— Вам нужно позвонить Дейдре, чтобы она не волновалась. Можно передать по рации.

— Потом, когда пристанем в Порто Черво.

— Как вам угодно.

В глазах Мадлен опять заблестели слезы. Он сел поближе и положил ее голову себе на плечо. И бедняжка уснула.

Проснувшись, она нашла Энрико сидящим на палубе. Прокравшись мимо двух матросов у штурвала, села рядом.

— Ну что, вам лучше?

— Кажется.

Взгляд Мадлен скользнул по его загорелым ногам с густой порослью черных волос. Плечи были нешироки, но мускулисты, а орлиный нос придавал красивому — особенно когда Энрико улыбался — лицу мужественное выражение. Она перевела взгляд на море. Солнце зажгло на воде бриллиантовые искры.

— Красиво, да?

Она кивнула и проглотила подступившие слезы. Энрико улыбнулся.

— Природа — великая утешительница. Море дарит покой, солнце — тепло, а небо — ясность. Все вокруг словно учит: нельзя поддаваться унынию. В океане не одна капля. Здесь понимаешь: твоя жизнь — всего лишь минута в бездонной вечности.

Сказав это, он закрыл глаза и откинулся назад. То были слова Росарии, сказанные, когда они пустились в очередное плавание и она открыла ему, что должна умереть.

— Мне очень жаль, — еле слышно произнесла Мадлен.

— Чего?

Ей хотелось выразить ему свое сочувствие, но она не решилась.

— Что я вам так навязалась.

Он улыбнулся.

— Может, оно и к лучшему. Куда бы вы еще пошли?

Это было задумано как шутка, но она вздрогнула, как от удара.

— Не знаю. У меня нет денег. Не просто с собой — вообще нет.

— Вы же знаменитость. Ваше лицо встречаешь повсюду. У вас должны быть…

— Нет. Я все истратила. Ничего не осталось.

— Значит, вы нищая?

Ирония в его голосе больно ужалила Мадлен в самое сердце.

— Да, нищая. Ни денег, ни друзей, ни семьи.

— Плохо, — сказал Энрико и понял, что больше не нужно ничего говорить.

Немного погодя она сама заговорила:

— Я слышала, у вас есть бабушка и сыновья. Должно быть, очень приятно иметь семью. Вы их любите?

— Конечно. А вы, Мадлен? Вы любите своих родных? Неужели у вас совсем никого нет?

— У меня есть тетя и двоюродная сестра — все равно что родная. Но я предала их. Особенно кузину. Если бы у меня хватило мужества искупить свою вину! Но уже поздно. Она никогда не простит.

Сама того не зная, Мадлен затронула самое больное место, пробудила угрызения совести, преследовавшие Энрико после смерти Росарии. Он и раньше винил себя, но ничего не мог предпринять, потому что Росария любила Серджио и, несмотря на случившееся с Арсенио, заступалась за него.

Он резко поднялся и отошел к другому борту. Слова Мадлен неотвязно звучали в мозгу. «Я предала их… Если бы у меня хватило мужества искупить свою вину! Но уже поздно…»

Пять лет назад он упрятал Арсенио в лечебницу для душевнобольных, и с тех пор не проходило дня, чтобы он не спрашивал себя: кто дал ему право судить и решать судьбу брата? Он уговаривал себя: это было сделано для его же блага, — но в глубине души сознавал, что Арсенио заперли из-за имени, которое он повторял в бреду. Только семья Таралло имела право знать о bottega и о том, что причиной его безумия послужило то, что произошло с Оливией.

Тогда Сильвестра отказала Серджио от дома, но не выдала полиции. Впрочем, она знала только часть правды. Никто из них — ни она, ни Энрико — не знал всего, что произошло в ту роковую ночь. Возможно, докопавшись до истины, он сумел бы искупить вину и вернуть Арсенио домой. Но всей истиной владел только Серджио, а он никогда не скажет.

Усилием воли заставив себя вернуться в сегодняшний день, Энрико поискал взглядом Мадлен. Какое бы зло она ни причинила своей кузине, оно не может сравниться с тем, как он распорядился судьбой Арсенио. Он заклеймил брата клеймом убийцы, лишил семейной поддержки, низвел до уровня тени, оболочки человека, и все только для того, чтобы выгородить Серджио.

Он нашел Мадлен на камбузе — она взбивала яйца, одетая в одну из его рубашек. Так часто одевалась Росария, и это его оскорбило.

Под его тяжелым взглядом Мадлен смутилась.

— Я скверная повариха, но надо же поесть.

Однако выражение лица Энрико осталось жестким. Мадлен растерялась.

— Пол всегда говорил, что злость возбуждает. Может быть… Я знаю, вам тяжело… может, вам станет легче, если… я у вас в долгу…

Его лицо перекосилось от презрения.

— Это яхта моей жены! Вы оскорбляете нас обоих: меня и ее — своими мерзостями.

— Простите. Простите, Энрико, не обижайтесь, пожалуйста. Я просто…

— Убери руки! Немедленно сними эту рубашку, надень свое платье и оставайся здесь, пока не прибудем в Порто Черво. Не хочу тебя видеть! — И он выбежал на палубу, исполненный отвращения к самому себе, потому что почувствовал, что его тело может предать сердце.

