Элизабет Блэквелл - Замуж за принца

Она уже стала легендой. Той красивой своенравной девушки, которую я знала, больше нет. Она исчезла навсегда, а ее жизнь превратилась в миф. Миф о принцессе, уколовшей палец о веретено прялки и заснувшей на сто лет только для того, чтобы пробудиться от поцелуя юноши, полюбившего ее всем сердцем.

Я услышала эту сказку вчера вечером, когда волочила ноги мимо комнаты детей, направляясь в постель. Мой слух уже не тот, что раньше, но голос Рэйми звучал из-за двери совершенно отчетливо. Я не сомневаюсь в том, что, рассказывая сказку, она прыгала по комнате, потому что кроме ее голоса я слышала и пресловутый скрип пола. Моей правнучке недостаточно просто рассказать историю. Она должна разыграть ее, и тогда все ее тело принимает участие в этом повествовании. Я слышала, как она квохчет, изображая ведьму, наславшую заклятье на королевство. А вот она ахнула. Это принцесса укололась о злополучное веретено. Конечно, все это была почти полная ерунда, но я застыла в коридоре, несмотря на тупую боль в коленях и лодыжках. Должно быть, братишка и сестренка Рэйми тоже пришли в восторг, потому что не издавали ни звука, зачарованно слушая рассказчицу.

— В первый день сотого года в королевство приехал принц. Это был прекрасный и отважный юноша, каких еще не видывали эти места, — вещала Рэйми. — Он знал, что не найдет покоя, пока не увидит прекрасную спящую принцессу из легенды. Как только он подъехал к стене из колючих кустарников, они расступились перед ним. Он проехал в образовавшийся проход, и перед ним возник замок, каменные и мраморные плиты которого сверкали на солнце.

Он вошел в Большой зал, и его глазам предстало удивительное зрелище: весь двор был погружен в сон, похожий на смерть. Принц бросился бежать и остановился, только достигнув самой высокой башни. Там, на кровати в центре комнаты, лежала Спящая Красавица. Ее золотистые волосы разметались по подушке, а на щеках все еще играл румянец. Принц не смог устоять перед ее красотой. Он наклонился и поцеловал принцессу. Заклятье было разрушено. Спящая Красавица проснулась, и тут же очнулся и обрел жизнь весь замок. Король и королева рыдали от радости, воссоединившись с дочерью. Счастье вернулось в королевство. Принц женился на принцессе, и они жили долго и счастливо.

Ха! Вот это был бы трюк: свалить королевскую дочь при помощи веретена, а затем стать свидетелем того, как она проснется от одного-единственного поцелуя. Может, такое волшебство и возможно, но я ничего подобного еще не видела. Ужас того, что произошло на самом деле, был навсегда утрачен, да и неудивительно. Правда не предназначается для детских ушей.

На следующий день я поинтересовалась у Рэйми, где она услышала эту историю.

—  Ее пел на ярмарке менестрель, — ответила девочка, возбужденно блестя глазенками от одного воспоминания, и я представила себе, как она стоит на деревенской площади, протолкавшись в первые ряды зрителей. — Ты можешь себе представить, как принцесса лежит в этой башне, одна-одинешенька, ожидая того, кто полюбит ее всей душой. Меня пробирает мороз от одной мысли об этом.

Меня тоже пробирал мороз, хотя Рэйми ни за что не догадалась бы о его причинах. Неужели кто-то верит в то, что женщина может пережить сон, подобный смерти, и восстать из него прежней? Как же мы все, те, кто любил ее больше всех остальных, пытались ее исцелить. Но некоторые раны так глубоки, что до них не дотянуться.

—  Лучше бы учила стихи Библии, чем забивала голову такой ерундой, — проворчал ее отец.

Он мне никогда не нравился. Мать Рэйми, моя внучка Телин, ко мне очень добра и обращается со мной осторожно, как обычно обращаются с престарелым домашним питомцем, которому уже недолго осталось. Но ее муж жалуется на то, что я слишком много ем. Как будто моему ссохшемуся телу можно отказывать в пище! Когда он думает, что я его не слышу, он называет меня старой каргой.

Рэйми надула губки.

— Это всего лишь сказка, — возразила она.

Ей скоро исполнится четырнадцать лет, но она уже настоящая красавица, и ее ужасно злит скучная жизнь на ферме. Глядя на нее, я вдруг вспомнила Розу в этом же возрасте: губы изогнуты в проказливой улыбке, глаза блестят из-под полуопущенных век. Меня охватило восхищение. Меня восхищала как Рэйми, так и принцесса, с которой я когда-то была знакома. Хотя иногда мне бывает трудно припомнить имена моих остальных правнуков, Рэйми всегда была моей любимицей. Она уверена в себе и невероятно любознательна. Мне кажется, что в ней больше жизни, чем во всех остальных окружающих ее людях.

Она также достаточно наблюдательна, чтобы обратить внимание на то, что ее болтовня вызвала совершенно неожиданную реакцию. На протяжении последующих дней она часто возвращалась к истории о спящей принцессе, выжидательно поглядывая в мою сторону. Я упорно пыталась сохранять на лице безразличное выражение. Однажды вечером, так и не дождавшись, пока она принесет панаму, за которой я попросила ее сходить, я поковыляла в спальню, предоставленную мне Телин и ее супругом, что, вне всякого сомнения, стало еще одним постоянным поводом для его недовольства моим присутствием. Войдя в комнату, я увидела, что сундучок с моими вещами распахнут и одежда небрежно свисает с его краев. Рэйми стояла перед ним на коленях, но вскинула голову, услышав мои шаги. Ее возглас слился с восклицанием, вырвавшимся у меня, когда я увидела, что она сжимает в руке.

