Венеция обвела взглядом разоренную гостиную. Дверь жалобно поскрипывала на ветру, раскачиваясь вперед и назад. В комнате было очень холодно, закопченный камин, похоже, давно не растапливали.

— Кто-нибудь пострадал?

— Сейди. Она единственная была дома. Все остальные девушки еще не вернулись.

— Где она сейчас?

— Наверху, в своей комнате. — Лили поджала губы.

— Насколько она плоха? — спросила Венеция, ощущая, как от нехорошего предчувствия сводит желудок.

Лили посмотрела на Линвуда, будто только заметила его в темноте, затем снова перевела взгляд на Венецию. Венеция почувствовала скрытый в этом взгляде вопрос и ощутила укол вины за то, что привела в это безопасное место чужака.

— Ему можно доверять.

Она внимательно посмотрела на Линвуда, чувствуя, что сказала правду. Сердце екнуло, и она поспешно повернулась к Лили.

Лили так вовсе не казалось, тем не менее она кивнула.

— Эти звери получили свое, не заплатив. Все четверо. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?

Венеция побледнела.

— Ты послала за доктором?

Лили покачала головой:

— Сейди не хочет.

Венеция изо всех сил боролась с подступающей тошнотой и старалась стереть с лица выражение ужаса. Тут она почувствовала прикосновение Линвуда к своему плечу, одновременно успокаивающее и обнадеживающее.

— Идите к ней. А я все улажу здесь.

Она колебалась, не желая оставлять его в одиночестве и опасаясь того, что ждет ее наверху.

— Она нуждается в вас, Венеция, — произнес Линвуд.

Она кивнула, признавая его правоту, и, еще раз украдкой взглянув на Лили, выскользнула из комнаты.

Физические повреждения Сейди были незначительны, но шрамы, нанесенные ее душе, без сомнения, останутся на всю жизнь. Она заверила Венецию, что с ней все в порядке. Любая продающая свою любовь женщина рискует оказаться в подобной ситуации. Кошмар, которого страшится каждая из них. Даже невзирая на то, что для Сейди он обернулся пугающей реальностью, это ее не остановит, и в будущем она может снова вернуться к своему ремеслу. Единственное, что Венеция могла сделать, — поддерживать существование этого дома. Она оставалась с Сейди до тех пор, пока не раздался осторожный стук в дверь и на пороге не появилась Лили в сопровождении доктора.

— Ваш друг-джентльмен настоял на враче. И деньги ему заплатил тоже.


То было начало невероятно длинной ночи. Оглядываясь назад, Венеция понимала, что без поддержки Линвуда она не справилась бы. Они работали бок о бок с вернувшимися домой женщинами, подолы платьев которых были столь короткими, что виднелись нижние юбки из красной фланели. Они выметали битое стекло и прочий мусор, чинили все, что могли. Линвуд ненадолго отлучился, а когда вернулся, привел с собой бригаду плотников. Одному богу известно, где ему удалось раздобыть их в такой час. При свете фонарей они принялись латать парадную дверь и вставлять стекла.


Когда Венеция и Линвуд наконец покинули дом, уже светало, и чернильно-черное небо начало бледнеть. Улицы были пустынны, поэтому стук, производимый их экипажем, казался просто оглушительным.

Венеция посмотрела на Линвуда, сидящего напротив нее. Его жилет и рубашка были запачканы, рукав прекрасного темно-зеленого сюртука из-за переноски мебели порвался, сапоги поцарапались и запылились.

Венеция пребывала не в лучшем виде. Ее синее шелковое платье испачкалось и разъехалось по швам, поскольку она ползала в нем на коленях по полу. Ее волосы, лишившись половины шпилек, свободно рассыпались по плечам. Она гневно откинула их назад, чувствуя себя усталой и грязной из-за того, что случилось в приюте для падших женщин в Уайтчепеле.

— Как давно вы помогаете им? — спокойно, без тени осуждения в голосе поинтересовался Линвуд.

— Несколько лет, — ответила она, надеясь, что он не станет вдаваться в подробности. Она была так измотана, что сомневалась в своей способности скрывать правду. — Одна благотворительная организация предоставляет приют для женщин древнейшей профессии, пожелай они зарабатывать себе на жизнь иным способом. Здесь они и их дети могут оставаться сколь угодно долго.

— Такое дело стоит затраченных усилий.

— Рада, что вы меня понимаете. Многие, увы, нет.

— Как себя чувствует пострадавшая женщина?

Его голос слегка дрогнул, он переживал не меньше ее.

— Физические повреждения незначительны. Но кто знает, какие шрамы насилие оставит в ее душе? Она выживет. Женщины — существа сильные. Им по-другому нельзя.

— Возможно, не такие сильные, как им кажется, — мягко возразил Линвуд.

Венеция тут же поняла, что он имеет в виду вовсе не обитательниц Уайтчепела. Их взгляды встретились.

— Вот поэтому они так часто пускают пыль в глаза, — призналась она, грустно улыбаясь. — Спасибо за то, что сопровождали меня, и за все, что сделали.

— Всегда пожалуйста, Венеция. Рад, что позволили помочь.

