Тайный лаз, по которому древляне осуществляли сообщение с внешним миром, обнаружили и закупорили лишь спустя полгода. Домаслав уже успел отправить гонцов к своим союзникам-вятичам, и наверняка, его человек добрался и до печенегов. Другого объяснения набегу кочевников на южные границы Руси не было. Прослышал хан Куря, что столица не защищена, того и гляди, отважится на поход к Киеву.

Надо было снимать осаду и выдвигаться в обратный путь. От Ольги ждали именно этого решения, ведь ни одно из ухищрений смекалистых варягов не срабатывало, а вынужденные федераты-славяне отлынивали от сражения, выказывая всем своим видом полное безразличие к происходящему.

Воеводы и дружина почему-то были уверены, что Ольге, не меньше, чем войску, порядком надоела растянувшаяся во времени возня у неприятельских стен, которые за столь внушительный срок так и смогли протаранить. С севера надвигались холода, от которых не представлялось никакой возможности укрыться в лагерных шатрах. Люди мерзли. Зубы на морозе стучали, как у зайцев при виде волков. Не спасали костры, истопники просто не успевали заготавливать для них толстые ветки и сучья. После одной из промозглых ночей похоронили первых окоченевших.

Данники княжества не спешили снабжать войско. Прослышав о проблемах с поставками продовольствия, проснулись новгородские купцы-негоцианты, которые не боялись гнева ослабевшей регентши при малолетнем княжиче и за несколько месяцев опустошили казну. Пришли на своих ладьях по Днепру, обещали все необходимое: шкуры, мех, дичь, мед, мясо, соль и серу. Но как только получили предоплату серебром игоревой чеканки, тут же исчезли. Ищи ветра в поле!

Воины из-за недостатка еды стали промышлять охотой, отвлекаясь не только от осады, но и от субординации. Варяги последней волны, сетуя на бесполезность проведенного у стен Коростеня времени, в течение которого им не удалось разбогатеть, требовали от Свенельда немедленной их отправки в Византию на выгодную наемную службу к василевсу. Для них месть за убитого Игоря, которых не жаловал пришлых сородичей-викингов ничего не значила, как не представляла ценности идея объединения славян и варягов под знаменем воцарившейся в землях Гардарики династии.

Листья шаркали под ногами, когда Магнус, командующий отрядом викингом, говорил со Свенельдом:

– Видишь, листья уже осыпаются. Осень пришла. А она здесь, как выясняется, не такая теплая, как утверждали наши краснобаи. Скоро мы все здесь окоченеем, разве хотели мы попасть из фьордов на ледник! Мы искали тепла и наживы! Спрашивается, что мы здесь делаем, когда шли на юг!

– Вам не угодишь! – упрекал Мангуса, а в его лице его ропщущих людей раздосадованный Свенельд, ведь потеряй он новую свою опору, тут же лишился бы равнозначного с Асмудом положения. – То вы недовольны, что вам не дают передышки и гонят в путь, то жалуетесь, что вас задерживают. А никто ведь не держит! Идите! Только ведь там распоясавшиеся печенеги. Придется идти в Царьград через них, они с удовольствием встретят на днепровских порогах, зная, что в Киеве нет больше для вас защиты!

– По-моему здесь мы защищаем тебя, или я не прав!? – поправил воеводу Магнус, – И пока мы не получили за это никакой платы, не так ли? А скоро съедим собственных коней, подобно громовержцу Тору, съевшему козлов из своей упряжи. Убеди меня в том, что нам следует терпеть голод и лишения, чтобы застрять в этих непролазных болотах и дремучих лесах.

– Дождитесь победы, она близка! – пообещал Свенельд, – И возьмите то, что вам принадлежит по праву. Поверь мне, в Коростене есть, чем поживиться. И там куча ваших рабов! Даже их хватит, чтобы расплатиться с печенегами за безопасный проход по Днепру к настоящей славе и несметному богатству!

Доводы подействовали. Варяги снова поддались уговорам и не расползлись кто куда, но время работало на древлян. Княгиня не знала, как поступить…

Оставить убийц живыми и тем самым показать свою слабость перед всем миром? Речь шла о спасении Святослава и государства Олегова, что теперь стало равнозначным по сути. Именно поэтому неожиданно для всех Ольга отвергла мысль об отходе, продолжая молиться на кургане за упокой своего неотмщенного супруга.

Предавшись молитве, она вдруг вспомнила, как это делал старец Фотий. В тишине при мерцающем свете он уединялся со своими мыслями, обращенными к Небу. Она подумала, что яркий свет факелов может раздражать христианского Бога и попросила их затушить.

Ольга велела доставить свечи для ночного бдения. Привратники киевского храма изготовили их из пчелиного воска, снабдив коптящими фитилями. Сделали совсем немного, но обещали наладить производство. Ольга надеялась, что доставленной связки хватит, и что сей незамысловатый атрибут ритуала, что известен греческим монахам, поможет ей приобщиться к более верной молитве и получить быстрее нужный совет Небес.

Уподобляясь своему наставнику в вере монаху Фотию, она продолжала свою бесконечную молитву под тусклым чадящим светом. В ней она не только сокрушалась над своим горем и просила Господа о прощении, но искала подсказку.