Даже в полумраке спальни инкрустированная изумрудами и рубинами рукоять кинжала сверкала, а острое жестокое лезвие отливало серебром. При воспоминании об этом же лезвии, покрытом кровью, меня охватило отвращение. Что, если крохотные капли крови до сих пор хранятся в этих каменьях, которых касается нежная кожа Рэйми?

Любой другой ребенок, застигнутый роющимся в личных вещах взрослого человека, начал бы изображать смущение или раскаяние. Но только не Рэйми.

— Что это? — спросила она.

В ее голосе слышался неподдельный ужас. Такому ценному и смертельно опасному предмету было не место среди вещей вдовы простого торговца.

Я могла отвлечь внимание Рэйми какой-нибудь небылицей и выпроводить ее из комнаты. Но, посмотрев на свою любимую правнучку, я поняла, что не могу ей солгать. За пятьдесят лет, прошедшие после тех ужасных дней в башне, я никогда не заговаривала о том, что там произошло. Однако по мере того как дряхлело мое тело и приближалась неминуемая смерть, меня начали осаждать непрошеные воспоминания. Они с головой накрывали меня волнами неожиданной тоски по прошлому. Возможно, именно поэтому я до сих пор нахожусь на этой земле. Я единственный человек, который знал Розу, когда она была юной и ее еще не успела коснуться трагедия. Вся эта история, от проклятия до последнего поцелуя, разворачивалась у меня на глазах.

Я осторожно взяла кинжал из пальцев Рэйми и опустила его обратно в кожаные ножны, в которых он всегда хранился. Я посмотрела на груду вещей, извлеченных ею с самого дна моего сундука: плетеный кожаный браслет, который представляется мне более драгоценным, чем любое инкрустированное бриллиантами украшение, замысловатые кружевные оборки от давно рассыпавшихся в пыль платьев, четверостишие, элегантными завитушками написанное на потрескавшемся лоскуте пергамента. А вот золотое трехъярусное ожерелье, украшенное крошечными цветочками. Рэйми смотрела на него в восхищенном изумлении, а мое сердце обливалось кровью при воспоминании о той, которая его некогда носила. Оно являло собой осколок жизни, утратившей значение для всех, кроме меня.

Медленно опустившись на кровать, я сделала знак Рэйми присоединиться ко мне. Домочадцы готовились ко сну, и я знала, что никто нас не хватится, если мы на несколько часов уединимся в моей спальне.

И я начала свой рассказ.

— Я поведаю тебе одну историю...

Я не из тех людей, о которых слагают истории. Горе и разочарования, а также радости и взлеты людей незнатных остаются незамеченными бардами и менестрелями и не оставляют следов в сказаниях своей эпохи. Я выросла на убогой ферме в окружении пятерых братьев и хорошо знала, какая жизнь меня ждет. В шестнадцать лет мне предстояло выйти замуж и гнуть спину на убогом клочке земли вместе со своим собственным выводком недоедающих ребятишек. И, вне всяких сомнений, я последовала бы по этому пути, если бы не моя мать.

Я должна начать свой рассказ именно с нее, потому что все последующие события, все чудеса и ужасы, свидетелем которых я стала за долгие годы, проведенные на земле, начались с семени, посеянного ею в моей душе почти с самого рождения. Таким семенем стала глубоко укоренившаяся и непоколебимая вера в то, что я предназначена для гораздо большего, чем участь жены простого крестьянина. Всякий раз, когда мама поправляла ошибки в моей речи или напоминала о необходимости держать спину прямо, она имела в виду мое будущее, тем самым сообщая мне о том, что, несмотря на свои лохмотья, я должна обладать манерами высокородной леди. Собственно, она сама была лучшим примером того, что в жизни случается самое неожиданное. Родившись в семье бедной прислуги и рано осиротев, она сумела подняться до положения портнихи в замке Сент- Элсип, резиденции короля, правившего нашей страной.

Замок! Как часто я о нем мечтала, представляя себе величественное сооружение с взметнувшимися в небо башенками и сверкающими мраморными стенами, мало чем напоминающее угрюмую крепость, близкое знакомство с которой ожидало меня в недалеком будущем. Мое детское воображение рисовало мне необыкновенные беседы с элегантными леди и галантными рыцарями, а мама всеми силами боролась с этими фантазиями, потому что слишком хорошо понимала, какие опасности подстерегают человека, забывающего свое место. Мама редко рассказывала о своей молодости, но над теми немногими историями, которыми она со мной поделилась, я тряслась, как старьевщик над своим хламом, пытаясь понять, как она могла променять жизнь избалованной королевской служанки на эту бесконечную изматывающую каторгу. Было время, когда ее тонкие пальцы ласкали шелковые нитки и нежный бархат. Теперь ее заскорузлые руки потрескались и покраснели от тяжелой работы, а на лице застыло выражение усталой покорности. Она улыбалась редко, только тогда, когда нам удавалось уединиться в перерывах между кормлением малыша и работой в поле. Эти драгоценные часы она использовала для того, чтобы научить меня читать и писать. Я училась, чертя слова палочкой на земле за домом. Если я замечала, что ко мне идет отец, я поспешно стирала свои каракули ногой и пыталась найти себе какую-то работу. Праздно шатающегося ребенка он считал глубоко испорченным, а учить буквы дочери было уж точно незачем.