Он засмеялся:

— Боялись? Вы? А я помню, как некая красивая молодая женщина кинулась меня защищать и храбро встала лицом к лицу с разъяренной толпой, готовой растерзать ее, если бы она не догадалась разрисовать свое лицо красными пятнами, выдавая их за следы оспы.

— Это была не храбрость, а отчаяние. Зато я помню, как вы набросились на меня за то, что я ослушалась вашего приказа и вышла из кареты, что мне захотелось убежать от вас и прямо пешком идти в Кале.

— И я совершенно уверен, что вам это удалось бы, хотя вряд ли снисходительно отнесся бы к вашей идее лишить меня своего очаровательного общества… — Чарльз медленно расхаживал по комнате. — Да, Мария! Расскажите, как вам живется в Грейвли? Вы застали там все таким, как помните?

— Сказать откровенно, и да, и нет. Прежде там был папа, а теперь дом кажется таким пустым, словно душу свою потерял. — Она грустно вздохнула и опустилась в кресло у камина, где слабо тлели угольки. — За это время все изменилось, стало другим.

— Да, так всегда бывает.

Ей послышались в его голосе нотки сожаления, и она удивленно на него взглянула.

— Вы сказали это с таким чувством, Чарльз. Вы жалеете о том, что уехали из Индии?

— Временами. — Он усмехнулся. — Индия имеет обыкновение забираться вам под кожу, проникать в кровь. — Он уселся напротив, протянул вперед длинные ноги, скрестив их, и спокойно смотрел на нее.

Мария потупила взгляд и машинально разгладила складки пеньюара.

— Мой папа тоже так говорил. Он так и не прижился в Англии, при всем своем достатке. Думаю, он предпочел бы быть нищим в Индии, чем богатым в Англии.

— Ни для кого не секрет, что именно в Индии он сколотил состояние.

— Это и дало ему возможность приобрести Грейвли. — Она подняла голову, лицо ее осветилось нежной улыбкой, чудесные глаза сияли, как драгоценные изумруды. — А вы знаете, что я родилась в Индии?

— Припоминаю, мама что-то об этом говорила, — с искренним интересом откликнулся Чарльз. — А где именно?

— В Симле. Летом, когда начиналась жара, мама всегда уезжала в горы. Вскоре после родов она умерла, и папа — он не отличался крепким здоровьем — переехал со мной в Англию.

— И решил обосноваться в Суссексе?

— Да. Ему понравилась тамошняя природа, окрестности. Папе тяжело было расстаться с Индией, но он считал необходимым, чтобы я воспитывалась в Англии. — Она погрустнела. — Я и не думала, что он так скоро меня покинет.

— Я вижу, вы с ним были очень близки.

— Да, он был для меня всем, целым миром. Теперь вокруг все словно чужое, красивое, но чужое…

Чарльз откинул голову на спинку кресла, тело его расслабилось. Он молчал, но это молчание не было напряженным, и Мария постепенно успокоилась.

Чарльз всегда дарил ей это чувство надежной защищенности, и, глядя на его отсутствующее лицо, Мария думала: как странно, что это всегда так было. Теперь, когда она уже знала о своей любви, его присутствие не повергало ее в замешательство. Но она была незамужней, они уже не спасались бегством из Франции, а вращались в респектабельном обществе Англии, где считалось верхом неприличия, чтобы девушка находилась наедине с мужчиной — человеком, которого она считала влюбленным в другую женщину.

Но спокойствие ее было временным, потому что она помнила — со дня на день Чарльз уедет в Дувр, и ей снова предстоит волноваться, пока он не возвратится вместе с Констанс. Она отчаянно боялась за него.

— Чарльз, мне очень неловко и стыдно.

— Вам? Почему?

— Потому что мне пришлось обременить вас своей просьбой. Мне тяжело думать, какой опасности я вас подвергаю. Если с вами что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

— Почему? В чем дело, Мария? — Он встал, подошел к ней, взял ее за руки и поднял с кресла. Вы говорите так, будто тревожитесь за меня.

— А как же иначе! — пылко воскликнула она. Я боюсь, что из-за меня вас опять могут ранить. Разве мало того, что я позволила вам драться на этой злосчастной дуэли!

Она умолкла, и Чарльз тихо спросил:

— Это как-то меняет дело?

Мария снова взглянула на него и в раздумье сказала:

— Да, только я не знаю почему.

— К лучшему или худшему?

— К худшему.

Чарльз осторожно разгладил морщинки у нее на лбу.

— Ну, не надо хмуриться, Мария. Это не так уж важно.

Ей хотелось закричать: «Нет, важно!» Это важнее всего, но она не могла сказать ему этого.

— Чарльз, мой отказ стать вашей женой вовсе не означает, что я желаю вам зла.

— Я знаю, знаю.

Чарльз мог думать только о ней. Противоречивость собственных чувств одновременно раздражала и смущала его. Он готов был на все, лишь бы завоевать ее благосклонность, даже отправиться во Францию на спасение ее кузины. Взяв лицо ее в свои ладони, он очень серьезно сказал:

— Знаете, Мария, когда вы уехали в Грейвли, я думал, что смогу забыть вас, выбросить из головы все мысли о вас. Но как только я снова увидел вас, ваше лицо, я был поражен силой и глубиной своих чувств. Когда я сделал вам предложение, я хотел получить законную возможность заботиться о вас. Но в лице моей жены мне нужна еще возлюбленная и подруга, с которой я мог бы делить любовь и радость.

