Тем временем я собирала, как могла, сведения о ван Тьюверах. В газетах иногда попадались заметки о том, что яхта «Тритон» прибыла на Азорские острова, или что она налетела на тендер в гавани Гибралтара, или что мистер и миссис ван Тьювер удостоились чести быть принятыми в Ватикане, или что они проводили сезон в Лондоне, представлялись ко двору и были гостями германского императора во время военных маневров. А в столице Соединенных Штатов Америки миллионы рабов наемного труда утром, отправляясь на работу, и вечером, возвращаясь домой в битком набитой грохочущей подземке, читали об этом и радовались триумфальным похождениям своих соотечественников.

Посещая Клэр, я научилась интересоваться светскими новостями. Она читала мне выдержки из одной еженедельной газеты, печатавшей сплетни о богатых и знатных, и разъясняла двусмысленные намеки, срывая покровы со всевозможных скандальных историй. Некоторых мужчин она сама знала довольно близко и в разговоре со мной называла их попросту – Берти, Реджи, Виви, Элджи. Она немало знала и о женщинах этого высшего круга и сообщала о них подчас чрезвычайно интимные подробности, которые, наверное, неприятно поразили бы этих важных дам.

Нечего и говорить, что знакомство с миром Клэр давало много материалов для моих отдельных выступлений в качестве социалистического оратора. Из тепличной атмосферы ее роскошного дома я отправлялась в жалкие наемные трущобы, где маленькие дети, работая по двенадцать-четырнадцать часов в день, зарабатывали немного больше цента в час за изготовление бумажных цветов. Случалось, что я, покатавшись по парку в автомобиле одного из расточительных друзей Клэр, пересаживалась в подземку и отправлялась на какое-нибудь собрание, где обсуждался вопрос о невыносимых условиях труда, ежегодно обрекающих на гибель известный процент молодых фабричных работниц.

Эти вопиющие контрасты все сильнее возмущали меня, и речи, которые я произносила на партийных собраниях, стали понемногу привлекать внимание своей горячностью. В то лето, помнится, я испытывала враждебное чувство даже к прелестной Сильвии, портрет которой висел в рамке у меня в комнате. В то время как она представлялась ко двору, я изучала положение рабочих на стекольных фабриках в штате Нью-Джерси и видела там, как десятилетние мальчики работали перед раскаленными печами, пока не падали от истощения или, нередко, совсем теряли зрение. Пока она и ее супруг гостили у германского императора, я под видом работницы-польки проникала в тщательно охраняемые тайны сахарного треста в Бруклине, где не проходит дня, чтобы кто-нибудь из рабочих не задохнулся от вредных испарений.

Но вот ранней весною Сильвия вернулась из свадебного путешествия домой. Она приехала на одном из роскошнейших новых пароходов. На следующее утро я снова увидела в газете ее портрет и прочла несколько слов, которыми ее супруг поделился с одним из ехавших с ними путешественников о гостеприимстве Европы к приезжим американцам. Затем прошло несколько месяцев, в течение которых я больше ничего не слыхала о них. Я погрузилась в свою работу по обследованию условий детского труда и, должно быть, так ни разу и не вспоминала о Сильвии вплоть до той достопамятной встречи у миссис Эллисон, когда она сама подошла ко мне и взяла меня за руки.


Миссис Роланд Эллисон была одна из тех женщин, которые, несмотря на окружающее их внешнее благополучие, постоянно испытывают некоторое душевное беспокойство. Я случайно встретилась с ней на собрании и рассказала ей о том, что видела на стекольных фабриках. После этого она решила, что мои слова должны услышать все интересующиеся общественными вопросами, и с этой целью устроила прием у себя на Мэдисон авеню.

Не помню точно, что я говорила тогда, но, по словам Сильвии, запомнившей все до мельчайших подробностей, я произвела на слушателей сильное впечатление. Я рассказала им, между прочим, историю маленького Анджело Патри. Этот итальянский мальчуган поддерживал пьяницу отца и работал, как взрослый, невзирая на законы о детском труде, действующие в штате Нью-Джерси. Его родители жили в нескольких милях от стекольной фабрики, на фруктовой ферме, которую они арендовали, и маленький Анджело ежедневно ходил на работу по полотну железной дороги. Особенность стекольных фабрик заключается в том, что дети там работают и в дневных, и в ночных сменах. Поэтому, проработав шесть часов до полуночи и шесть часов после полуночи, маленький Анджело бывал очень утомлен. Возвращаясь однажды весенним утром домой, он не слышал пения птиц и не видел цветов, поскольку глаза его слипались. Он опустился на полотно и заснул. Машинист первого утреннего поезда заметил на пути какую-то груду, но принял ее за брошенное тряпье и не остановил поезд, чтобы как следует рассмотреть, в чем дело.

Все это рассказала мать ребенка, которая работала на фабрике в качестве упаковщицы стекла. Она горячо любила маленького Анджело. Когда я повторила несвязные слова, в которых она старалась описать мне вид маленького истерзанного тела ее сынишки, некоторые дамы украдкой прослезились.

