Но моя судьба оказалась иной. Я не знаю, сколько прошло времени, часы или годы, но вдруг я ощутила влажную от пота подушку мод щекой и тяжесть одеяла у себя на груди. Мои глаза горели от недосыпания, но терзавшая меня лихорадка отступила. Я увидела рядом с собой Нэрна. Черты его раскрасневшегося лица были искажены язвами и отеками. Я слышала его затрудненное дыхание — медленные и мучительно-сиплые вдохи и выдохи. Больше на кровати никого не было. В дальнем конце комнаты в очаге едва тлели угли. Наш дом, в котором всегда бурлила кипучая деятельность, онемел.

Видимо, я села слишком быстро, потому что у меня тут же закружилась голова, и мне пришлось закрыть глаза, чтобы остановить вращающуюся комнату. Когда движение в голове остановилось, я снова огляделась. В тусклом свете затухающего очага я увидела гору брошенной на пол одежды. Нэрн сделал очередной судорожный вздох, и мне показалось, что это усилие может стать последним. Посмотрев на груду одежды, я заметила движение.

Крыса, подумала я. Время от времени они пробирались в хижину, но редко в ней задерживались, поскольку мы всегда съедали все до последней крошки. Я приподнялась на кровати, заставляя себя встать и прогнать непрошеного гостя. Но только пройдя по комнате на подгибающихся ногах, я поняла, что груда одежды — это моя мать.

Я упала рядом с ней. Она была укутана в плащ с наброшенным на голову капюшоном. Ее колени были прижаты к груди, а руки прятались в складках юбки. Я сняла капюшон, и моим глазам предстало жуткое зрелище. Сколько я себя помнила, лицо моей матери всегда было осунувшимся и измученным, но несмотря на это прелестным. Теперь же оно напоминало лицо чудовища. Из красных язв по щекам струились гной и кровь, шея безобразно распухла, а окровавленные губы застыли в гримасе боли. Ее глаза медленно открылись. Когда-то они были синими и добрыми, но сейчас стали розовыми и лишились каких-либо чувств.

— Мама.

Я не знала, что еще мне сказать. Я не была уверена, что она меня узнала.

Ее тело не шелохнулось, но одна рука выскользнула из складок ткани и потянулась ко мне. Губы приоткрылись, издав какой-то звук. Это могло быть мое имя. Это мог быть стон страдания. Сказать наверняка было невозможно.

— Пожалуйста, пойдем в постель, — позвала я.

Я понятия не имела, как за ней ухаживать, но смотреть на то, как она подобно животному лежит на полу, было невыносимо. Она не заслуживала такой участи.

— Элиза.

На этот раз я узнала свое имя и улыбнулась. Если она до сих пор меня узнаёт, значит, еще не все потеряно.

— Пойдем.

Я потянула ее за плечи. Она приподнялась и потянулась ко мне обеими руками, но сил на то, чтобы встать, у нее не хватило. Я, как могла, тащила ее по полу, надеясь на то, что юбка защитит ее ноги, но она не жаловалась. Я уложила на край кровати ее голову и руки, а затем наклонилась, чтобы приподнять нижнюю часть ее тела. Моя голова раскалывалась от боли, и к тому времени, когда я уложила ее рядом с Нэрном, я уже едва не теряла сознание. Я заползла на кровать и легла рядом, поглаживая ее руку.

— Мама, все остальные... — начала я и тут же запнулась.

Ее водянистые глаза неотрывно смотрели на меня, подтверждая то, что я не осмеливалась облечь в слова. Все умерли. Пока я лежала в бреду, моя семья исчезла. Я вспомнила, как она держала на руках братишку, такого маленького и такого неподвижного. Я надеялась, что он умер быстро.

Но я выжила. И это означало, что эту чуму, это страшное бедствие, уничтожившее мою семью, можно победить. Я была еще очень слаба, но уже чувствовала, как ко мне возвращаются силы, а мысли проясняются. Я обвила руками ее тело, такое худое, сплошная кожа да кости, призывая жизнь скорее в него вернуться.

—  Пожалуйста, — умоляла я, — не покидай меня. Что я буду без тебя делать?

— Агна.

Она произнесла это очень медленно и тихо, еле слышным шепотом. Ее горло так распухло, что каждый звук давался ей с невероятными мучениями. Я ощущала, сколько усилий стоят ей эти слова.

— Ты должна уехать.

Я приблизила к ней лицо, чтобы ей не приходилось так сильно напрягаться. Из ее носа стекала тонкая струйка крови, и я вытерла ее рукавом.

—  Хорошо, я поеду в Сент-Элсип, — согласилась я, — но только после того, как ты поправишься. Мы сможем поехать туда вместе.

Ее руки принялись шарить в складках юбки. Я стиснула ее пальцы, как будто это могло удержать ее со мной. Но она отняла руку и начала дергать юбку своего обтрепанного платья. Проследив за ее взглядом, я посмотрела на край подола. Она кивнула, застонав от боли, вызванной этим движением. Перебирая пальцами подол, я наконец дошла до чего-то плотного. Я нащупала металлическую монету, потом еще одну и еще одну. Это были деньги, которые она припрятала тайком от отца. Деньги, которые позволят мне выбраться отсюда.