Она хотела возразить, что этого недостаточно, он должен сказать, что любит ее, только ее, что больше у него никого нет и никогда не будет. В душе ее бушевала буря. Как случилось, что всего одним прикосновением он развеял ее решимость держать дистанцию? Она стиснула руки, чтобы они не дрожали, но это не помогло, и ее стало трясти еще сильнее. Чарльз пристально смотрел на нее, и она подняла голову. Их взгляды встретились.

— Чарльз! — прошептала она с мучительной тоской. — Кем вы меня считаете? Вы думаете, если я оказалась одна в вашем доме, то со мной можно очень мило развлечься в постели?

— Нет, Мария, если бы я этого захотел, это уже давно бы случилось. У меня была не одна возможность соблазнить вас, но я уважал вашу неопытность и невинность. Сейчас дело другое.

Она поразилась его уверенности в себе. Но силу его желания невозможно было отрицать, значит, он не заблуждался на свой счет. Сквозившее во всей его мощной фигуре напряжение возбудило ее, и она испугалась — не Чарльза, потому что он никогда не оскорбил бы ее насилием, а самой себя, опасаясь, что уступит соблазну.

— Уже поздно, — прошептала она, не желая облегчать ему ситуацию и скрывая возбуждение от его близости. — Я… думаю, вам пора идти. Завтра…

— Мария, то, что мы делаем сегодня, не имеет отношения к тому, что я буду делать завтра. Не волнуйтесь, завтра с первыми лучами солнца я буду уже на дороге в Дувр. Я не знаю, что заставило вас отвернуться от меня — возможно, страх довериться кому-то другому сразу после разрыва с Уинстоном. Но что бы там ни было, вы не можете отрицать свои чувства. Ваши глаза выдают вас.

Мария испугалась. Она должна была прогнать его, пока еще могла. А теперь сердце ее бешено заколотилось, и, вместо того, чтобы оттолкнуть руку, которой он еще придерживал ее подбородок, она бессознательно крепко сжала пальцами его запястье. Она тяжело дышала, не замечая, что вся напряглась, слегка согнув плечи, как будто защищаясь, отчего ее нежная шея вытянулась и стала еще тоньше и трогательнее, а маленькие груди приподнялись под пеньюаром.

Снисходительно и ласково Чарльз улыбнулся ей с высоты своего роста.

— Видите, Мария, вы хотите меня, и я покажу вам, как сильно.

Она попыталась отпрянуть, потому что наконец-то поняла, что этого не должно произойти, но, когда он обнял ее и прижался к ее губам, против воли ответила ему на поцелуй.

Прижимаясь друг к другу всем телом, они слились в долгом, чувственном поцелуе. Мария целиком отдалась сладостному ощущению его языка, жарких, пылающих губ. Чарльз распустил ей волосы, упавшие на спину струящимся каскадом, и стал осыпать легкими нежными поцелуями ее подбородок, щеки, ласково покусывать мочку ушка, и они со стоном упали на колени, будто силы им изменили.

Мария держала его голову, а он целовал ее нежную шею, от подбородка до ямочки между ключицами, распахнул полы пеньюара, и под рубашкой выступили высокие холмики ее грудей с острыми бугорками сосков, под тончайшей тканью едва различался темный соблазнительный треугольник. Он спустил с ее плеч пеньюар, затем ночную рубашку и устремил на ее груди восхищенный взгляд. Осыпая страстными поцелуями нежную гладкую кожу этих наивных холмиков, он вдруг втянул сосок губами, вызвав в Марии ответную дрожь.

Сосок мгновенно набух в ожидании дальнейшей ласки. Мария трепетала от страсти, которую возбуждал в ней Чарльз, касаясь ее в самых чувствительных местах нежной, опытной рукой. Он снова прильнул к ее губам в страстном, ненасытном поцелуе, и у Марии закружилась голова, она потеряла представление о действительности, самозабвенно отдаваясь волнам накатывающего наслаждения.

Пусть оскорбленная гордость заставила Марию ответить отказом на его предложение, но ведь она женщина и ей присущи все естественные для женщины чувства и желания, тело ее жаждало наполнения, удовлетворения врожденной потребности, так жестко подавляемой до сего времени, что теперь это обернулось против нее, с неудержимой силой требуя удовлетворения этой жажды. Тем более теперь, когда рядом с ней пылающий от страсти мужчина. Она вдруг осознала, что пробудившаяся в ней женщина жаждет его, и это было так внезапно и странно, что она со стоном отшатнулась от него.

Когда Чарльз подхватил ее на руки и отнес в кровать, пришлось признать, что пути назад нет, что невозможно предотвратить то, что должно произойти.

— Чарльз!

Он поднял голову, и глаза его потемнели от страсти, прочтя желание в ее взгляде. О, как он хотел ее! Ее нежные губы приоткрылись в ожидании его поцелуя.