Я провела ладонями по нежным лепесткам и вдохнула смешанный аромат, заполнивший мое сердце счастливыми воспоминаниями. Хотя при мысли о королеве Ленор у меня мучительно сжалось сердце, я позволила себе представить ее улыбающейся и разрумянившейся от солнца. Она шла за Розой подарками, оплетенными вьющимися растениями. Я видела от нее столько добра, что была обязана почтить ее память воспоминаниями. Не о том, как она умерла, но о том, какой она была при жизни.

Я оказалась в самом сердце розария, который был для меня так же священен, как церковь, и упала на колени. Стиснув ладони, я закрыла глаза и начала молиться. Я не знала, к кому обращена моя молитва — к Флоре или к Богу, — потому что в моем сознании они переплелись, слившись воедино. Я молилась за спасение Розы и мое собственное, умоляя придать мне силы жить, если принцесса покинет этот мир. Постепенно сковывавший мое тело страх отступил и мое дыхание стало свободным. Что бы ни ожидало меня впереди, я знала, что смогу жить, потому что сделала все, что могла.

Поднявшись с колен, я направилась к кусту лаванды, покрытому полураскрытыми бутонами. Нарвав полную пригоршню полураспу- стившихся цветочков, я собралась с духом, чтобы проделать обратный путь в Северную башню. Мои глаза не сразу приспособились к переходу от сгустившихся в саду сумерек к царящему внутри мраку. Дрожащие тени, казалось, насмехаются надо мной и над моими жалкими попытками разогнать их при помощи свечи. Я так сосредоточилась на своей цели, что не заметила слабого сияния, исходящего из Большого Зала. Более того, я прошла бы мимо, если бы не услышала звук, заставший меня замереть от ужаса. Это был голос, окликнувший меня по имени.

Я медленно подкралась к открытой арке двери и заглянула внутрь. Мой взгляд скользил по мраморным полам, высоким стенам, бесценным гобеленам. В другом конце комнаты горел светильник, приковавший мое внимание к королевским тронам, где в ожидании сидела чья-то темная фигура.

Миллисент.

Женщина, которую я в последний раз видела в состоянии, близком к смерти, по-прежнему излучала разложение и разрушение. Ее покрытая пятнами и шрамами кожа туго обтянула кожу лица, а седые волосы неопрятными прядями свисали на лоб и щеки. Но она укутала свою сгорбленную фигуру в хорошо знакомую мне роскошную зеленую накидку, а на ее макушке сверкала корона. Как же я была наивна, полагая, что чума способна свалить такую женщину! Ее ввалившиеся глаза блестели отраженным светом расположенного у ее ног фонаря. Она наблюдала за тем, как я медленно приближаюсь к ней, наслаждаясь каждым моим шагом. Что толку с победы, если не существует свидетелей, способных ее оценить?

Так вот как все окончится, — подумала я. — Миллисент торжествует победу.

— Ты пришла, чтобы засвидетельствовать мне почтение?

Ее пронзительный голос прогремел в пустом зале, обрушившись на меня ужасающим эхом. Я смотрела на нее в немом испуге. Я так устала. У меня не осталось ни сил, ни желания бороться.

—  Элиза. — Она прошипела мое имя, оскверняя его своим голосом. — Склонись передо мной как перед полноправной правительницей этой страны.

— Полноправная правительница этой страны — Роза, — произнесла я далеко не так уверенно, как мне хотелось.

— Это ненадолго.

Я похолодела от ужасающей бесповоротности и непоправимости, которой повеяло от этих слов. Откуда она знала, что Роза при смерти? И тут я вспомнила о тайном ходе, соединяющем ее комнату со спальней Розы. Неужели она слышала нас со своей постели? Все это время, пока я считала ее мертвой, она слушала стоны Розы и мои отчаянные молитвы.

—  Я последняя в цепи престолонаследия, — провозгласила Миллисент, — и со смертью Розы трон переходит ко мне. Давно пора.

Она выглядела и вела себя как безумная, но я не могла отрицать того, что в ее словах есть определенная доля правды. Если бы она не родилась женщиной, она могла стать великим правителем! Ее душу изуродовали обида и горечь, без которых она и в самом деле была способна на величие.

— Даже Флора с этим согласилась, верно?

Миллисент смотрела на меня широко раскрытыми глазами, само воплощение невинности. Упоминая имя покойной сестры, она играла на моих чувствах.

—  Она знала, что мой брат был бездарностью. И все же он принял бразды правления, оставив на мою долю великую задачу поиска мужа. Ты только представь себе это, Элиза! Неужели ты смогла бы этим удовольствоваться?

Я всегда поддерживала идею того, что Роза должна унаследовать трон. Как же мне было не сочувствовать Миллисент. Той женщине, которой она некогда была, чьи невостребованные таланты оказались задушены традициями?

—  В эти трудные времена королевству нужен сильный вожак, — продолжала Миллисент. — Я буду вашим спасителем!

Осознавала ли она, как сильно ее победный клич напоминает квохтанье безумца? Или ей просто не было до этого дела? В этой восседающей на так долго ускользавшем от нее троне самодовольной фигуре до сих пор ощущалось что-то величественное. Я стояла у края помоста, запрокинув голову и глядя на нее снизу вверх. Эта заискивающая поза вызвала на ее лице кривую улыбку.

