз. Для того, чтобы наконец-то досмотреть до конца, но ни разу не досмотрела. Турман извивалась, приседал Траволта. Она тоже чувствовала себя частью чего-то запретного, почти криминального, когда нажимала кнопку «off» на пульте, а Папочка одним точным толчком сталкивал с кровати таксу Норму.

Собака вздыхала почти по-человечески, ведь и ей никак не удавалось досмотреть «Криминальное чтиво». Нехотя, бочком, ковыляла в кресло, медленно покачивая задом и громко цопая когтями по полу. Опять вздыхала, крутилась волчком, укладывала нос-футляр на короткие передние лапы и долго, не мигая, смотрела на Ию.

Может быть, собака думала, что отношения мужчины и женщины заканчиваются смешными прыжками под какофонию звуков, а то, что она сейчас видит перед собой, – норма.

– Хочешь, бабочку покажу? – спрашивал Папочка и наклонял лицо к Ие. Касался ее щеки кончиками ресниц и быстро моргал. Бабочка на цветок садится.

– А теперь ежика! – просила Ия.

Папочка утыкался носом в ее ухо и начинал часто-часто дышать, будто бежал и запыхался. Ежик принюхивается к яблоку.

– Норма, Норма, – звал Папочка собаку, когда кровать освобождалась. – Как далеки мы от тебя, Норма.

Ия, напротив, удивлялась естественности и легкости происходившего между ними. Папочка не сюсюкал и не гладил ее, как былые неумелые подружки. Он смотрел на нее как мужчина, заботился как мужчина, и в постели был совершеннейшим мужчиной, не только благодаря хранившемуся в шкафу «мальчику» – его они достали лишь несколько раз. Им руководило мужское желание обладать женщиной. Ну а настоящий мужчина найдет способ доставить удовольствие любимой, даже если заключен в женское тело.

* * *

Свою совместную жизнь с Папочкой Ия скрывала и не скрывала одновременно. Она окончила университет и обзавелась работой, став маркетологом – почти по специальности, вполне современно и достаточно по-женски. Все думали, что живет она не то с сестрой, не то с подругой, не то сестра ей как подруга, не то подруга как сестра. При этом «кто-то у нее есть». Даже далекая ее семья, жившая своей жизнью на Кубани, свыклась с существованием какой-то подруги, а в нечастых теперь посылках все было для двоих.

Поступок, торжественно именуемый в их среде «coming out» – выход из подполья, – Ия совершила одной ногой.

Вокруг нее теперь все чаще взрывались снаряды: однокурсницы и сослуживицы выходили замуж и рожали детей. Они выпадали из ее круга общения, или она выпадала из их. Вчерашних приятельниц будто рассаживали по космическим кораблям и разносили на разные планеты.

Будущее по-прежнему казалось Ие далеким, отдельным от ее настоящего. Прекрасное далеко не должно было быть к ней жестоко. Ну а в настоящем было много цветов.

Зимой цветы покупались редко. Летом Папочка наверстывал бесцветное зимнее время. Цветы появлялись в доме каждый день, без повода. Точнее, поводом были сам новый день и Ия.

С приходом тепла у метро выстраивались в ряд старушки: сначала с примулой, потом с первыми дачными нарциссами и тюльпанами, чуть позже – с россыпями полевых цветов. Это во Франции цветочницы наряжены в яркие платья и соломенные шляпки с лентами. В России цветочницы облачены в потертые пальтишки с облезшими воротниками и прохудившиеся сапожонки. Их наряд не меняется и летом, благо в наших широтах оно бывает прохладным.

Глядя на подружек, Ия старалась не думать о будущем. Глядя на старушек, она не могла не думать о нем.

Безумный, упоительный танец Умы Турман продолжался. Воздушный замок прирастал новыми башнями.

На день рождения Папочка дарил ей бордовые розы по числу исполнившихся лет. На Восьмое марта экзотические оранжевые цветы на толстом, похожем на дудку, стебле. Мясистый бутон цветка плотоядно раскрыт, на его дольках, напоминающих вывернутые наизнанку губы, застыла прозрачная, липкая, тягучая, как патока, слеза.

– Он такой же уродливый, как и я, – говорил ей Папочка, улыбаясь. – Но посмотри, какой он красивый. Я не мужчина, но я очень тебя люблю.

* * *

Через три года Папочка и Ия стали совсем уж родными. И даже если ссорились, казалось, что ссоришься со своей рукой или ногой. Можно, конечно, обидеться на ногу, которая ноет к смене погоды, но ведь без нее во сто крат хуже.

Впрочем, бывали и эксцессы, которые зависели от суммы каких-то внутренних Папочкиных амплитуд, неприятностей на работе, размолвок с Ией и общего недовольства жизнью. В нем словно сидела заноза, которая время от времени начинала гноиться и, если не спиртовать ранку, не заливать ее, не запивать, начнется абсцесс.

– Я не могу дать тебе семью, детей, будущее. И еще мне постоянно снится мать. Стоит в дверях и смотрит на меня.

Ия гладила Папочку по голове и отводила глаза. Она ненавидела фразу «не знаю, что и сказать», потому что всегда можно найти слова для человека, который в них нуждается. Но сказать ей было нечего.