При мысли о новой жизни без нее по моим щекам заструились слезы. Тихий, едва различимый стон заклокотал у нее в горле, и я поняла, что она пытается меня утешить. Мое страдание причиняло ей больше боли, чем истязания, которым подвергала ее чума. Твердо решив не умножать ее муки, я подавила рыдания и вымученно улыбнулась.

—  Не волнуйся, — произнесла я. — Я найду себе место в замке. Ты сможешь мной гордиться.

Ее пальцы внезапно стиснули мои предплечья, и ногти больно впились в кожу, заставив меня поморщиться. У меня все еще была высокая температура, но ее кожа казалась мне горячей, как огонь. Она уже не могла говорить, а только учащенно и поверхностно дышала, как человек, взбирающийся на крутой холм. Мое сердце до сих пор сжимается при воспоминании о том, как моя любимая мамочка отчаянно пыталась защитить меня, даже находясь на пороге смерти. С ее растрескавшихся губ сорвалось одно-единственное слово. Это звучало похоже на «пелл», но с таким же успехом могло быть и «белл». Пыталась ли она предостеречь меня от чего-то? Побуждала поскорее уехать? В отчаянии я спрашивала у нее, что это означает, но ответом мне был лишь дребезжащий хрип.

—  Я принесу воды, — произнесла я, отчаянно пытаясь сделать хоть что-нибудь, что могло бы ее немного утешить.

Я с трудом поднялась с кровати. Каждое утро мои братья были обязаны первым делом наносить воды из колодца, но когда это делалось в последний раз? Ведро стояло между дверью и очагом, как будто кто-то в спешке уронил его там. Заглянув внутрь, я увидела лужицу воды на самом дне. Этого было достаточно, чтобы смочить край сорочки, и я поспешила вернуться к кровати, оставляя за собой мокрую дорожку.

Но я опоздала. Мамины глаза были закрыты, и она лежала совершенно неподвижно. Ее лицо было изуродовано зверствами болезни, зато с него исчезла гримаса страдания, сменившись умиротворением. Я сползла на пол у кровати, предавшись охватившему меня отчаянию. Горе и шок всей тяжестью навалились на мое ослабевшее тело, и я сама себе казалась новорожденным, не способным ни говорить, ни стоять. Без моей мамы, моей защитницы, у меня не было ничего. Мне показалось, я много часов сидела на коленях, опершись руками о пол. Мамина смерть так меня потрясла, что у меня не осталось сил даже на то, чтобы плакать.

Единственными звуками в комнате были судорожные вдохи и выдохи Нэрна. Они были медленными, но все более ритмичными. Я безжалостно приказала себе подняться на ноги. Лицо брата горело, но его кожа не пылала жаром, как мамина. Возможно, мне удастся спасти хоть одну жизнь, — подумала я.

Я подняла ведро и, спотыкаясь, побрела к двери, чтобы принести свежей воды из колодца. Когда я вышла наружу, первым, что меня поразило, стал дневной свет. Мне казалось, что наша хижина существует посреди вечной ночи. Я услышала какие-то звуки, доносящиеся из хлева. Возможно, хотя бы лошадь выжила, подумала я. Едва я приблизилась к хлеву, дверь распахнулась и я очутилась лицом к лицу с отцом.

— Элиза!

Он в изумлении застыл на месте. Могу себе представить, какое я представляла собой зрелище: в одной сорочке, красная и грязная. Но его внешность была еще более шокирующей. Отец, которого я считала умершим, выглядел так же, как всегда. Его обветренное лицо как всегда подозрительно хмурилось, а плечи ссутулены. Но он был здоров.

— Я думала... Я думала, ты умер, — выдавила из себя я.

— Я то же самое думал о тебе.

Мы стояли, глядя друг на друга, как два привидения.

— Мама, — прошептала я, — она сказала...

— Она жива? — удивленно спросил отец.

Я покачала головой.

— Ее больше нет.

— Да, я так и думал. Я думал, что, возможно, она умерла еще вчера, но наверняка знать не мог.

Как он мог не знать, жива его жена или умерла?

— Разве ты за ней не ухаживал? — спросила я.

Его лицо превратилось в темную маску. Такое выражение я видела всякий раз перед тем, как он меня избивал.

— Я делал все, что мог, мисси. Я смотрел, как по очереди умирают мои животные, пока у меня не осталось лишь несколько кур да лошадь. Пока ты валялась в постели, я хоронил своих мальчиков. Четверо моих сыновей умерло.

От моего внимания не ускользнуло то, что он упомянул скот раньше, чем детей.

— Ты считаешь, что я должен был оставаться в этом доме, рискуя своей жизнью? — спросил он. — Кто, по-твоему, каждое утро оставлял у двери воду и еду? Как смеешь ты говорить, что я не заботился о своей семье?

Возможно, он и помогал нам жить. Но я не собиралась ему благодарно кланяться за такие крохи внимания.

— Я спал здесь, в соломе, — продолжал он. — Но теперь, когда ты поправилась, ты можешь привести дом в порядок. А я для разнообразия смогу поспать в собственной кровати.

— Ты забыл спросить о Нэрне.

Отец смотрел на меня. В его взгляде не было ни горя, ни надежды. Он был выжидательным.

— Мне кажется, он выживет.