Неожиданная ассоциация почему-то привела его в прекраснейшее настроение, исчезла неловкость. Евгений почувствовал себя чуть ли не в гостях у родной бабушки, тоже удивительно языкастой и ядовитой старухи.

Непринужденно склонив голову и щелкнув воображаемыми каблуками, Колыванов счел нужным представиться:

— Евгений Сергеевич Колыванов, нечаянный приятель вашего подопечного! — и широко улыбнулся. — Я тоже очень надеюсь, что вы соответствуете данной характеристике, вынужден сказать — весьма лестной!

Никита, выскочивший в прихожую с первыми звуками его голоса, радостно улыбался.

— Редкая в наши дни галантность, — восхищенно оценила его старания старая дама. — Я поражена в самое сердце, молодой человек. Кстати, вы можете называть меня Анной Генриховной, как и ваш приятель. — Она кивнула на мальчика.

— Очень, просто очень приятно, — прижав к груди свободную руку, выдохнул Евгений.

Никита звонко рассмеялся. Колыванов строго покосился на него и воскликнул:

— Разрешите отдать вам коробку конфет к чаю, а Никите — книги? — и жалобно признался: — Они мешают снять плащ и разуться, а я не вижу здесь тумбочки…

— Конечно, молодой человек!

Анна Генриховна забрала конфеты и величественно удалилась. Никита робко взял книги и недоверчиво прошептал:

— Это правда мне?

— Естественно. Не мог же я прийти в гости с пустыми руками?

— Но почему? Это не день рождения и не Новый год…

— Я же мужчина. А ты сам сказал: в доме дама, значит, нужны цветы или конфеты. Конфеты показались мне уместнее.

— Но я же не дама, — резонно заметил Никита. — А ты и мне принес подарки.

— Просто я вспомнил, что ты осенью идешь в школу и новые книги тебе не помешают. Или ошибся?

Никита оглянулся на кухню, где фальшиво, но зато жизнерадостно и очень громко напевала старый шлягер Анна Генриховна, и смущенно пробормотал:

— Нет. Я люблю читать. А тут еще и фотографии классные. Спасибо.

— Рад, что угодил.

Евгений сунул ноги в пушистые шлепки и невольно хмыкнул: лапки у матери Никиты о-го-го, чуть ли не сорок второго размера, шлепки пришлись почти впору.


Старуха оказалась исключительно любопытной собеседницей, она обо всем имела собственное мнение и ничуть не стеснялась его высказывать.

Что удивило Евгения, Анна Генриховна абсолютно серьезно интересовалась и мнением Никиты. Выслушивала его внимательно, даже уважительно. И мальчишка вступал в разговор без всякой робости, хотя какой у него жизненный опыт?

Колыванов расслабленно пил чай. Анна Генриховна с Никитой обсуждали приближение Пасхи, оба не сомневались — ее обязательно нужно праздновать. Не потому, что они такие уж верующие, — ну не учили их этому! — дело просто в обычаях: раз деды-прадеды отмечали…

Старуха и мальчик не перебивали друг друга. Говорили неторопливо и негромко, легко смеялись незамысловатым шуткам, вспоминали какие-то давние события и деликатно вовлекали в беседу притихшего гостя.

Евгений машинально, не чувствуя вкуса, жевал конфеты и пытался хоть как-то соответствовать моменту, что получалось из рук вон плохо.

Ну не задумывался он никогда над некоторыми проблемами, например, что такое пост! Предрождественский или весенний, предпасхальный. Всегда считал: это своеобразная диета, когда нельзя есть мясное, жирное, сладкое. Так называемое «скоромное».

Анна Генриховна певуче говорила:

— Сейчас религия для многих стала модой, глубинный смысл Великого поста перестали понимать. Вот вы, Евгений Сергеевич, помните, что говорил святитель Иоанн Златоуст? Мы с Никитой в прошлом году специально читали…

Колыванов мучительно покраснел и пожалел, что назвался православным. Ляпнул, что не только сам крещен, но и крестников имеет, трехлетнюю племянницу и годовалого сынишку друга.

Не мог, спрашивается, промолчать?!

Тоже — православный!

Он благодарно посмотрел на Никиту, когда мальчишка весело процитировал:

— «Ты постишься? Напитай голодных, напои жаждущих, посети больных, не забудь заключенных в больнице, пожалей измученных, утешь скорбящих и плачущих…» Я не забыл, Анна Генриховна, вот честное слово!

— Молодец, — сдержанно похвалила старая дама. — Запомни еще слова преподобного Иоанна Лествичника. Он сказал: «Раб чрева рассчитывает, какими снедями почтить праздник, а раб Божий помышляет, какими бы дарованиями ему обогатиться!»

Мальчишка кивнул, губы его шевелились, лицо стало сосредоточенным, серьезным.

Колыванов изумленно спросил:

— Ты действительно стараешься запомнить?

— Конечно. Мама сказала — лишние знания карман не тянут, а когда учишь наизусть, развивается память.

— Ну и ну, — пробормотал Колыванов. — Интересная у тебя мама…

— Я просто не хочу остаться дураком, — хмыкнул Никита. — Их и без меня хватает.

— Как раз они-то и угодны Богу, — хмуро проворчал Евгений.

