– Ну да, – согласился Сэм, перед тем как повесить трубку, – так ведь я и тебе этого не сказал.


Что язык Джины Виталиано делает у него во рту?

Макс понимал, что должен немедленно сделать шаг назад. Девушка была пристегнута к сиденью ремнем безопасности, и отстраниться от нее не составит труда.

Он понимал, что ни в коем случае не должен отвечать на этот поцелуй.

А еще он ни в коем случае не должен был приезжать в Тампу.

И как быть теперь? Она такая горячая и мягкая, и сладкая, и голова кружится, как на центрифуге, и ее пальцы везде – в его волосах, на шее, на лице, и он, черт возьми, делает именно то, чего ни в коем случае не должен делать! Он не просто позволяет Джине целовать себя – он все-таки против воли, но отвечает на ее поцелуй. Господи, но до чего же долго он мечтал об этом!

А сейчас пора остановиться.

Он просто разомкнет руки и…

Но на губах Макс ощущал соленый привкус ее слез и, хотя именно поэтому должен был отойти и дать ей успокоиться, он, эгоистичный извращенец, только сильнее заводился, понимая, что она плачет от радости, потому что видит его.

Значит, Джина все еще считает, что он ей нужен. Они больше года не говорили по телефону, еще дольше не виделись, и все-таки ничего не изменилось.

Означает ли это, что ей до сих пор снятся кошмары? Что она вздрагивает, когда к ней приближаются незнакомцы? Что иногда ее взгляд становится отсутствующим и устремляется куда-то в пустоту, за тысячу миль отсюда, как бывает иногда у ветеранов, переживших страшную войну?

Макс намеренно исчез из ее жизни, давая ей возможность забыть и вылечиться.

Только разве он исчез? Вот он – здесь, в Тампе. И его язык исследует рот Джины. И он опять ломает ее жизнь, которую не доломали террористы.

Он сам стал эмоциональным террористом.

Макс вырвался из рук девушки и сделал шаг назад.

Джина тяжело дышала, смотрела на него широко открытыми глазами, и ее взгляд сулил ему рай на земле. Наверное, если бы они находились не на забитой машинами дороге в самом центре Тампы, она бы уже успела скинуть с себя всю одежду. Интересно, смог бы он тогда оторваться от нее?

Она уже открыла рот, чтобы сказать что-то, но Макс остановил ее. Он точно не хотел этого слышать.

– Нам нельзя было этого делать, – произнес он, и его собственный голос даже ему показался слишком суровым.

У нее было такое выразительное лицо, такие большие глаза и подвижный рот, и он читал ее мысли легко, как книгу. Удивление. Веселое недоверие. Он ведь шутит, да?

– Я не должен был позволять тебе целовать себя, Джина, – уточнил Макс.

Она засмеялась. Потом резко замолчала.

– Но…

Теперь на смену удивлению пришло смятение и обида. А чего он, черт возьми, ожидал? Он ведь намеренно выбрал такую формулировку, чтобы вся ответственность за случившееся легла на ее плечи.

– Это был лишь случайный всплеск эмоций, – объяснил он, ненавидя себя при этом. – Ничего серьезного.

Обида моментально сменилась гневом, и ее невероятные глаза сверкнули:

– Ты меня так целовал, и говоришь теперь «ничего серьезного»? – Она засмеялась: – Повтори-ка это еще раз, Макс, потому что, по-моему, ты даже себя не убедил.

– Прости, – сказал он, изо всех сил стараясь говорить бесстрастно, – но это не правда…

– Да в этом поцелуе было больше правды, – прервала его Джина, и ее голос задрожал, – чем во всех наших прошлых разговорах!

– Я могу быть тебе только другом, – устало сказал Макс. Он глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, и на всякий случай сделал еще один шаг назад, заметив мимоходом, что дождь почти кончился. – И я уже говорил тебе об этом, совершенно недвусмысленно.

– Да, – нахмурилась Джина, – ты чудесный друг. Ты никогда меня не навещаешь, никогда не звонишь и даже не пишешь. Знаешь, я уж думала, не взять ли мне кого-нибудь в заложники ради того, чтобы поговорить с тобой. Но ты ведь наверняка прислал бы на переговоры кого-то другого.

Макс ничего не ответил. Он знал, что иногда полезнее промолчать.

Неподалеку остановились несколько полицейских машин, и офицер в форме уже приближался к ним.

– Она в порядке? – спросил он у Макса.

– Кажется, да, – ответил тот и предъявил свое удостоверение. – Я все-таки хочу, чтобы ее отвезли в больницу для тщательного обследования.

Коп кивнул и вытянулся, осознав, кто стоит перед ним.

– Слушаюсь, сэр. Скорая помощь уже едет, сэр.

– Мне не нужна никакая больница, – заявила Джина, отстегивая ремень и выбираясь наружу. Боже милостивый, она проткнула себе пупок и вставила в него колечко! – Со мной все в порядке.

С остальными водителями, похоже, тоже не случилось ничего страшного. Спасибо воздушным подушкам и пристрастию жителей этого штата к автомобилям, по размерам приближающимся к авианосцам; Маленький старичок в «Линкольне» 1975 года, казалось, был больше озабочен сохранностью продуктов, погруженных на заднее сиденье, чем недавней опасностью.

