– Прошу вас, доктор Джибсон, говорите, – сказала Сильвия, – я очень хочу знать все, что вы можете сказать мне по этому поводу.

– У вас возник вопрос о том, каким образом инфекция попала к вашему ребенку? Доктор Перрин высказал предположение, что, может быть, он… вы понимаете его опасения? Весьма возможно, что так оно и было. Мне все это только лишний раз доказало, как неразумно поступает врач, уклоняясь от своей прямой обязанности – лечить больного. Если вы хотите установить, кто именно занес болезнь, то вам следует обратиться не к врачу, а к сыщику. Я знаю, конечно, что есть люди, которые могут совмещать обязанности врача и сыщика, и притом, заметьте, без всякой предварительной подготовки и изучения той или другой профессии.

Он остановился, чтобы подчеркнуть иронию этого последнего замечания. Сильвия терпеливо ждала.

– Вам внушили мысль, – заговорил он снова, – что всему виною ваш муж, и мысль эта, несомненно, крепко засела в вашем мозгу. Поэтому необходимо, чтобы кто-нибудь поговорил с вами откровенно. Позвольте мне сказать вам, что из десяти мужчин восемь хворали этой болезнью в какой-нибудь период своей жизни. Лишь немногие из них излечились вполне, у других же эта болезнь осталась, хотя они и уверены, что совершенно здоровы. Представьте себе, что у вас насморк. Через месяц вы заявляете, что он прошел. С практической точки зрения это так и есть. Но если я возьму микроскоп, то найду, что зародыши болезни все еще сохранились на вашей слизистой оболочке, и я знаю, что вы можете передать свой насморк – и в очень тяжелой форме – какому-нибудь другому человеку с повышенной восприимчивостью. Вы можете прожить всю свою жизнь, так и не избавившись окончательно от этой болезни. Вы понимаете меня?

– Да, – тихо сказала Сильвия.

– Я говорю восемь из десяти, но в этом отношении могут быть кое-какие разногласия. Некоторые врачи скажут семь из десяти, последние же исследования показали девять из десяти. Поймите, что я говорю не о каких-нибудь кутилах и шалопаях, я имею в виду ваших братьев, если они у вас есть, ваших кузенов, ваших лучших друзей-мужчин, которые ухаживали за вами и за которых вы готовы были выйти замуж. Если бы вы узнали это о ком-нибудь из них, то, конечно, прекратили бы с ним всякое знакомство и поступили бы несправедливо, потому что, если бы вы решили отнестись так ко всем, кто когда-либо хворал этой болезнью, вам пришлось бы попросту пойти в монахини.

Старик снова сделал паузу. Затем, хмуро взглянув на нее из-под своих косматых бровей, он воскликнул:

– Говорю вам, миссис ван Тьювер, что вы несправедливы к вашему мужу. Он любит вас, и он хороший человек. Я говорил с ним и знаю, что на его совести лежит гораздо меньше грехов, чем на совести большинства мужей. Я уроженец Юга и хорошо знаю ту веселую, пылкую молодежь, с которой вы танцевали и флиртовали всю свою юность. Если бы вы узнали их секретные дела, если бы вы проникли в их тайны, вам вряд ли доставило бы удовольствие общество этих молодых людей. Я повторяю вам снова, что вы несправедливы к вашему мужу. Лишь очень немногие мужчины перенесли бы это так терпеливо, как переносит он до сих пор.

Сильвия слушала все это молча, без малейшего движения, так что старик-доктор начал даже чувствовать некоторую неловкость.

– Заметьте, – сказал он, – я не говорю, что мужчины должны быть такими. Они заслуживают хорошей взбучки, большинство из них. Лишь очень немногие достойны соединиться с хорошей женщиной. Я всегда говорил, что нет такого мужчины, который был бы достаточно хорошо для хорошей женщины. Но я держусь того мнения, что, когда вы выбираете одного из них, чтобы наказать, он обычно бывает не самый виновный, а просто тот, который имел несчастье навлечь на себя подозрение. И он знает, что это несправедливо. Он должен быть сверхчеловеком, чтобы горько не сетовать в душе на такую несправедливость. Вы понимаете меня?

– Понимаю, – ответила Сильвия все тем же подавленным голосом.

Доктор встал и положил руку на ее плечо.

– Я уезжаю домой, – сказал он, – весьма возможно, что мы никогда больше не встретимся. Я вижу, что вы делаете большую ошибку и навлекаете на себя в будущем много бед. Я хотел бы предупредить это, если бы только смог. Мне хочется научить вас более трезво относиться к жизненным фактам. Поэтому я скажу вам то, чего я никогда не предполагал говорить какой-нибудь даме.

Он смотрел ей прямо в глаза.

– Вы видите, я старик и кажусь вам вполне почтенным человеком. Я знаю, что вы посмеивались надо мной, но все же не чувствовали ко мне особого отвращения. Так вот, я должен сказать вам, что у меня была эта болезнь. Да, я хворал ею, и тем не менее у меня родилось шесть прекрасных здоровых детей. Более того, я, конечно, не могу называть имен, но знаю наверное, что среди людей, нанятых вашим мужем на этом острове, двое имеют эту болезнь. Принимая у себя в доме какого-нибудь очаровательного, прекрасного воспитанного джентльмена, вы должны помнить, что из десяти шансов восемь за то, что он хворал этой болезнью, и три или четыре из десяти за то, что он болен ею в ту минуту, когда пожимает вам руку. Ну, а теперь поразмыслите над этим и перестаньте мучить своего бедного мужа.