Посмотрев ему прямо в глаза, она высказала то, что было на сердце:

— Вы не тот человек, которым вас считает весь Лондон.

— То же самое я могу сказать и про вас.

— Возможно, мы и в самом деле друг друга стоим, — повторила она слова, произнесенные лунной ночью на балконе.

Он протянул ей руку, и она, сжав его пальцы, пересела на сиденье рядом с ним. Ехать, держа его за руку, казалось совершенно правильным и успокаивающим после всех невзгод, пережитых этой ночью, а также и вновь всплывших в памяти давних воспоминаний.

— Мне страшно за этих женщин. — Невидящим взором глядя на противоположную стенку экипажа, Венеция заново переживала аналогичную сцену из ее прошлого. — Негодяи, совершившие это, скорее всего, были наняты хозяином одного из домов терпимости, где прежде работали эти женщины.

— В таком случае велика вероятность, что магистраты с Боу-стрит отыщут их.

Венеция лишь покачала головой:

— Констебли ничего не станут предпринимать. Не в первый раз уже возникают подобные трудности, хотя такого ужаса, как сегодня, еще не было. Закон не охраняет проституток. — В ее голосе послышалась горечь, которую она, будучи слишком усталой, даже не пыталась замаскировать. — Простите меня, я вовсе не собиралась читать вам нотации. — Она откинулась на спинку сиденья. — Боюсь, для вежливости я слишком измотана.

Он нежно обнял ее за плечи:

— Изнасилование — страшное преступление. Мерзавцы, его совершившие, будут найдены и наказаны, Венеция. Я уверен, что в данном конкретном случае магистраты с Боу-стрит внимательнее отнесутся к своим обязанностям.

Венеция была слишком усталой, чтобы понять истинный смысл его слов. Ее голова отяжелела, отказываясь соображать. Линвуд казался ей сильным, теплым и безопасным, и она прислонилась к нему, радуясь, что он искренне обеспокоен как судьбой бедной поруганной женщины, так и ее собственной.

— Боюсь, вы заблуждаетесь, хотя всем сердцем хочу, чтобы вы оказались правы.

— Правосудие восторжествует, Венеция.

— В самом деле?

Его слова имели горько-сладкий привкус. Правосудие для павших женщин. И для Ротерхема. Об этом сейчас думать совсем не хотелось. Переплетя пальцы с пальцами Линвуда, она положила голову ему на плечо и, запретив себе думать о чем-либо, просто наслаждалась его обществом, покачиваясь в экипаже, катящемся по спящим улицам Лондона.


Венеция легла в постель, как только приехала домой, но ее сон был тревожен. Ей снился Линвуд.

Во сне она стояла в своей спальне. Судя по льющемуся из окон холодному свету, был белый день, но она тем не менее была облачена в свое новое вечернее платье из черного шелка, которое приберегала для особых случаев и которое наверняка вызвало бы нешуточный скандал. Но такая огласка пойдет на пользу и ей, и ее театру. Ее волосы были собраны в высокую прическу с несколькими выпущенными прядями, красиво обрамляющими лицо и ниспадающими на шею. Она смотрела на мужчину, сидящего у нее на кровати, полностью одетого во все черное, будто они заранее договорились о соответствии нарядов. Он хранил молчание, его черные глаза сверкали от страсти и невысказанных секретов.

— Вы хотите меня? — спросила она низким, томным голосом, напряженно ожидая ответа, который по какой-то причине представлялся для нее чрезвычайно важным.

Линвуд не произнес ни слова. Ему не нужно было этого делать, ответ она прочла в его взгляде, в его напряженном теле, в окружающем воздухе, которого вдруг стало так мало, что было нечем дышать.

Венеция перевела взгляд на пистолет, который держала в руке, старомодный дуэльный пистолет, совсем как у ее отца. Он казался ей невероятно большим и тяжелым, но при этом рука не дрожала, направляя оружие в цель, в грудь Линвуду. Она снова воззрилась ему в лицо.

Линвуд не посмотрел на пистолет даже тогда, когда она взвела курок, приготовившись стрелять.

— Линвуд. — Она произнесла его имя громко и отчетливо и зашагала к нему. — Линвуд, — повторила она мягче, как изысканную ласку.

Она подошла к нему вплотную, уперев дуло пистолета прямо в белоснежную льняную рубашку, под которой скрывалось сердце. Венеция содрогнулась, казалось, она слышит его биение.

Он прошептал только: «Венеция», после чего подался вперед и прильнул губами к ее губам. Этот поцелуй все изменил. Пистолет был забыт. Линвуд все изменил. Он целовал ее, она льнула к нему, подчиняясь чувству, зреющему в ней с самого первого дня. Он обхватил ее груди, бедра, разрушая существующие между ними преграды, прикасался к ней так, как ни один мужчина. Он целовал ее и ласкал до тех пор, пока она не прекратила сопротивление. Сняв друг с друга одежду, они упали на кровать в едином крепком объятии. Ее лоно пульсировало от желания. Она раздвинула ноги, открывшись ему, нуждаясь в нем и в том, что мог дать ей только он один.