– Принцесса Грейс говорила то же самое, – строго заметил Макс.

– Кто?

Господи, до чего же она молода!

– Грейс, принцесса Монако, – объяснил он. – Грейс Келли. Она умерла еще до твоего рождения, поэтому, наверное, ты не…

– Актриса из «Окна во двор»? – перебила его Джина. – Которая умерла от внутренних повреждений в результате аварии в восемьдесят втором году? Если бы ты сразу сказал «Грейс Келли», я бы поняла о ком ты. Знаешь, если я родилась в восьмидесятом, это еще не значит, что я идиотка, Макс.

Зато это значит, что он вполне годится ей в отцы. В восьмидесятом он заканчивал – на два года раньше своих сверстников – дипломную работу в Принстоне. Ему было двадцать, и люди из ФБР уже обхаживали его, а он торговался, мечтая пройти курс в легендарной школе «Индок» ВВС, которую иначе называли «Школой суперменов», и при этом не загреметь на четыре года в армию.

Макс заранее все распланировал: сначала он проходит курсы парашютистов-спасателей, славившиеся необыкновенно высокими требованиями к физической подготовке, и только потом поступает в Академию ФБР «Куантико», в которой приоритетом являлись тренированные мозги.

Однако в ФБР ему объяснили, что пройти такой курс, не поступив на армейскую службу, невозможно, и, вежливо поблагодарив их за зря потраченное время, Макс поступил в Нью-Йоркский университет на курс к профессору Глену Нельсону, который сам когда-то был ведущим переговорщиком ФБР и оставался ближайшим другом тогдашнего главы Бюро.

С помощью Нельсона невозможное очень скоро стало возможным, и через полтора года, когда Джина только училась ходить, Макс уже заканчивал «Индок», успев заработать себе репутацию «упрямого сукина сына» и право носить значок в виде большой буквы «S» на груди.

А Джину как раз начали приучать ходить на горшок.

К тому времени, как она пошла в школу, Максу оставалось уже совсем немного до его нынешнего поста главы контртеррористического отдела ФБР.

– Ну и как же ты здесь оказался? – спросила Джина. – Нет, не говори, я сама догадаюсь: ты просто прогуливался под дождем и, несмотря на нулевую видимость, случайно заметил меня в машине, так?

Бесполезно скрывать от нее, все равно она рано или поздно догадается.

– Я приехал в Тампу совсем по другому делу, – объяснил Макс. По крайней мере, это была почти правда. – Я знал, что ты здесь, потому что… Потому что я все обо всех знаю. И я просто решил… проверить, как ты.

Джина молча смотрела на него.

Макс откашлялся:

– Наверное, мне надо отогнать машину. – Его машина с распахнутой дверью все еще стояла там, где он ее оставил – прямо посредине дороги, недалеко от автомобиля Джины.

Джина перевела глаза с нее на Макса, а потом на свою помятую машину, и, кажется, истина наконец то дошла до нее.

– Так ты следил… Ты шпионил за мной, – ее голос звенел от негодования, – и даже не собирался подойти и заговорить?

Мда, нехорошо.

– Послушай, Джина, ведь ты мне не безразлична. Я понимаю, что эти несколько лет были очень непростыми…

– А тебе никогда не приходило в голову, что ты мне тоже «не безразличен»? – запальчиво крикнула она. – Ты ни разу не подумал, что я тоже не прочь «проверить, как ты»?

– Но меня незачем проверять. Ведь не меня же четыре дня продержали в заложниках террористы. Не я подвергся… – …групповому изнасилованию. Макс чуть было не произнес это вслух. Господи! Что он делает? Ведь он сам до сих пор иногда просыпается в холодном поту, потому что ему снятся ее крики и то, как он сам сидит в чертовом аэропорту Казабек, превращенном в Центр руководства операцией, наблюдает за тем, как ее насилуют эти подонки, и ничем, ничем не может ей помочь.

– Эй, Макс, – окликнула его Джина. – Ты говоришь так, будто до сих пор не сумел избавиться от симптома бессильного гнева.

Максу приходилось встречаться с доктором Элизабет Данновиц, психотерапевтом Джины, и он понял, что девушка ее передразнивает.

Но ответил он совершенно серьезно:

– Да, не сумел.

После этого Джина замолчала и продолжала молчать, пока подошедший полицейский проверял ее документы, пока заполнялась форма протокола, пока врачи измеряли ей давление, пока она забирала из машины вещи, а Макс договаривался с местной полицией, чтобы те отвезли ее сначала в больницу для тщательного обследования, а оттуда – в отель.

А потом все кончилось. Джина, все еще погруженная в себя, попрощалась, не поднимая на него глаз, и машина скорой помощи увезла ее прочь, а Макс стоял на тротуаре и смотрел ей вслед.

А когда он, наконец, забрался в свою собственную машину и повернул на юг, к Сарасоте, на небе уже опять вовсю сияло солнце и не было ни одной тучи.

Его друг Том Паолетти назвал бы подобный день, начавшийся с бегства Сэма Старретта от Алиссы Локке и завершившийся отрешенным, потухшим взглядом Джины Виталиано, «глубокой задницей». А ведь был еще поцелуй; и ее язык у него во рту.