Приехав в Нью-Йорк, я первым делом послала Сильвии маленькое письмецо с изъявлениями моей любви к ней. Я не написала ей ничего такого, что могло бы расстроить ее, а просто напомнила, что мысленно я постоянно с ней и мечтаю о том времени, когда мы увидимся с ней в Нью-Йорке и поговорим по душам. Я вложила это письмо в простой конверт, написала адрес на машинке и отправила его по почте от имени моей стенографистки. Квитанция пришла обратно, подписанная чьей-то незнакомой рукой, должно было секретарем. Я узнала потом, что письмо это не дошло до Сильвии.

Ее муж, без сомнения, возобновил свои настойчивые требования прекратить всякие сношения со мной. Наконец он добился от нее обещания, что она напишет мне письмо, в котором сообщит свое решение. В этом письме она говорила мне, что будет избегать всякого волнения и напряжения нервов, пока кормит своего ребенка. Муж ее вызвал свою яхту, и они отправляются в Шотландию, а зиму собираются провести на Средиземном море и на Ниле. В течение этого времени она не будет переписываться со мной, но все же хочет, чтобы я знала о ее планах и верила в ее дружбу. Как только она вернется в Нью-Йорк, мы непременно увидимся.

«Случилось очень многое, чего я еще не могу уяснить себе, – прибавила она в письме. – Но в настоящее время я постараюсь не думать об этом. Вы, без сомнения, согласитесь со мной, что в течение этого года я должна быть только матерью. Я хочу, чтобы вы были совершенно спокойны за меня в течение этого времени, и еще раз повторяю: я буду только матерью, а не женой. Я покажу это письмо своему мужу перед отправкой, чтобы он в точности знал, что я делаю и как решила поступать в будущем».

– Разумеется, – сказал он, прочтя письмо, – можете послать его, если вы настаиваете на этом. Но вы должны понять, что таким образом вы только откладываете решение.

Она ничего не ответила и он в конце концов спросил:

– Вы хотите сказать этим, что не намерены принять во внимание мои требования?

– Я только хочу сказать, – спокойно ответила она, – что ради моего ребенка я откладываю на целый год все споры по этому поводу.

Я была уверена, что скоро услышу о Клэр Лепаж. И действительно, дня через два она вызвала меня по телефону.

– Я должна сейчас же увидеться с вами, – заявила она. И в голосе ее чувствовалось сильное волнение.

– Прекрасно, – сказала я, – приходите сейчас же. Она явилась в мою маленькую квартиру. Это был ее первый визит ко мне, но она даже не оглянулась кругом, даже не присела и, едва переступив через порог, воскликнула:

– Почему вы не сказали мне, что знакомы с Сильвией Кассельмен?

– Дорогая моя, – ответила я, – я совсем не считала себя обязанной говорить вам об этом.

– Вы обманули меня! – с жаром воскликнула она.

– Послушайте, Клэр, – сказала я, глядя ей в глаза, чтобы немного успокоить ее. – Вы хорошо знаете, что я не была связана тайной, и притом я ведь не причинила вам никакого вреда.

– Зачем вы это сделали? – спросила она, и, к сожалению, у нее вырвалось при этом проклятие.

– Я никогда не упоминала вашего имени, Клэр.

– А что мне толку от этого? Они все равно разузнали все. Мне расставили ловушку.

Я вспомнила в эту минуту, что мне не следует выказывать ей сожаления.

– Сядьте, Клэр, – сказала я, – и расскажите мне все по порядку.

– Я не желаю разговаривать с вами! – воскликнула она.

Но это была последняя вспышка гнева.

– Прекрасно, – ответила я. – Но зачем же вы пришли ко мне в таком случае?

Она ничего не ответила и села.

– Они перехитрили меня! – жаловалась она. – Если б я могла подозревать, в чем дело, то, конечно, сумела бы придержать язык за зубами. А так им удалось одурачить меня.

– Вы говорите какими-то загадками. Кто это «они»?

– Дуглас и эта старая лисица Росситер Торренс.

– Росситер Торренс?

Я несколько раз повторила про себя это имя и вдруг вспомнила: старый стряпчий семьи ван Тьюверов.

– Он послал мне свою карточку и сказал, что его направила ко мне Мэри Аббот. У меня, разумеется, не было никаких подозрений, и я прямо попала в ловушку. Мы поговорили немного о вас, и он даже узнал от меня, где вы живете. Но в конце концов он признался мне, что пришел вовсе не от вас, а просто ему надо было узнать, знаю ли я вас и насколько я близка с вами. Его послал ко мне Дуглас. Затем он стал требовать, чтобы я сказал ему, что я говорила вам о Дугласе и зачем я сделала это. Разумеется, я отрицала, что говорила вам о нем. Если б вы только знали, как он измучил меня!

Клэр на минуту умолкла.

– Мэри, как вы смогли сыграть со мной такую штуку?

– Мне и в голову не приходило, что я могу повредить вам, – возразила я. – Я просто старалась помочь Сильвии.