Фотий промолчал.


***

…В 6416-ом году от сотворения мира по календарю Византийской эры, в поздних летописях в 907-ом году от рождества Христова, когда император Византии ушел в поход на сарацинов, в пролив Босфор вторгся небывалый по численности флот, на всех парусах устремившийся в сторону Мраморного моря.

Князь Олег повелел запереть пролив, чтобы воспрепятствовать ромейскому войску, отплывшему на битву с агарянами, прийти на помощь к своей осажденной столице.

У входа в бухту Золотой Рог стояли немногочисленные, но очень крупные сторожевые корабли, которые из-за слепящего со стороны вражеской эскадры солнца слишком поздно заметили надвигающую армаду русов.

Греческий друнгарий-командующий Варда, оставленный у ворот в бухту самим василевсом для охраны ворот в гавань, принял решение дать бой лишь в тот момент, когда три ладьи русов уже брали на абордаж передовой двухпалубный дромон. Они окружили его с обоих бортов и с кормы, забрасывая крючья с канатами.

Предварительно русы применили свой искусный метод обездвиживания корабля противника. Пройдясь параллельным курсом по левому борту, они сломали грекам оба ряда весел – верхний и нижний. Теперь оставалось попасть на греческое судно. С варяжской мачты на дромон упала отвязанная сходня шириной в два саженя с небольшими бортиками, и варяги, обнажив мечи и топоры, устремились по ней на греков.

Им противостояли хорошо обученные морские пехотинцы. Команда среднего дромона была в три-четыре раза больше, чем состав ладьи. Грекам удалось перевернуть сходню. Однако, варяги уже заползали на судно со всех сторон по канатам.

Стоило русам оказаться на борту греческого судна, как началась беспощадная резня гребцов и пехотинцев. Ромеи в панике прыгали в воду, моля о пощаде, но их стоны тонули вместе с ними.

Не успели по приказу князя поднять на захваченном корабле флаг с атакующим соколом, как друнгарий Варда запустил сигнальный горящий шар с баллисты флагманской триеры, предупреждающий об опасности вторжения. Маяк у входа в бухту принял сигнал, и служители маячной заставы разожгли масло и паклю на шпилевом факеле, чтобы предупредить город о нападении.

Город проснулся. В нем остался немногочисленный гарнизон императорской тагмы во главе с доверенным стратигом василевса Николаем, который не смотря на первый шок, уже отдавал первые приказы:

– Удвоить число лучников на стенах, зарядить баллисты камнями. Увести супругу императора с наследником в базилику Святой Софии!

Военачальник хоть и почитал вернувшегося из изгнания бывшего патриарха Фотия, пользующегося благосклонностью влиятельных архонтов, и благодаря их протекции допущенный в консисторию-залу для собраний при императорском дворце, относился к нему с недоверием. Он предупредил гвардейцев проводить жену василевса с ребенком в собор тайно, облачившись в дешевые хитоны и и закрыв лица капюшонами, без носилок, карет и видимых атрибутов роскоши. Фотийцы рыскали на площадях и у стен с только им известными целями. Так что эта мера предосторожности из-за умножившихся в разы фанатиков не показалась Николаю чрезмерной.

Иерарх Фотий кликушествовал с удвоенной энергией, предпочтя оказаться сперва на многолюдной аллее, а потом у Черных ворот ипподрома, где создалась толкучка из жителей анклава, желающих попасть город. Именно здесь он нашел так необходимую ему для гневной проповеди массу, состоящую не только из зажиточных сословий, но и из черни:

– Смотри, смотри, народ жестокосердный!? Вы не знаете, какая тьма надвигается! Я знаю их! Я был с ними и усвоил их суть! И суть эта есть суть зверя! Не смейте роптать, ибо заслужили горе! Цитадель не защитит вас, ибо падете! Не спрячете детей и не укройтесь, молитесь здесь, на месте развратных скачек, коль пренебрегали молиться в церквях! Не пощадят скифы ни старика, ни дитя несмышленое! Нет в них ни милости, ни сострадания! Прокляните увеселение и похоть, отрекитесь от ереси! И тогда Бог одарит вас прощением! Как прощал Израиль! Не выходите вон из города, но выкорчуйте порочный Вавилон из сердца! За городскими стенами вас настигнет меч скифа, но хуже, если вас отвергнет Бог! Настал час расплаты, ибо идет на новый Рим, на духовный Израиль, северный народ! Сбывается предсказание пророков! Пострадаем за грехи наши и наших поводырей!

Рукоположенные Фотием архиереи несли иконы и хоругвии. Потертые свитки с его гомилиями зачитывались на всех углах, расстраивая подготовку к отражению осады.