Один из гридней княгини пропустил к ней приставучего ромея. Прознав, что у Матушки расплавились все свечи, угодливый грек, оказавшийся проповедующим христианином, принес княгине тлеющий гриб-трутовик.

– Возьми, Матушка, покровительница веры нашей, – поставил он на землю горящий дымчатый гриб размером с ладонь. – Это трутовик, высохший гриб, что приживается на пнях, размножается по всему лесу и разъедает кору лиственных деревьев. Поляне научили сдирать его с липы, березы и ольхи. В этом лесу он произрастает в избытке. Пока я шел к тебе, матушка, а шел я долго, он тлел, а при тебе разгорелся словно факел, хоть и не так ярко, но тепла от него на молитву в самый раз…

– Спасибо, добрый человек, назови свое имя и ступай с миром, – поблагодарила Ольга.

– Григорий меня зовут. А крестил меня монах Фотий, и рукоположил в сан священника. И дал я ему зарок проповедовать общине полянской в лесу, ведь он загодя знал, что первым делом враги храм сожгут. И монаха-черноризника, оставленного здесь настоятелем, убьют. Предрекал он гонения и гибель от язычников. Лишь тебе приказал доверять и приглядывать за тобой, матушка. Я не так учен, как тот черноризник был, но памятью Бог наделил отменной. Выучил я Отче Наш и псалмы Давида-царя, любимца Господа, наизусть, и наставлениями Сираха и премудростью Соломоновой с людьми пытливыми стал по научению Фотия делиться. Умножилась наша община. Вот и молились в тайном месте, а трутовик помогал не заплутать во тьме, когда добирались тропой секретной. – выпалил на одном дыхании, словно заученную легенду, неожиданно возникший проповедник. Рассказав это, собрался он попятился назад, собираясь оставить княгиню наедине с молитвой.

– Постой, Григорий… – остановила его Ольга, – Фотий… Ты знал Фотия. Нет его больше, все выходит предвидел, а смерть свою не предугадал. Или не ждал от того, кого знал. Вина лежит на моем бедном муже, вашем князе, убитом древлянами. Только не знаю я, о чем просить ныне Господа – о прощении или о возмездии…

– И я не знаю, Матушка, – признался Григорий шепотом, озираясь как затравленный зверек, словно боялся разоблачения и жестокой кары, – Одно знаю, без тебя душегубы свели бы в могилу всех, кто с верою во Христе живет. Знаю еще, о чем мы Бога просим в своих молитвах. О том, чтоб тебе силу даровал. Чтоб имела ты способность защитить нищих духом от разорения, от племен свирепых как древляне, и держала бы в узде свою дружину, запрещала десницей своей своеволие. Чтобы не стали притеснителями призванные пресечь бесконечную усобицу племенную. Так что думай сама, княгиня, что выбрать: меч карающий или прощение. Крови пролилось много и польется еще больше, коли страх люди потеряют. Их идолы безмолвствуют перед их беззакониями и питаются кровью невинных. Не чтут язычники веры греческой! Бога истинного они не боятся. Так пусть же убояться человека!


Глава 36. Птицы.


Наутро небо покрылось кровавым заревом словно это был багровый закат, а не восход солнца. Малуша ворочалась во сне. Все тот же черный аист парил в ее видениях, а она все никак не могла разобрать, где же он свил свое гнездо. Верхушки деревьев и камышовые кровли теремов аист облетал стороной. Она отчетливо увидела уступы скал, коих не было в их равнинных землях, покрытых вечным лесом. В одном из уступов и нашла укромное место благородная птица.

Внизу бушевало море, которого никогда не видела Малуша наяву, а теперь представляла, словно всю жизнь провела на крутом каменистом утесе, любуясь волнами и, наблюдая за знакомой птицей, угнездившейся так высоко. Она казалась далекой, эта грациозная птица, но в то же время родной… И она была намного красивее и сильнее ей подобных.

Сон был чуток. Скрипнула дверь.

– Куда ты, милый!? – спросила Малуша спросонья у своего любимого.

– Варяги! Они опять у ворот. Переговорщики. Опять что-то замыслили… – ответил Домаслав, надевая в кальчугу.

– Не соглашайся ни на что, они обманут! – на всякий случай предупредила она.

– Я знаю, но люди устали… – Он выбежал наружу, прихватив с собой меч.

Домаслав удивился, когда увидел во главе делегации княгиню верхом на коне. С ней были только гридни. Он выехал навстречу.

– Я пришла без своих воевод, они сокрушаются и все еще в ярости, а я остыла. Настала пора обсудить условия мира! – сказала княгиня убийце своего мужа.

– То, что ты пришла без свиты, ничего не значит. И каковы же ваши условия? – с сарказмом полюбопытствовал вождь восстания. – Снова заплатить вам дань, и тогда вы уйдете?

– У вас не осталось ни меда, ни мехов, я это знаю, поэтому попрошу немногое, лишь для того, чтобы умилостивить варяжских богов и зажечь, наконец, погребальный костер на кургане. Война себя исчерпала. Крови людской пролилось достаточно. Ограничимся отныне птицами. Пусть древляне подарят мне по три голубя и три воробья со двора. Варяги принесут их в жертву на днепровском острове у священных дубов, и сочтут сражение победоносно завершенным, что выгодно и для тебя, и придется по сердцу их гордыне.