Теперь в доме с утра до ночи стучали молотки. Соня опять вспоминала свою матушку, которая приговаривала: «Не тронь лихо, будет тихо».

Пока не начали менять в доме подгнившие бревна, и не знали, насколько он стар. А только тронули, так и посыпалась труха.

— И хорошо, что пришлось нам ремонт делать, — успокаивал Жан, — без того и не подозревали бы, что дом не сегодня‑завтра рухнуть может.

— Ну уж и рухнуть! — фыркала Соня.

— Я не отсебятину говорю, мне вчера о том старшина наших работников поведал. Вон в детской балка неизвестно на чем и держалась. Так и рухнула бы на головы младенцев!

— Что ты говоришь такое?! — пугалась Соня.

Кстати, теперь детская временно была у нее в спальне, а она перебралась в комнатку к Мари, и теперь их кушетки были совсем рядом. Никогда прежде Соня не спала рядом со служанкой, но тут было, как говорится, не до жиру. Любое иное решение насчет детской комнаты означало бы задержку работы по замене бревен, а она больше не хотела терять ни минуты.

Известие о том, что у нее будет ребенок, заставляло Софью торопиться. Теперь ей побыстрее захотелось вернуться в Дежансон, чтобы обеспечить себе спокойное существование до того момента, как у нее родится ребенок. А потом уже подумать о Пруссии.

Увы, ее первоначальные планы придется по срокам отодвинуть, зато теперь княжна могла больше не терзать себя мыслями о своем предполагаемом бесплодии. У нее будет ребенок!

Да и оказалось, что ничего в том страшного — кровати рядом. Теперь, если Соне не спалось, она с интересом слушала истории про приютскую жизнь Мари и поражалась, как живучи женщины из народа и как непросто их извести со свету.

— Когда мне было шесть лет, — однажды, уже без просьбы со стороны Сони, стала рассказывать ей Мари, — в нашем приюте случилось неприятное событие. Уж не знаю, как это обнаружили, кто проверял, но приехали жандармы во главе с каким‑то важным священником и увезли мать‑надзирательницу, а также и остальных трех монахинь, которые воспитывали девочек‑сироток. А еще увезли пятерых самых красивых девочек из старшей группы…

— У вас был монастырский приют? — спросила Соня.

— Да, нас воспитывали монахини ордена смирения. Я потом думала, что, видимо, случился какой‑то громкий скандал, настоятельница вместе с сестрами занималась чем‑то предосудительным… Как бы то ни было, но о нас забыли.

— То есть как это — забыли?

— Так. Монахинь увезли, и вместо них с нами никого не оставили. Сестра‑хозяйка дня три еще готовила нам еду, пока продукты оставались, а потом сбежала. Девочки говорили, что к приюту подъезжала наемная повозка, в которую погрузили несколько весьма внушительных узлов.

— И сколько вас в приюте осталось?

— Шестнадцать девочек. Самой старшей восемь лет. Но она была такая слабая, такая пугливая, что после всего случившегося улеглась на кровать, накрылась с головой одеялом и ничего не хотела слушать.

— Ужас! — проговорила Соня, невольно вглядываясь в лицо лежащей на соседней кушетке Мари — в полумраке ее глаза сверкали, как у кошки, — и попыталась догадаться: — И вы… стали голодать?

— Сначала голодали, — глухо промолвила Мари, — а потом я придумала, что надо сделать. Одна девочка у нас хорошо пела. Я отправила ее с другой, постарше, чтобы рядом с ней стояла и собирала деньги за пение. Пятерых пограмотнее переодели мальчишками, и те стали продавать газеты…

— А ты? — не выдержала Соня.

— А я пошла в цирк.

— В цирк? — изумилась княжна. — Но что там было делать маленькой девочке?

— Это был особенный цирк: в нем показывали всяких уродцев: мужчина‑череп, женщина‑паук… А меня показывали как ребенка, который родился от совокупления женщины с собакой. Меня заставляли рычать и показывать зубы.

— Боже мой! — прошептала потрясенная Соня. — Прошу тебя, не продолжай… Нет, погоди, долго ты работала в этом цирке?

— Дней десять, — проговорила со вздохом Мари, — а потом за мною пришли. Кто‑то спохватился и стал опять собирать нас в приют.

Некоторое время они молчали, а потом Соня услышала, как ее служанка вновь заговорила:

— Я зарабатывала в день даже больше девочки, которая пела. Как ангел.

Глава двадцать первая

Пабло Риччи закончил ее портрет, и теперь Соня с удивлением вглядывалась в лицо женщины, которое казалось ей невероятно красивым. Не могла она быть такой красавицей.

— Пабло, вы мне польстили. Потомки, пожалуй, сочтут меня красавицей, — говорила она, расплачиваясь с художником.

— Конечно же, красавицей! — от волнения всплеснул руками Пабло. — Такой, как и в жизни. Кто посмеет вас ею не счесть? Настоящий художник не станет просто льстить своим друзьям, он лишь постарается не погрешить против правды.

Надо сказать, что Пабло пытался не взять у нее денег, но Соня не хотела оставаться в долгу у художника и собиралась взять портрет с собой во Францию, чтобы повесить у себя в замке.

