— То есть науке защиты для простых людей вы обучаться не желаете, а меня к тому же склоняете. Вы думаете, я присвоила себе княжеский титул?

— Что вы, Софи, как странно мыслят женщины. Наверное, я не умею объяснять… Я лишь хотел сказать, что простолюдинам не разрешается носить при себе оружие… как и женщинам. Не потому, что это как‑то уравнивает их в правах, а потому, что… Я таки запутался! — Командор смущенно вздохнул и жалобно посмотрел на Соню: — Ну, если вы не хотите учиться этой восточной борьбе, так и не учитесь. Бог с нею.

— А если мой противник тоже будет этой борьбе научен? — поинтересовалась Соня.

— Видите ли, тот монастырь в Тибете стоит далеко от проезжих дорог, и вряд ли кто‑то из его обитателей станет путешествовать по Европе…

— Если только этот человек не будет отправлен с поручением, подобным вашему, — подхватила княжна.

— Я понял, переспорить женщину невозможно, — заключил де Мулен. — Она, оказывается, все переворачивает вверх ногами и стоит на своем, так что мужчине остается только развести руками и ретироваться со своей философией и логикой прочь.

— Я всего лишь спросила, знают ли об этой борьбе европейцы. И если знают, то кто.

— Жюстену с таким знатоком встретиться не пришлось. Думаю, и вам это не угрожает. Разве что ваш ангел‑хранитель совсем уж перестанет выполнять свои обязанности.

Глава девятая

Это было старое парусно‑гребное судно, перестроенное предприимчивым хозяином из военного в торговое. Соня даже подумала, что скорее всего несколько турок‑торговцев купили целый флот галер, до поры стоявших где‑то на приколе. Вначале это был «Эфенди». Теперь у причала рыбацкого поселка стояла уже другая галера.

Прежде всего с ее палубы исчезли пушки — зачем они мирному торговцу? — и теперь порты, через которые прежде стреляли артиллерийские орудия, использовались для за—грузки товара на нижнюю палубу.

Тут же, по обеим сторонам ее, располагались двенадцать деревянных скамей, на которых сидели по трое гребцов, управлявшихся с огромным деревянным веслом.

Капитан любезно пояснил, что раньше галера была куда тяжелее, весла были тоже неподъемными, тридцати пяти футов в длину, и сидели на каждом весле по шесть гребцов.

После того как с палубы убрали пушки, с носа — тяжеленный надводный таран и устрашающего вида ростру, галера стала намного легче, и потому Мустафа‑бей — его родители происходили из очень знатного рода! — заменил весла другими, более легкими, так что с ними теперь вполне управлялись трое. И меняли гребцов уже через три часа, а не через два, как было принято в военном флоте.

— Добрый старичок! — язвительно шепнул на ухо Соне Шастейль, когда в сопровождении капитана они осматривали судно, на котором им предстояло доплыть до Барселоны. — Ишь как о рабах заботится!

После осмотра судна капитан пригласил пассажиров в кают‑компанию, где подали довольно приличный завтрак, и больше часа развлекал их всевозможными байками из истории парусного флота. Такой начитанный капитан, но при этом торговец до мозга костей, что прежде казалось Соне несовместимым.

— Уходят в прошлое корабли, украшенные всевозможными скульптурными излишествами, — говорил он. — Представьте себе, что в Швеции, например, был случай, когда построенное именно с разными финтифлюшками судно так от скульптур, рельефов и всевозможной другой лепнины утяжелилось, что затонуло, едва выйдя со стапелей! Нет, будь я сам кораблестроителем, строил бы суда легкие, изящные, без всяких там излишеств, похожие на птиц…

Наверное, в капитане дремал не кораблестроитель, а поэт, подумала Соня, подчеркнуто внимательно слушавшая разглагольствования Мустафы‑бея.

— …чтобы они скользили над водой почти как чайки!

— Как вы думаете, а гребцы судну всегда будут нужны? — спросил темпераментного рассказчика Жан.

— Думаю, гребцы уйдут в прошлое вместе с рострами, — сказал Мустафа‑бей и улыбнулся: — У меня получился стих… Обязательно уйдут, потому что для торгового флота они невероятная обуза. Корми, пои, следи, чтобы не сбежали. К тому же эти канальи имеют наглость болеть. А где посреди моря возьмешь человека для замены выбывшего? Приходится идти на всякие ухищрения…

Мустафа‑бей замолчал, будто подавился. О чем он мог проболтаться? Каким таким образом капитан находит себе гребцов? Не русалок же на весла сажает…

Называлось судно «Джангар», команду имело весьма пеструю — как по одежде, так и по типу внешности: и явные северяне, и знойные итальянцы, и лихие французы, и метисы, и даже один негр.

Жан Шастейль, по причине небольшого количества денег у их маленькой компании одетый весьма скромно, хоть и не напоминал богатого аристократа, каким Соня увидела его впервые, все же выглядел еще довольно представительно. Особенно таковым нашли бы его женщины, живущие во Франции лет пятьдесят назад. Так смог одеть его Жюстен, порывшись в своем гардеробе.

