Она могла бы вообще не обратить внимания на его вопль о помощи, но, к счастью для пленника, княжна Астахова была незлопамятна.

А то бросила бы его здесь, на этой галере, и пусть выкарабкивается сам, если сможет!.. Кстати, а почему никому из своих богатых и знаменитых родственников Леонид не дал знать, что находится в таком бедственном положении? Может, потому, что у него не было такой возможности.

Понятно, что теперь остается только умолять свою бывшую невесту о помощи.

Однако она не смогла отказать себе в удовольствии мысленно посмеяться над ним: куда делся весь лоск и гордость бывшего лейб‑гвардейца? Кому он теперь рассказывает о том, как в его дежурства не раз приходилось видеть молодому подполковнику саму государыню?

Но можно было бы и вспомнить о том, что он не побоялся гнева матери своей бывшей невесты Дарьи Шарогород—ской. А она была приятельницей императрицы. И назвал своей невестой Соню. Кто виноват в том, что жизнь так обошлась с ними обоими?

Да и сама Софья сбежала из России почти по той же причине. По Петербургу поползли слухи, что во всем виновата княжна Астахова, что из‑за нее погиб Воронцов. Все были против нее, даже брат…

Она частенько об этом вспоминает. А тут еще и такие вот живые свидетели и участники минувших событий.

Ладно, хватит причитать и бередить старые раны. Вон ее товарищи по несчастью… нет, по приключениям, сидят и терпеливо ждут, пока Софья Николаевна окончит свои размышления о прошлом. И скажет наконец, что они станут делать дальше.

— Значит, плавать он умеет, — проговорила она и приглашающе кивнула Жану Шастейлю. Мол, давай, рассказывай, что это даст твоему плану.

— Для начала нам надо передать ему напильник.

— Напильник?

Соня представила себе, как Леонид, бросив весла, сидит себе и пилит кандалы. Или чем там их приковывают к ножным петлям, вделанным, надо думать, прямо в палубу галеры.

Нет, конечно, Соня не думала, что Жан разработал идеальный план, но что он будет так далек от действительности!

Всякий проект для осуществления требует тщательной разработки. А у них нет времени. На вопрос Сони, когда они прибудут в Барселону, капитан ответил:

— Завтра, дорогая мадемуазель…

Именно так именовал ее Арно де Мулен, когда представлял старому морскому волку его будущих пассажиров. Мадемуазель так мадемуазель. У нее еще будет время разобраться, кто она, в конце концов: брошенная жена или вдова. А в таком случае, может, стоит вообще избавиться от свидетельства о браке с Потемкиным?

Тогда просто считаться старой девой? И как объяснять будущему мужу — должен же он у нее, в конце концов, появиться! — почему у нее нет признаков девичества?!

«Авантюристка вы, Софья Николаевна!» Знал бы братец, князь Николай Астахов, в кого превратилась его скромная «домашняя» сестра!

Но на самом деле, где, интересно, на судне они могли бы раздобыть напильник, даже если бы захотели? Не спросишь же у капитана: так и так, уважаемый Мустафа‑бей, не дадите ли нам напильник, чтобы освободить одного из ваших рабов?

Похоже, не только Соня, но и Жан в свое время увлекался чтением романов.

— У тебя есть еще какие‑нибудь предложения? — язвительно спросила Соня Шастейля, когда отвергла его идею с напильником.

— Не такая уж и плохая идея, — пробурчал ее приятель‑врач. — И потом, напильник можно достать… Почему бы Мари не попробовать очаровать боцмана?

Женщины, переглянувшись, прыснули.

То есть Мари могла бы завести дружбу с боцманом — кстати, мужчиной суровым и неприветливым — и через него попробовать раздобыть напильник, но здесь тоже все упиралось в отсутствие времени: слишком долго девушке пришлось бы нелюдимого моряка обхаживать.

И поскольку возникла некоторая пауза — врач приходил в себя после жестокого крушения его такого гениального проекта насчет освобождения из рабства русского аристократа, — опять подала голос Мари:

— Я могу предложить попробовать еще кое‑что, — несмело проговорила служанка.

— Говори, — разрешила Соня.

— А что, если воспользоваться моментом, когда уставших гребцов заменяют отдохнувшими? Скажем, вечером, когда на палубе горит один фонарь и можно подобраться к рабам почти вплотную.

— А дальше напасть на них со шпагой? — язвительно поинтересовался Шастейль.

— Почему со шпагой? Со «звездочками», — робко ответила девушка.

— С какими такими звездочками? — повысил голос Жан; ему было обидно, что он не только чего‑то не знает, что‑то от него скрыли эти глупые женщины, но и потому, что умные мысли приходят не к нему в голову.

Несколько похожее чувство испытывала и Соня. Уж она могла бы догадаться использовать полученные у де Мулена навыки. Зачем она тогда потратила два месяца на их освоение?

Но Жану надо рассказать.