— Глупости, — возмутилась Анна Генриховна. — Повторяете как попугаи один за другим всякую чушь, хоть бы думали, что говорите! Не ожидала от вас, Евгений Сергеевич. Казалось бы — думающий человек!..

— И все же пост — это ограничения в еде. — Колыванов с досадой бросил на блюдце надкусанную конфету. — Я где-то читал: в старину к весне становилось туго с продуктами, отсюда и постились, часто — вынужденно. И для здоровья полезно, хоть какая-то разгрузка. Да любого на улице спросите, скажет: пост — своеобразная диета! — Евгений покосился на Никиту — мальчишка слушал их, открыв рот, — и неохотно буркнул: — Ну и аскетизм некоторый в пост положен типа — не ходи по ресторанам, не носи золота, думай о душе…

— И неправильно ваш прохожий скажет, — возразила Анна Генриховна. — Мне не верите, я вам процитирую слова святителя Херсонского Иннокентия: «Лучше бы ты вкушал что угодно, но в то же время питал тех, кто и не в посте едва не умирает от голода. Лучше бы ты продолжал украшаться твоими одеждами по-прежнему, но в ту же пору излишним, праздно висящим и снедаемым молью одеянием твоим прикрыл наготу нищих братий, которые стонут от холода. Даже лучше, когда бы ты не прерывал обычных твоих забав и увеселений, но, прохладясь сам, доставлял отраду и утешение тем, кто давно забыл, есть ли какая радость на Земле…»

— Хотите сказать, — угрюмо поинтересовался Колыванов, — есть в пост можно все?

— Хочу сказать — пост не диета, только и всего. Это нечто большее, гораздо большее!

— Вы верующая? — раздраженно посмотрел на старую даму Колыванов.

— Не знаю, — пожала плечами Анна Генриховна. — В церкви я не часто бываю, не приучена, меня многое там раздражает.

— Что именно?

— Ну, напоказ все слишком, что ли? Да и лицемеров среди воцерковленных многовато, — грустно усмехнулась она. — Лучше бы они одиноким и брошенным старикам помогали, в больницах санитаров вечно не хватает. Сиротами бы занялись, чем просто поклоны бить, свечи жечь или молитвы шептать…

— Если вы не верующая, — упрямо продолжил Колыванов, — откуда знаете всех этих… святителей и преподобных?

— Любопытство — моя слабость, — смущенно улыбнулась Анна Генриховна. Помолчала и виновато добавила:

— Я ведь, если честно, куда только свой длинный нос не совала. И буддизмом интересовалась, и мусульманством… Скажем, весь Коран от корки до корки прочла!..

Колыванов проводил взглядом Никиту, мальчик как раз убежал в комнату с книгами, и сурово спросил:

— А ребенку зачем голову морочите?

— Разве морочу? — нахмурилась старая дама. — Просто хочу, чтобы Кит обо всем имел представление, не люблю пустоголовых и равнодушных.

— Но знать наизусть высказывания святых — это уж слишком!

— Он празднует Пасху, значит, должен понимать, что это такое, — усмехнулась Анна Генриховна. — Думаете, лучше оставаться невеждой? Считать Великий пост обычной диетой, а саму Пасху — праздником желудка?

Колыванов сердито фыркнул. Анна Генриховна, словно оправдываясь, добавила:

— Я же не тащу ребенка в церковь, не учу молитвам — сама я, кстати, наизусть знаю только «Отче наш», — не внушаю неприязни к иным религиям… — и уже твердо сказала: — А знать историю своего народа он обязан, даже о тех праздниках должен знать, чьи корни идут из язычества…

— Это вы о Масленице?

— О ней тоже.

Они помолчали. Анна Генриховна сосредоточенно счищала с лука шелуху, видимо, собиралась красить яйца. Евгений только сейчас вспомнил, что Пасха через два дня, в воскресенье. А сегодня, выходит…

— А что, собственно, сегодня выходит?

— Чистый четверг, — рассмеялась Анна Генриховна, и Колыванов понял, что задал последний вопрос вслух.

Расспрашивать о Чистом четверге Колыванов не рискнул, не хотел окончательно прослыть невеждой. Допивал остывший чай и с интересом рассматривал крошечную чистенькую кухню, давно он в таких не бывал.

Пять квадратных метров от силы!

Самый минимум мебели!

И настоящий зимний сад на широком подоконнике. Огромные махровые цветы вишневого цвета — кажется, гибискус. У Таньки на кухне такой же, мать на днях хвалила.

Белые, словно восковые цветы, с сильным сладким запахом, они похожи на розы — гардения, у него в офисе стоят два горшка, у окна в холле, только цветут редко и не так обильно. А вот что за россыпь ярко-желтых розеток…

Колыванов бросил взгляд на древнее кресло и улыбнулся: одну из ножек заменяло полено. Где его достали в городе, непонятно. А перед креслом, на стене…

Заинтересовавшись, Колыванов встал с табуретки. Подошел поближе и удивленно хмыкнул: надо же, обычная разделочная доска! Правда, ею вряд ли пользуются, уж очень рисунок хорош.

— Правда здорово?

Колыванов обернулся: рядом стоял Никита.

— Правда, — согласился Колыванов. — Я бы сказал — слишком здорово для жалкой разделочной доски.