—  Ты сделала для Розы все, что могла, но уже слишком поздно. Давай отметим начало новой эры. Смею тебя уверить, Элиза, это будет отличаться от всего, что ты когда-либо видела.

Она с трудом встала, сжимая одной рукой подлокотник трона и вытянув вперед другую. Тускло сверкнуло золото, и я увидела на ее пальце перстень короля Ранолфа. Перстень, который из поколения в поколение передавался от отца к сыну как символ права на престол. При мысли о том, как Миллисент снимала его с безжизненной руки короля Ранолфа, меня охватила непреодолимая ярость. Ее жажда власти уничтожила королевскую семью и превратила величественный замок в кладбище. А сама она восстала из пепла, злорадствуя над поверженными противниками и наслаждаясь одержанной победой.

Миллисент ткнула перстень мне в лицо, требуя полного подчинения. Ее пальцы с узловатыми костяшками оказались в дюйме от моего лица, и я вдруг ощутила, как врезается мне в бок рукоять кинжала за поясом. Одним стремительным движением я схватила ее за руку и изо всех сил рванула на себя. Утратив равновесие, она рухнула с помоста, с глухим стуком упав на пол. Несмотря на весь свой зловещий вид, Миллисент была просто старухой, и ее хрупкое тело было не в состоянии сопротивляться моему свирепому натиску. Накидка слетела с ее плеч, а юбки задрались, обнажив тощие руки и ноги. В других обстоятельствах это жалкое зрелище могло пробудить у меня сострадание. Но в моей душе не осталось ни капли сочувствия к Миллисент. Я не могла позволить, чтобы королевством, несмотря на всю его нынешнюю слабость, управляло подобное существо.

Я выхватила кинжал из-за пояса и замахнулась на нее. Мое тело усвоило уроки Дориана. Я до сих пор ощущала его руки, сжимающие мои кисти и направляющие мои удары. Моя рука действовала как будто по собственной воле, исполняя то, чему научил ее мой супруг. Поверни лезвие в сторону, чтобы оно скользнуло между ребер, — звучало у меня в ушах, — а потом резко и сильно вонзи его снизу вверх. Никаких колебаний. Никакой жалости. Я по самую рукоять вонзила кинжал в тело Миллисент, целясь в сердце, и наши с ней крики слились в один протяжный вопль. Кровь хлынула из раны, заливая мои пальцы и рукава. Я выдернула лезвие и в ужасе уставилась на алую жидкость, хлещущую из тела Миллисент.

Рот Миллисент раскрылся в беззвучной агонии. Она мучительно пыталась сделать вдох. Я попятилась, отстраняясь от собирающейся у моих ног лужи крови. Ее скрюченные узловатые пальцы хватали пустой воздух, а тело корчилось и извивалось по мере того, как его медленно покидала жизнь. Наконец-то она выглядела как самая обычная старуха, беспомощная и безвредная, и на мгновение я ужаснулась делу своих рук. Но тут я увидела ее глаза. В них горела ненависть, не оставившая сомнений в правильности того, что произошло. Пока была жива Миллисент, надо мной и Розой нависала смертельная опасность.

Однажды Миллисент уже удалось меня одурачить. Я думала, что ее забрала чума. Я не имела права повторять эту ошибку. Ее судорожные движения становились все медленнее, глаза закрылись, и наконец она затихла. Я осторожно шагнула вперед, присматриваясь к ней в поисках признаков жизни. Руки и ноги Миллисент были неподвижны, и ее грудная клетка не вздымалась. Ее рот распахнулся в вечном тщетном крике.

Почему же ее истошные вопли продолжали терзать мой слух?

Я обернулась назад. В дверном проеме стояла моя племянница Приэлла. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса, и она кричала так громко, что, казалось, способна была разбудить даже мертвых.

Если бы только это было возможно.

Я бросилась к ней, но ни мое окровавленное платье, ни стиснутое в моей руке орудие убийства ничуть ее не успокоили. Дрожа всем телом, она отшатнулась, уклоняясь от моей попытки ее обнять. Я, как могла, вытерла кинжал о подол юбки. Я знала, что уже никогда не надену это платье.

—  Приэлла, слава Богу, ты жива, — воскликнула я. — Прошу тебя, не бойся, я все тебе объясню.

—  Я думала... — срывающимся голосом начала Приэлла, — я думала, здесь я буду в безопасности. Когда в тот день ты пришла к моему дому...

— Ты была в доме? Это твое лицо мелькнуло в окне?

Приэлла кивнула.

— Когда я получила твое письмо, я сделала все в точности так, как ты говорила. Я закрылась внутри и стала ждать родителей. Они уехали, как только окончилась война, чтобы восстановить торговлю с нашими партнерами на севере.

Родители Приэллы ехали по тем же дорогам, по которым возвращались солдаты. Это означало, что они оказались в облаке чумы. Я уже предвидела, чем закончится рассказ Приэллы.

—  Они сказали, что их не будет всего несколько дней. Я ждала и ждала, но они так и не вернулись. Как только разнесся слух о чуме, слуги сбежали. Они сказали, что попытаются спастись за городом. Но я помнила твое предостережение, и я осталась. Одна!