Чувствуя настроение хозяина, матросы держались от него подальше и закрывали уши для всего, что не было гулом океана или криками чаек. Солнце описало дугу, не встретив ни единого облачка. Стыд жег Энрико не меньше солнечных лучей. Что он знает об этой девушке? Только то, что писали в газетах, а на прессу нельзя полагаться, это он знал по своему опыту. Она предложила ему себя, как другие, потому что он был знаменитым гонщиком. Но, с другой стороны, Мадлен Дикон сама не обделена славой. Вдруг она сделала это от чистого сердца, по-своему проявляя милосердие? Скорее всего, она не знает других средств выразить благодарность, а он отшвырнул ее с неменьшей жестокостью, чем человек, которого она любила.

Когда Энрико снова спустился вниз, по волнам за «Росарией» следовала гигантская тень. Он остановился в дверях, понимая, что должен что-то сказать, но, сидя в уголке в своем серебристом платье (как он велел), Мадлен казалась такой юной и беспомощной, что он поперхнулся словами. Посмотрели бы на нее сейчас все эти люди! Что они знают о чувствах таких женщин, как Мадлен?

— Прошу прощения, — хрипло выговорил он. — У вас свое горе, и мне следовало бы поблагодарить вас за попытку помочь мне перенести мое.

Она поникла головой, спрятав лицо за волной золотистых волос. Он сел рядом на скамью.

— Вы по-настоящему любили свою жену? — почти шепотом спросила Мадлен.

— Да.

— Я вас видела с ней. После вашей победы в Силверстоне. Она уже тогда знала о своей болезни?

— Да, знала.

— И что… скоро умрет?

— Да.

— Простите меня, Энрико. Мне, правда, очень жаль. Я не хотела вас обидеть. — Она вдруг порывисто обняла его.

Энрико поднял голову.

— Сейчас не время, но открою-ка я бутылку виски…

— Насчет вашей кузины, — сказал он после того, как они молча выпили по рюмке. — Не может быть, чтобы вы сделали нечто до того ужасное, чтобы она не смогла простить. В трудное время, Мадлен, человек нуждается в поддержке семьи. Только родные могут бескорыстно любить и прощать. Мэриан знает, в чем вы провинились?

— Частично. И это она уже простила. Но есть еще кое-что. Я обманула и ограбила ее, а потом по-хамски вела себя, когда она пришла повидаться со мной в Нью-Йорке. Самое странное то, что я не хотела этого, но чувствовала себя до того виноватой, что меня понесло. С тех пор, как я совершила эту подлость, я не знала ни покоя, ни счастья. Но, понимаете, я так хотела Пола, что была готова на все. — И севшим голосом добавила: — Он задумал погубить меня. И вот — я нищая. Ни дома, ни друзей, ни семьи. И все так же хочу его — вы можете этому поверить?

Он улыбнулся.

— Любовь зла.

— Вам повезло, Энрико: Росария любила вас по-настоящему.

— Да, в этом смысле мне повезло.

— Почему мы не можем жить без любви?

— Не знаю, cara. Наверное, потому что без этого не чувствуем себя людьми. Есть много родов любви, но любовь между мужчиной и женщиной — самая прекрасная. И самая трагическая. Ты достигла вершины славы, я стал знаменитым гонщиком… И мы оба убедились, что успех — ничто по сравнению с любовью, а слава не способна уберечь от горьких утрат. Нужно искать опору в семье — только она дает силу жить дальше.

— Ты говоришь совсем как Мэриан.

Он усмехнулся.

— В таком случае Мэриан — мудрая женщина. Не правда ли?

Мадлен тоже немного повеселела.

— Ах, если бы она оказалась рядом! Я даже не знаю, где она сейчас — возможно, еще в Нью-Йорке. Но знаешь что? Как только я вернусь в Англию, сразу же разыщу Мэриан. Тетя наверняка знает, где ее искать. Мы сядем втроем, и я признаюсь в тех гадостях, которые совершила.

— Я уверен, они простят, потому что почувствуют, что ты их любишь. А теперь, поскольку мы подплываем к Порто Черво, пора одеваться.

Облачившись в шорты и рубашки из его гардероба, они сошли на берег. Зашли в переполненное кафе. И там, за аппетитной пиццей и охлажденным «фраскати», вели оживленную беседу, помогая друг другу забыться. Энрико рассказывал о гонках, и Мадлен почти физически ощущала упоение скоростью и риском, мысленно переживала ни с чем не сравнимую радость победы. В свою очередь, он расспрашивал ее о профессии модели и ужаснулся, узнав, как часто ей приходится обнажаться перед камерой.

— По-твоему, это плохо? — растерянно спросила Мадлен.

— Да, ужасно. — Но, поймав ее затравленный взгляд, он смягчился. — Ты прекрасная женщина, Мадлен; не сомневаюсь, людям доставляет удовольствие любоваться твоим совершенным телом. Но самой-то тебе нравится?

— Да, — хмуро ответила она.

— Похоже, ты не уверена. Может, тебе больше не нужно этим заниматься?

— Не знаю. Сейчас мне уже все равно.

— А раньше было не все равно?

Она повела плечами.

— Наверное. Меня никогда не влекло ни к чему другому.