Так ничего от Сергея и не добившись, она опускает трубку на рычаг.

Ночной звонок перебравшего Зубенко лишает ее сна. Тщетно пробарахтавшись до трех часов ночи, она лезет в домашнюю аптечку – Аркадий за своим здоровьем следил: если какое-то время он не мог заснуть, выпивал снотворное.

– Ничто так не разрушает организм, – учил он Евгению, – как отсутствие нормального сна.

С помощью снотворного она засыпает, но вряд ли ее сон можно назвать нормальным – это скорее ночной кошмар, в котором за ней кто-то бежит, а она с трудом переставляет ставшие ватными ноги, кто-то хватает ее, душит, и Евгения просыпается в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем.

И утром она все еще ходит под впечатлением от звонка Зубенко. Но не удивляется. Маша же предупредила, что он на Евгению злится. Пока он просто шутит, с этаким могильным холодком, вполне в его вкусе. Сергей первый принес в их компанию стишки из черного юмора, потом их стали называть страшилками. Теперь он знает их великое множество и цитирует по поводу и без, с особым смаком, наблюдая реакцию собеседника. Евгения помнит лишь одно из его репертуара:

Я спросил электрика Петрова: – Для чего у вас на шее провод? Но Петров молчит, не отвечает, Он висит и ботами качает!

– Боты диэлектрические, – хохотал Сергей, – как и положено электрику! А вы говорите, для чего такие страшилки! Эта, например, – готовое пособие по технике безопасности!

Чтоб его дождь намочил, этого Сергея! Можно подумать, ей больше думать не о чем, кроме как о нем! Евгения звонит матери:

– Ну, как ты там?

– Полегчало маленько.

– Кто консервирует, стоя под кондиционером? – сердится Евгения. – Ты как ребенок!

– Да, знаешь, как-то увлеклась, – виновато оправдывается мать.

– Никита все еще спит?

– Что ты, ему же на факультативные занятия. Зубы чистит. Ты вечером заедешь?

– Непременно.

– Тогда и поговорите. А сейчас пусть позавтракает спокойно. А то вечно тянет кота за хвост! Зато, когда остается пять минут, он начинает носиться как угорелый…

– Весь в мамочку!

– Можешь не иронизировать, это так и есть. Только учти, женщина – совсем другое. Кто знает, может, ему придется идти в армию…

– Не накаркай!

– С таким отношением к учебе он может и пролететь мимо института…

– Мам, не ворчи сегодня, ладно?

– А что сегодня за день?

– Ты лучше спроси, что была за ночь! Позвонил мне перед сном пьяный Зубенко, наговорил всякой гадости, я из-за него вместо нормального сна какие-то ужастики смотрела.

– Странный он человек, – соглашается Вера Александровна. – А тебе еще рано на сон жаловаться. С мое поживи да в школе поработай!

– Боюсь, что у меня уже не получится. Привет Никите. Знаешь, мам, меня все время мучает чувство вины: будто я ему чего-то недодала. А сейчас и вовсе тебе на шею сбагрила…

– Мне не трудно, – медленно говорит мать и тревожно спрашивает: – Никак ты хочешь у меня Никиту забрать?

– Что значит – забрать? Мама, он же не игрушка.

– Вот именно! – с сердцем говорит Вера Александровна. – Он разве у меня плохо присмотрен? Всегда в чистом, всегда готовлю свеженькое. А тебе, между прочим, о своем будущем надо подумать, жизнь свою устраивать. Вот и пользуйся, пока мать жива-здорова!

И этот рефрен звучит в речах матери все чаще – ее пугает мысль опять остаться одной в доме. Недаром с появлением внука она ожила, будто получила новый заряд энергии. Опять стала заниматься с учениками, следить за собой… Вот и выбирай, что лучше: способствовать душевному спокойствию матери, все больше отдаляясь от сына, или…

«Тут вам не Америка!» – неизвестно кому говорит она и идет собираться на работу.

А на работе – сегодня она трудится в собственном кабинете – ее наконец достает все утро подстерегавшая тревога. Она решает позвонить Маше на работу. Что там у нее случилось? Неужели опять с фонарем ходит?

– Позовите, пожалуйста, Марию Зубенко! – просит она, набрав номер ее служебного телефона.

– Простите, а кто ее спрашивает?

– Подруга. Моя фамилия Лопухина.

– Видите ли, с Машей случилось несчастье. – Женщина на другом конце провода собиралась было что-то сказать, но на нее, очевидно, цыкнули, и она торопливо договаривает: – Звоните Зубенко домой. Подробности мне неизвестны.

Не успевает Женя опустить в недоумении трубку на рычаг – что такое случилось с Машей, о чем нельзя сказать по телефону? – как ей звонит Лена Ткаченко. Евгения всем друзьям дала номер своего служебного телефона, но сегодня Лена звонит впервые.

– Женя? Ты уже знаешь, что случилось с Машей? Нет? Какая беда! Ох, какая беда!

Господи, все как сговорились! Что же случилось с Машей?!

– Маша застрелилась.

Кто-то будто щелкает выключателем в мозгу Евгении. Она слышит, как Лена что-то говорит, но ее слов не воспринимает. Значит, ночной звонок не был просто лепетом пьяного Зубенко? Значит, действительно он застрелил Машу?