Стратиг Николай убедился, что наследник в безопасности, вооруженные ножами монахи-фотийцы не заметили перемещения императрицы со свитой в собор. Но там тоже вскоре собралась толпа. Вездесущий Фотий нагнетал и без того ужасное положение своими неуместными требованиями немедленного покаяния, которые все больше напоминали призывы к расправе над самопровозглашенной императрицей и бастардом, к мятежу:

– Власть ослепила Льва! Не отец его, как было должно ослепить предателя отеческой рукой за измену! А власть сделала его слепым! Анафема незрячему узурпатору! Обложили враги святой город со всех сторон из-за неправедного василевса! Болгарам платим дань, а сарацины захватили Фессалоники всего пятьюдесятью кораблями! Бог отвернулся от святого народа! А теперь еще Библейская Скифия, языческая Русь, занесла кровавый топор над чадами нашими из-за греховодника, сожительствующего с распутницей и провозгласившего незаконнорожденное дитя своим соправителем! Предаст смерти Господь Вседержитель падшее царство! Ничто не спасет нас и не укроет от гнева Его!

Фотий и его приближенные почитатели породили панику. Благо ей поддались не все.

Богобоязненные горожане пали ниц, застыв в молитве безысходности, но гарнизон продолжал подготовку к отражению. Стены были высоки! «Северные скифы», как называли русов в Константинополе, сколько бы их не было, должны были сперва высадиться, потом расставить осадные орудия и катапульты! Подойди они ближе – их ожидает град камней весом в два таланта со всех метательных машин! Не так просто было взять крепость приступом! Скорее невозможно! Еще никому этого не удавалось!

Стратигу передали первое хорошее известие. У входа в залив ладьям русов преградили путь огромная флагманская триера, отбившая попытку абордажа, и несколько хеландий с бронзовыми трубами, торчащими из пастей быкольвов на форштевнях.

Из мистических химер на ладьи русов полились струи «греческого огня». Были подожжены несколько судов, и горящие русы попрыгали в воду, не находя в море спасения, ибо вода тоже горела! Это дало возможность приступить к натяжению цепи с обоих берегов, чтобы закрыть русам путь в царскую гавань…

В сторону островов, где стоял шатер василевса надо было срочно отправить весть о вторжении. Всадники уже мчались к ближайшим фемам с приказом стратига императорской тагмы о немедленной помощи осажденному гарнизону. Архонты ближайших фем и вассальные феодалы, не задействованные в войне с сарацинами, были обязаны прислать военную помощь и провизию.

Константинополь не имел столько припасов, чтобы продержаться больше месяца! Огромным минусом было и наличие паникеров, скрытых заговорщиков, иностранных наемников, всегда готовых поживиться в беспорядке. Если бы русам удалось войти в гавань, у них, безусловно, появился бы шанс овладеть крепостными стенами. Именно со стороны залива они были защищены слабее всего в угоду вида на гавань с императорской террасы. Ок уж эти эстеты и философы, созерцатели и писатели мудреных трактатов для потомков! Именно таким был Лев VI! Именно он приказал не строить высоких стен со стороны залива. Там, конечно же, был не забор из тонких досок, а зубчатые булыжные стены с бойницами, однако преодолеть такие не представилось бы труда опытным ратникам.

Стратиг всматривался вдаль, пытаясь угадать детали морского боя и приговаривая вслух:

– Держись, друнгарий! Ты опытный флотоводец, Варда! Ты знаешь, что их нельзя пустить в залив. Если они высадятся у конного манежа Василевса, то без труда возьмут дворец. Там всего два бастиона: императорский маяк и Велизария! Держись, друнгарий! Погибни, но дай натянуть цепь!


Глава 16. Молот.


Кузнец Горыня пребывал без сознания около недели. Его изодранное тело, потерявшее немало крови, не чувствовало ни боли, ни насекомых. Муравьи ползали по лицу, заползая в ноздри и уши, и только Домаслав, возвращаясь с охотничьего промысла, очищал его, промокая влажной ветошью.

Домаслав не был докой врачевания. Он старался вспомнить, что когда-либо видел или слышал от мамы, ушедшей так рано и не успевшей передать весь свой опыт своему смышленому чаду. Он перенял бы в миг, ведь обладал феноменальной памятью.

Интуитивно он выбирал верные способы. Он терпеливо выхаживал отца, смазывая раны кашицей из болотной клюквы и корней лопуха, и прикладывая к разодранной коже листья чистотела. Кропотливый уход не стремительно, но все же принес свои плоды. Спустя две недели правое веко Горыни приподнялось, а через день он стал изредка открывать глаза. Правда, сыну казалось, что смотрят они в никуда, отрешенно и бессмысленно.

Домаслав оборудовал жилище в глубине леса, под густой сенью вековых дубов. Смастерив лежбище из сухих хвойных веток, он накрыл их шкурами куниц и бобров. Огонь разводил лишь по мере необходимости, когда готовил отцу целебные отвары из тысячелистника и можжевельника или уху из свежевыловленного карпа или налима. Он пытался скармливать жидкость маленькими порциями и иногда плакал от безысходности, когда даже эти крупицы силы стекали по отцовским щекам. Видя страдания своего отца, он, конечно же простил его. Он так и сказал вслух:

– Отец, не оставляй меня одного. Я прощаю тебя за маму. Вставай…

Слова всегда что-то значат, даже если кажется, что их никто не слышит. Именно эти слова стали главным лекарством.

Однажды ночной мотылек, насытившийся нектаром, сел на нос Горыне, чтобы извлечь из ноздри сдохшую гусеницу. Тогда-то кузнец и чихнул, вызвав неописуемый восторг сына.