— Когда мы были в гостях у славного командора и ты занимался тем, что лечил жителей рыбацкого поселка, мсье Арно учил меня метать вот такие «звездочки». — Соня вынула из кармашка посеребренные штучки, которые Шастейль наравне с остальными принял за разновидность украшений. — Они называются сюрикены, правда, я все время это слово забываю. Если их бросить, например, вот так…

Она лихо метнула одну из «звездочек», и та вонзилась в переборку каюты.

— …можно если и не обезвредить любого противника, но по крайней мере ошеломить его, отвлечь…

— И ты мне ничего об этом не говорила, — с горечью отметил Жан, — а я думал, что мы друзья.

Соня смутилась.

— Сначала, откровенно говоря, я и сама относилась к занятиям с командором не слишком серьезно, а ты был так увлечен своими пациентами… А потом, вспомни, как мы быстро собрались, потому что «Джангар» отправлялся в путь на день раньше, чем мы ожидали… Да я просто забыла о каких‑то там «звездочках».

На самом деле «звездочки» были здесь ни при чем. И Соня подумала о том, что если рядом с нею станет учиться еще и Шастейль, то на обучение ее самой времени и вовсе не останется.

— Даже Мари, выходит, умеет их метать, — продолжал бурчать тот.

— Кстати, Мари, а откуда они у тебя? — опомнилась и Соня. — Я никогда не видела, чтобы ты тренировалась в метании сюрикенов.

— Откуда? — смутилась девушка. — Заказала у кузнеца. А тренировалась за сараем, дырявила тыквы Жюстена, кстати, прошлого урожая, так что, думаю, он на меня не очень рассердится. Простите меня, ваше сиятельство, но я подумала…

— А вот на будущее сообщай, пожалуйста, о своих думах, — строго сказала Соня, — я не хочу ждать от моей служанки никаких сюрпризов.

— Хорошо, госпожа, простите, я больше не буду ничего делать без вашего ведома, но если случится, что вам будет угрожать какая‑нибудь опасность…

Она опустила глаза, а Соня сжалилась над нею.

— Ну‑ну, Мари, не расстраивайся, я всего лишь хотела сказать, что у тебя не должно быть от меня секретов.

— Никогда не будет, госпожа, никогда! — Девушка схватила руку княжны и поцеловала.

— Экая ты горячая, — удивилась та; до сего времени она считала, что Мари покорна и не слишком умна, хотя ее служанка всегда выказывала понятливость, что называется, схватывала на лету. Ничего не поделаешь, аристократам свойственно считать, будто прислуга не может быть умнее господ, а тем более в чем‑то становиться вровень с ними…

Между тем досада не отпускала Жана Шастейля.

— Покажи и ты, Мари, свое умение, — хмуро предложил он; хотя девушка была служанкой Софьи, он считал, что тоже имеет на нее кое‑какие права. Разве не он своим умением превратил ее в человека, изменив данное природой ужасное лицо зверя? Теперь она не только стала обычной девушкой, но даже смогла в нужную минуту заинтересовать своей внешностью нужного мужчину…

— Пожалуйста.

Мари сунула руку в кармашек фартука и бросила свою «звездочку», почти не вынимая руку из кармана и не примериваясь. Та впилась в переборку в том же месте, что и «звездочка» Сони.

С трудом скрывая разочарование — ее сиятельство до сей поры считала, что она единственная из женщин, которая смогла освоить такое сугубо мужское оружие, — Соня честно похвалила ее:

— Ты от природы ловка, Мари, а теперь еще и овладела искусством метания. Я могу не беспокоиться за свою жизнь… Но как ты хочешь воспользоваться своим умением, освобождая нашего раба?

— Я спрячусь в темноте и метну «звездочки» в надсмотр—щиков, — продолжала рассказывать свой план Мари. — Вряд ли удастся серьезно ранить кого‑то из них, но наверняка матросы не догадаются, что это в темноте впивается им в лицо.

— Тогда и я пойду с тобой, — решила Соня.

— Но, госпожа… А что будет, если вас обнаружат?

Ее горячо поддержал Шастейль:

— В самом деле, Софи, мы все можем пострадать. Одно дело, если подумают, будто Мари пришла на свидание к своему надсмотрщику, и совсем другое, если на глаза разъяренным матросам попадешься ты. Я ведь не смогу отпустить вас одних. Придется пойти и мне. Пожалуй, Мустафа сочтет, что при таких обстоятельствах он может нарушить слово, данное командору де Мулену.

— И ты думаешь…

— А что в таком случае помешает ему продать в рабство вас с Мари, а меня заковать в кандалы и посадить на весла? Насколько я знаю, гребцов на галерах всегда не хватает… Другие, современные суда могут обходиться без рабов, используя труд лишь своих матросов, а «Джангар» не может.

— Но ты представляешь, как я буду волноваться, отправляя Мари одну на такое опасное дело?

— Я тоже буду волноваться, — мягко проговорил Шастейль, — но, увы, это пока все, что мы можем сделать… Теперь нам надо продумать, как помочь твоему соотечественнику, если он доберется до берега. Ведь его наверняка будут искать.

— Погодите‑ка, — воскликнула Соня, — но мы еще не решили, когда предпримем попытку освободить Леонида.