Вообще надо навести наконец в нем порядок. Хотя бы в парадном зале. Портреты предков Антуана де Барраса повесить на одной стене, потомки княжны Астаховой станут занимать другую стену. И первым на ней как раз и будет портрет Сони…

Почему она все время думает о будущем? Туда направлены все устремления Сони. Именно там она видит свой род процветающим. Значит, жизнь самой Софьи Астаховой ничем особенным не отличится? Ее‑то жизнь пока не кончилась!

— Я все хотел спросить вас, ваше сиятельство, — заговорил между тем Риччи. — Вы привезли бревна из самой Франции. Неужели это выгоднее и у вас настолько дешевле лес?

— Выгоднее, — честно сказала Соня.

Она и в самом деле не покривила душой. Перевозка бревен обошлась не слишком дорого по сравнению со стоимостью спрятанного в них содержимого.

— Тогда, может, и мне заняться тем, что возить из Франции лес? — задумчиво сказал Пабло, и Соня едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.

— Вам делать этого не стоит, — впрочем, серьезно сказала она, — мне удалось… купить эту партию совсем дешево, потому я и повезла бревна… Если точнее, древесину вообще отдали мне за долги, вот я и подумала, что уж лучше так, чем ничего…

Словом, в конце концов она совсем завралась, так что ее спас приход Жана, благодаря чему Соне удалось перевести разговор на другое. А именно: она стала интересоваться у Пабло, где ей найти хорошего управляющего, на которого можно было бы оставить дом. Надолго. И который мог бы следить за его состоянием и тратить деньги, что Соня оставит именно на его содержание.

— Пожалуй, лучше моего управляющего Бенито вам никого не найти, — сказал Пабло.

Соне тоже нравился расторопный смышленый слуга, можно сказать, правая рука Риччи.

— А как же вы будете обходиться без него? — все же сказала она.

— А я его и не отпущу насовсем, — сердясь, наверное, на самого себя, проговорил художник. — Пусть на два дома работает. Но главное, он сможет жить здесь с Долорес и наконец, как положено, жениться на ней, чтобы родной сын не рос как подкидыш!.. Наверное, я жестоко с нею обошелся, отправил с глаз долой, но и она вела себя как… — Он неразборчиво выругался и, взглянув на Соню, спохватился: — Не как порядочная девушка. Вся в свою матушку. Та служила в доме какого‑то идальго и от него забеременела.

— Значит, в Долорес течет благородная кровь?

— Лучше бы она в ней не текла! Ничего в этом хорошего нет.

— Интересно, почему? — приготовилась обидеться Соня.

Пабло взглянул на нее и улыбнулся:

— Я ни в коем случае не хотел обидеть аристократов вообще. Как бы это получше объяснить… Один мой друг разводит гончих собак. Ну и случается, псари его недоглядят и родится какой‑нибудь метис. Друг — Сандро — говорит: ублюдок. Ни то ни се. Ибо благородная порода без примеси обладает всем, чем и положено обладать: гордостью, достоинством, утонченной красотой, а когда у тебя нос от аристократа, а лоб от крестьянина… Часто такие люди вырастают злыми и подлыми…

— Таких и среди аристократов хватает, — покачала головой Соня. — Не понимаю, отчего вы так на полукровок нападаете?

— Потому, что эти люди чаще всего не ждут от жизни милости, а требуют. И поминают при этом не того родителя, что попроще, а именно аристократа. Словно родившая их мать не имеет права, чтобы поминать ее добрым словом. Нет, ее даже стыдятся, а подавай им привилегии. Благородного отца. И рвут глотку за какие‑то там права не только себе, но и другим.

— И вы считаете, что Долорес такая же?

— А может, и хуже, — качнул головой Риччи. — Ведь у меня среди слуг есть молодцы куда красивее и статнее Бенито. Но ей подавай того, кто над всеми старшиной. Хоть маленькая, да власть. Сколько раз я говорил глупому мальчишке: «Брось ее, забудь, не стоит она и пыли у тебя под ногами». Да разве от любви отговоришь?

Софья вспомнила Вивьен — она вспоминала о ней именно с этим именем, каким та представилась, когда появилась в замке де Баррасов. Где она теперь? Поймали ее полицей—ские? Преступная девица в своих желаниях стать хозяйкой замка не остановилась перед злодеянием. По ее вине умер молодой красивый мужчина. А могла умереть княжна Астахова…

— Следует понять вас так, что я должна опасаться вашу Лоло?

— Думаю все же, она не посмеет что‑то сделать вам во вред, ибо тогда я ее отошлю уже не к родителям в деревню, а совсем в другое место.

— Не будем ее трогать, — решила Соня. — Теперь Долорес сама мать, кормит двух малышей. Может, она уже по‑другому относится к жизни?

Хотя сама вспомнила, к месту или нет: «Как волка ни корми, он все в лес смотрит».

Между тем за всеми хлопотами едва не пропустили важной даты — Николо исполнился месяц. Днем рождения его Соня решила считать тот день, в какой малыша нашли на крыльце в корзинке. Так они и записали в церковной книге. В конце концов, Жан не Бог, чтобы точно установить этот самый день. Он все равно может ошибиться. А вот с тем, когда малыш у них появился, не ошибется никто.