Что поделаешь, командор де Мулен был человеком не слишком состоятельным. Он пытался дать побольше денег на дорогу своим новым друзьям, но Соня, посовещавшись с графом де Вассе‑Шастейлем, отказалась принять его дар, пообещав себе, что при первой же возможности отблагодарит старого рыцаря за все, что он для них сделал.

В общем, они сэкономили, найдя в сундуках Жюстена вышедшую из моды, но довольно крепкую и опрятную одежду. Для Сониного дорожного платья оказалось достаточно умения Мари ловко превращать одежду, которую носили еще в начале века, в нечто более современное. По крайней мере не бросающееся в глаза своим несоответствием времени.

Теперь они плыли на старом, но крепком судне в Барселону и уже не боялись, что команда отнесется к ним не с должным почтением. Или попробует нанести пассажирам какой‑то урон.

Прежде судно не должно было заходить в Барселону на пути, по странному совпадению, в Марсель, но после непродолжительного разговора с командором капитан «Джангара» передумал и решил, что в Барселоне у него тоже могут быть интересы.

На прощание он получил от Арно де Мулена самый строгий наказ беречь его друзей и обещал, что в случае чего снимет шкуру с почтенного Мустафы, если тот свою клятву прямо‑таки сдувать пыль с дорогих пассажиров хоть в чем‑то нарушит.

— Может, у меня и нет достаточно денег, — проговорил он на прощание, — но друзей по всему свету столько, что с их помощью можно найти и покарать любого человека, обидевшего рыцаря Мальтийского ордена. Как и близких ему людей.

Соня расцеловалась с рыцарем и его оруженосцем, не в силах сдержать слез. Как жаль, что приходилось расставаться с такими достойными людьми, каковых не так уж много осталось на земле.

— Я напишу вам, — говорила Соня.

Расчувствовавшийся командор кивал и в который раз напоминал:

— Пишите в Таррагону, письмо мне доставят.

Со сколькими людьми на своем нелегком пути княжне Астаховой пришлось встретиться, чтобы тут же расстаться. Стоит ли таких жертв ее план облагодетельствовать свой род? Ведь потихоньку утекают месяцы и годы ее собственной жизни, которую не вернуть и не изменить. Прав Арно де Мулен: если так и дальше пойдет, после Сони попросту не останется этих самых потомков, ради которых она сейчас пересекает Средиземное море.

Но прочь глупые и трусливые мысли! Ее ведет за руку само Провидение, иначе не продвигалась бы она неуклонно, пусть и медленнее, чем хотелось бы, к своей высокой цели.

Соня с Жаном Шастейлем прохаживалась по верхней палубе, поглядывая на ловких матросов, которые время от времени по команде капитана обезьянами взмывали на ванты.

А потом ей показалось скучным изо дня в день ходить, гулять по верхней палубе и смотреть в бескрайнюю синь моря, на которой в эти дни ничего интересного не происходило. Она попросила у капитана «Джангара» разрешения опуститься на нижнюю палубу и посмотреть, как рабы гребут на новых, облегченных, веслах.

Не то чтобы ее так уж интересовало то, как понурые, одетые в убогое тряпье, изможденные мужчины монотонно взмахивали веслами. Казалось, сам воздух здесь был тяжелым и спертым. Это на палубе‑то! Но это ее действие подходило для смены обстановки, ибо на верхней палубе она, кажется, изучила уже каждую дощечку — да что там, каждую трещинку — в обшивке корабля.

Рабы, которые сидели на веслах, были столь же разноликими, как и команда корабля. Соня обратила внимание на то, что негр‑матрос с плетью в руке иной раз подменял надсмотрщика‑турка и сам прохаживался между рядами гребцов. Среди них, как ни странно, не было ни одного чернокожего. Иными словами, несмотря на оттенки кожи, все гребцы были для негра‑матроса белыми.

Негр покрикивал на них с особым удовольствием, кое‑кому доставалось и плети. Видно, таким образом это дитя Африки утоляло свою ненависть к белой расе вообще.

Он, должно быть, хороший моряк, решила Соня, в противном случае не чувствовал бы себя так вольготно на этом судне, полном рабов.

Княжна охотнее представила бы его прикованным, как и другие гребцы, ножными кандалами к специальным кольцам у своих рабочих мест.

Накануне Соня, спускаясь по лестнице, нечаянно наступила на подол собственного платья, едва не оторвав юбку. Так что она усадила Мари за шитье, а сама, переодевшись в другой наряд, вновь отправилась с Жаном гулять.

Обычно на нижнюю палубу сопровождал их один из матросов, которого капитан Мустафа придавал для сопровождения своим гостям.

Но случилось так, что матрос этот понадобился помощнику капитана как раз в тот момент, когда Соня с Жаном во второй раз спустились на палубу. Пообещав сию минуту вернуться, матрос исчез, а пассажиры за—смотрелись на ритмичные движения гребцов. Соня подошла поближе, коря себя за бессердечие: почему ее так тянет смотреть на работу этих обездоленных людей? — как вдруг услышала отчаянный шепот: