Но это я отвлеклась. Главная новость Milano Moda Donna — тарам-парам! — дизайнеры дружно выступили против манекенщиц анорексичного размера, который до последнего времени был стандартом в мире моды. Они, разумеется, не сами до этого догадались. Их очень попросили разные контролирующие органы, после того как от истощения скончались сразу несколько амбициозных моделей. Теперь на подиум выходят худенькие девушки, но все же не «на просвет». Примечательно, что переход к новым стандартам красоты оказался не безболезненным. Еще в прошлом году особо рьяные пропагандисты либо одного, либо другого типажа, стремясь залепить противникам пощечину посильнее, выпускали на подиумы то чересчур толстых женщин, превращая дефиле в фарс, то невероятно худых, делая из моделей полумертвых андрогенов.

Что же касается такой приземленной вещи, как тенденции, то на подиумах снова зверствует минимализм. Как я тут вычитала в одном пресс-релизе (сейчас переведу…): «На переломе эпох, во время нестабильности — как духовной, так и политической, — моду, функциональность и красоту любой вещи определяют форма и линия». Итальянцы, конечно, не смогли отказаться от сексуальных образов, обтягивающих силуэтов, мехов и стразов, но все же формы — строгие, мех — лаконичен, роскошь — приемлема.

Между нами, модными девочками, не могу сказать, что увиденное так уж отличается от прошлого сезона. Хотя считается, что мода — сплошное новье, это не так. Пока дизайнеры не используют выдуманный образ по полной, они от него ни за что не откажутся. Таким образом кардинальные смены тенденций случаются раз в пять лет, а то и в семь. Еще реже придумывают нечто сенсационное. Поскольку дело это, конечно, престижное, с полезными историческими последствиями, но опасное для репутации.

Le СКАНДАЛ

Надевая мини-юбку, мешковатый черный джемпер или джинсы с заниженной талией, мы даже не задумываемся, что когда-то на эти наряды взирали с отвращением. Их критиковала пресса, проклинали обыватели, и предавали анафеме церковные иерархи. Им предвещали быстрое забытье и насмешки грядущих поколений. Но прошли годы, эта одежда прочно вошла в наш гардероб, и мы носим ее с удовольствием.

Самый большой протест «прогрессивной общественности» во все времена вызывала женщина в мужской одежде. Брюки — это символ мужской силы, и негоже рядиться в них посторонним. Например, это было главное обвинение на суде против Жанны д’Арк. Спустя столетия писательницу Жорж Санд, любившую облачиться в сюртук и панталоны, на костре не жгли, но порицали не менее горячо.

Но то были модницы-одиночки, первым же из дизайнеров, кто официально ввел брюки в женский гардероб, стал француз Поль Пуаре. В 1911 году его модель из шаровар и деликатно прикрывавших их юбочки до колен, вызвала мировой скандал. Даже римский Папа взял на себя труд придать анафеме аморального парижанина. Потребовалась одна мировая война и несколько европейских революций, прежде чем брюки утвердились в женском спортивном и домашнем гардеробе. Но на улице дама в брючном костюме вызывала переполох еще долго. Так было в тридцатых годах с кинозвездой Марлен Дитрих, которая собирала толпы шокированных обывателей, и даже в шестидесятых, когда в Нью-Йорке светскую львицу и музу Ив Сен-Лорана Нэн Кемпнер не пустили в ресторан в брюках. Она лихо выкрутилась из ситуации: прямо на улице сняла нижнюю часть костюма (кстати, от Yves Saint Laurent) и вошла в ресторан в одном жакете, благо он прикрывал, все что надо.

Этот казус показал насколько общество отстало от времени, и постепенно классический брючной костюм закрепился в женском гардеробе. Зато еще долго вызывали скандалы любые способы акцентировать женскую анатомию. Например, в 1976 году всех шокировали узкие брюки-стрейч от Вивьен Вествуд. А совсем недавно, в 1993-м, в штыки встретили первые брюки с заниженной талией от Александра МакКуина. Да-да, те самые, которые сегодня носят абсолютно все.

Всеобщее порицание долго вызывали и любые попытки обнажить женское тело. Первым упрощать и укорачивать дамские наряды начал все тот же Поль Пуаре. Недоброжелатели злословили, что если бы его жена и муза Дениз не была стройной и длинноногой, то прогрессивной моды бы не случилось. Но лавры «ниспровергательницы основ» достались Коко Шанель. Ее простенькие костюмы и платья из джерси на волне лишений Первой мировой пришлись ко двору во всем мире.

Постепенно мода на лаконичные формы и строгую геометрию кроя достигла апогея: женские платья стали напоминать нательные сорочки — легкая ткань, два шва по бокам, тонкие бретели и длина до колен. При виде такой простоты нравов у консервативных господ случались обмороки. Уже в 1926 году Шанель их «добила»: предложила в качестве универсальной вечерней одежды простое черное платье. Не смотря на все возмущения, что-де Шанель ввела в моду бедность и стиль гувернанток, мы носим маленькое черное платье до сих пор. Кстати, украшения для этого платья в свое время вызвали не меньший переполох: Коко объявила драгоценности анахронизмом, и заменила их бижутерией, крупной и довольно-таки вульгарной.

Казалось, после «нагой моды» бурных 1920-х, придумать что-то более откровенное было уже невозможно. Но в начале шестидесятых два молодых дизайнера — Мэри Квант в Лондоне и Андрэ Курреж в Париже, предложили новую модную длину — мини. И хотя сначала юбки были укорочены выше колена лишь на ладонь, все газеты трубили о падении нравов. Но они ошибались: уже в 1964-м американец Руди Гернрайх представил купальный костюм монокини — облегающие микро-шортики на узеньких помочах, ничего не скрывающих. По сравнению с этим даже бикини — трусики и лиф — показалось верхом приличия. Гернрайха осуждали все: от очередного римского Папы, наложившего вето на его купальник-топлесс, до мэра Сен-Тропе, готового поднять в воздух вертолеты, чтобы отслеживать красующихся в нем бесстыдниц, и арестовывать их. В ответ Гернрайх придумал купальник-унисекс — трико, обнажающее спину и ягодицы, одинаковые для Нее и для Него. А потом создал бюстгальтер no-bra-bra, состоящий из двух прозрачных нейлоновых треугольников. На фоне таких достижений Ив Сен-Лоран, который в 1968 году выпустил на подиумы манекенщиц в прозрачных шифоновых блузах, кажется просто пай-мальчиком.

Бурю эмоций вызывают не только дизайнерские попытки максимально приблизить свои творения к костюму Евы, но и любая коллекция, переворачивающая представления о женственности. Когда в начале восьмидесятых японцы Рэи Кавакубо и Йоджи Ямамото представили Парижу глухие черные, многослойные и асимметричные одежды, на фоне гиперсексуальной моды того времени это вызвало шок! Но именно после этого на целое десятилетие в моду вошел черный цвет.

В 1987-м юбки-буфы Кристиана Лакруа вызвали не меньший переполох: «Гореть им синим пламенем!», — гремели модные обзоры, а эти юбки мы носим до сих пор. Десять лет спустя коллекции Миуччии Прада в стиле «нищенский шик» и Рэи Кавакубо с искажающими пропорции «толщинками» и «горбами», отказывались закупать магазины. В 2000 году Джон Гальяно в своей коллекции для Дома Christian Dior «воспел» парижских клошаров. Чтобы понять ступор богатых клиенток, представьте, что Юдашкин сделал коллекцию в стиле «московский бомж».

Но чаще всего достается американцу Марку Джейкобсу. В 1992-м его коллекция «Гранж» для элегантной марки Perry Ellis отразила молодежную моду того времени — многослойность, небрежность, нарочитая бедность, — и вызвала настоящую истерику в модной прессе. В итоге, с Джейкобсом расторгли контракт, но через полгода весь мир одевался а-ля «гранж». Что касается коллекции, то она вошла в почетный список тех, что влияют на дальнейшее развитие моды. Но Марк не успокоился и представил объемные черные платья-коконы и юбки-фонарики. Тут уж пресса порезвилась! «Мешки для картошки» и «выпускные платья для беременных тинэйджеров» — это еще самые пристойные эпитеты. А уже на следующую весну почти все дизайнеры предложили объемные черные платья, чуть более изящные, но явно скроенные по мерке Марка.

Однако, если отторжение слишком открытой или антигламурной одежды хоть сколько-нибудь объяснимо, то шквал критики, встретивший целый ряд классических ныне вещей — загадка. Так, представленный в 1954 году Коко Шанель знаменитый твидовый костюм, простой и элегантный, состоящий из прямого жакета прикрывающего бедра и чуть клешеной юбки длиной по колена, был в пух и прах раскритикован модной прессой. Два года спустя созданное Кристобаля Баленсиагой прямое платье-рубашка порицали за уродливость и бесформенность.

Особенно не легко дизайнерам-новаторам (и даже не новаторам) приходится, когда в моду вмешивается политика и национальное самосознание. Вот два самых ярких примера: Зимой 1947 год Кристиан Диор представил свою первую коллекцию, названную new look. Ролевая модель: узкие плечи, затянутая талия, длинная и очень широкая юбка из дорогих тканей, завершает образ шляпа, надвинутая на глаза. В мире шинелей, патриотически укороченных платьев и перелицованных вещей подобная демонстрация нарочитой роскоши казалась издевательством. «Это антисоциально!» — писали парижские газеты. Активистки женских организаций левого толка кричали, что Диор хочет снова загнать женщин в тесные корсеты. Особо рьяные оскорбляли богатых клиенток, стоящих в очереди в Дом Dior. Дело дошло до того, что во время уличной фотосессии диоровских нарядов, обывательницы напали на моделей и разорвали платья в клочья. В общем, если бы не американцы, принявшие new look на «ура!» пришлось бы Диору сворачивать производство.

В более сытые времена, весной 1971 году Ив Сен-Лоран создал коллекцию, вдохновленную стилем Паломы Пикассо, которая носила купленную на блошином рынке одежду 1940 годов — платья из крепа с набивным рисунком, туфли на танкетке, костюмы с прямыми брюками и горжетки из лисьего меха яркого желто-зеленого цвета. Пережившие Вторую мировую войну журналисты только что не растерзали Сен-Лорана, любимцу Франции едва не объявили бойкот, писали, что коллекция откровенно и безоговорочно уродлива. Тем не менее, этот вид уродства моментально поддержала молодежь, уставшая от массовой и заурядной моды хиппи.