После моего сообщения несколько женщин подошли ко мне поговорить. Гости понемногу разъезжались, и зал был почти пуст, когда ко мне приблизилась еще одна дама, ожидавшая своей очереди. Прежде всего меня поразила ее необычайная привлекательность, что всегда с первого взгляда на нее изумляло и пленяло людей, сталкивавшихся с ней. Затем ее наружность показалась мне почему-то очень знакомой. Где я встречала прежде эту молодую женщину?

Она сказала то, что всегда говорят в таких случаях: все это очень интересно, она и представить себе не могла, что на свете существуют такие ужасы. Чтобы испытать ее, я ответила:

– Столько людей говорили мне это, и я начинаю верить в их искренность.

– Да, мне вы можете поверить, – поспешно ответила она. – Видите ли, я прожила всю свою жизнь на Юге, а там не существует таких тяжелых условий труда.

– Вы уверены?

– Во всяком случае, наши негры всегда могут взять достаточно, чтобы насытиться.

Я улыбнулась. Затем, помня, что я должна пользоваться каждой минутой для своей пропагандистской работы, я поспешила добавить:

– У вас есть лесопильные заводы в Луизиане и сталелитейные в Алабаме, а также табачные и бумажные фабрики, фабрики тростниковых изделий, но знаете ли вы, как живут люди, работающие на них?

Все это я произнесла совершенно машинально, ибо подобные аргументы не более как привычный шаблон для каждого мало-мальски опытного агитатора. Но в то же время мозг мой, охваченный каким-то странным смятением, работал в совершенно ином направлении. Меня волновали прелесть этой молодой женщины, порывистость и глубина чувства, отражавшегося на ее лице, и, главное, это странное сознание, что я уже встречалась с ней когда-то. Однако, если бы мы действительно столкнулись с ней раньше, я никогда не забыла бы ее лица. Это было невозможно.

Хозяйка подошла к нам и рассеяла мое недоумение.

– Вам следовало бы завербовать миссис ван Тьювер в ваш комитет по охране детского труда, – сказала она.

Я почувствовала что-то вроде испуга. Мне хотелось воскликнуть: «Так это Сильвия Кассельмен!» Но как мне было объяснить им, почему я знаю ее? Не могла же я в самом деле сказать: «У меня в комнате висит ваш портрет, который я вырезала из газеты». Еще меньше могла я сослаться на знакомство с приятельницей ее мужа.

К счастью, Сильвия не заметила моего волнения, – к тому времени она уже научилась принимать, когда нужно, соответствующий вид.

– Пожалуйста, не сочтите это за лицемерие. Я действительно ничего не знаю об этих вещах. И если бы могла, с удовольствием помогла вам чем-нибудь.

Говоря это, она смотрела мне прямо в глаза своими рыжевато-карими глазами, и во взгляде этом выражались такая чистота, ясность и честность, какие можно было бы представить себе только во взоре ангела, случайно спустившегося на землю и увидевшего, в какую ужасную сеть запутались мы, грешные.

– Берегитесь! – засмеялась наша хозяйка. – Вы попали в опасные руки.

Но Сильвия не обратила внимания на ее предостережение.

– Я хочу узнать побольше обо всем этом, – сказала она. – Вы должны сказать мне, чем я могу быть полезна в вашем деле.

– Ловите ее на слове, – обратилась ко мне миссис Эллисон. – Куйте железо, пока оно горячо!

От меня не ускользнула нотка удовлетворения, прозвучавшая в ее голосе. Если она сможет сказать, что вовлекла миссис ван Тьювер в работу нашего комитета, – это будет для нее воистину ценный трофей.

– Я с удовольствием расскажу вам все, что знаю, – сказала я. – В этом заключается моя задача здесь, на земле.

– Возьмите мисс Аббот с собой, – посоветовала Сильвии моя энергичная хозяйка.

И прежде, чем я успела что-либо толком сообразить, оказалось, что я приняла приглашение миссис ван Тьювер покататься в парке. Исполняя свою роль deus ex machina, хозяйка постаралась освободить меня от других гостей, и я вскоре очутилась в большом новом автомобиле, скользившем по Мэдисон авеню так же бесшумно и быстро, как тень облака по полям. Когда я пишу эти строки, на моем столе лежит социалистическая газета, а в ней карикатура, где талантливый Вилли Дайсон изобразил двух дам на светском приеме. Одна из них говорит: «Это социальное движение становится, право, очень интересным». «Да, – отвечает другая, – на собраниях можно увидеть такое хорошее общество».

Во всей этой истории роль Сильвии была гораздо благороднее моей. Сидя в роскошном автомобиле в обществе одной из любимиц этого мира, я должна была чувствовать глубокую уверенность в святости своей миссии, чтобы не испытывать никаких сомнений. Ведь я ничего не могла принести ей, кроме страданий. Я говорила об условиях работы на фабриках, об ужасах, скрытых за стенами сахарных заводов, и видела, как тени одна за другой набегают на ее лицо. Вы, может быть, скажете, что с моей стороны было жестоко срывать повязку с этих прелестных глаз, но в подобных случаях я чувствовала себя ангелом Господним и носителем его идей.