– …Он так рыдал! Страшно было слушать… И еще, Женя, я знаю, что Маша тебя очень любила, но Сергей… Он просил тебя завтра на похороны не приходить!

Последнюю фразу она слышит вполне отчетливо: конечно, ему неприятно будет видеть человека, которому он в шоке проговорился. Евгения хочет сказать, что несчастный, рыдающий Сергей и есть убийца, но слова застревают в горле. Она лишь слышит, как Лена плачет и повторяет в трубку:

– Какая беда! Какая беда!

А Евгения понимает, что в эту минуту она потеряла еще одних друзей – Лену и Павла Ткаченко. Что поразило Лену больше: смерть Маши или слезы Сергея, но, согласившись передать его просьбу – или предостережение? – она как бы для себя сделала выбор: я – на стороне Сергея. Она не может знать о его ночном звонке и не узнает, но отсвет его злодеяния на нее ляжет…

– Спасибо, Лена, – сухо говорит она, – но на похороны я все равно приду, даже если вам этого не хочется!

Она слышит, как Лена испуганно замолкает, а потом сбивчиво начинает объяснять, что она не виновата, что ей самой не по нутру было это поручение.

– И тем не менее ты его выполнила. Поздравляю!

Она кладет трубку, не переставая удивляться про себя, как в неожиданных ситуациях проявляются характеры людей, казалось бы, давно знакомых.

– Маши больше нет, – говорит вслух Евгения. – Маша умерла.

Но слова эти на душу не ложатся. Она их произносит, но не чувствует, как будто речь идет о ком-то другом, постороннем.

Евгения выходит из-за стола и как сомнамбула бредет по коридору к бывшему кабинету заместителя президента фирмы – там теперь сидит Надежда. В отличие от Евгении работы у нее не только не убавилось, прибавилось вдвое против прежнего. Она взялась за должников, которые многие месяцы не выплачивали «Евростройсервису» деньги за объекты, порой давно действующие по прямому их назначению: ресторан, гостиницы, магазин…

– Все вы сидите на моей шее! – гордится Надя.

Против правды ничего не попишешь. Несмотря на отсутствие Валентина Дмитриевича, сотрудникам фирмы зарплата не только не задерживается, но на днях выплачена крупная премия!

Евгения надеется, что Надя все же не настолько упивается осознанием собственного высокого профессионализма, чтобы не уделить внимания подруге.

– Маша умерла! – выпаливает она с порога.

Надя, которая оформление документов никому не доверяет и в этот момент самозабвенно бухает по клавишам пишущей машинки, застывает с поднятой рукой.

– Какая Маша? Зубенко?.. Ну-ну, ты только не плачь, – умоляюще говорит она Евгении, у которой уже дрожат губы. – Тут что-то не так! С чего это вдруг умрет такая молодая, здоровая женщина?

– Лена позвонила, говорит: Маша застрелилась. Надя даже вскакивает с кресла.

– Вслушайся, как дико звучит: женщина застрелилась. Оружие в таких делах – удел мужчин.

– Якобы она взяла пистолет Сергея…

– Какая чушь!

– Вот я и пришла… – судорожно вздыхает Евгения, чтобы внутрь, вместе со вздохом, ушли рвущиеся наружу рыдания.

– Ты что-то знаешь? – догадывается Надя; усаживает Евгению в кресло и сама садится напротив.

– Ночью мне позвонил Сергей… – начинает рассказывать Евгения.

Выслушав ее сбивчивое повествование, Надя размышляет вслух:

– Ничего мы не сделаем! Если бы ваш разговор записать на диктофон… А так твое свидетельство – вовсе не свидетельство. Он же легко отвертится: скажет, никому я не звонил! Где зарегистрирован его звонок? У тебя телефон с памятью?

– Не-ет!

– Вот видишь, никаких доказательств.

– Значит, он так и будет гулять на свободе? Убийца?

– Ты и не представляешь, сколько их таких гуляет!

– Я не знаю других. Я знаю этого. И знаю, что такие, как он, будут решать судьбу таких, как Валентин. К убийству непричастных…

– Послушай, а ведь это мысль! – оживляется Надя. – Наверняка он имеет выход на следователя, который ведет дело Петра Васильевича. Если Сережу прижать… Что стоит ему замолвить за нашего шефа словечко?

– Что ты говоришь?!

– Не мешай! – отмахивается Надя. – Ты подала мне дельную мысль.

– Ничего я тебе не подавала. И зря ты ее муссируешь! Я вовсе не собираюсь торговать Машиной смертью!

– Ты предпочитаешь торговать жизнью Валентина?

– По-моему, здесь вообще неуместно слово «торговать».

– Но ты первая его произнесла! – Надя наливает в стакан минералки и подает Евгении. – Выпей и послушай, что я тебе скажу. Твоя мама – хороший педагог. И тебя воспитала на примере личностей: Робин Гуда, Дон Кихота. Ты всегда смотришь на жизнь сквозь книжную страницу. Услышь меня: рыцарей уже нет! А если кто-то и остался, то он видит, что ветряные мельницы – ветряные мельницы, а не что-то другое! И не спешит ломать о них копье!

«Так вот что она обо мне думает! – проносится в голове Евгении. – С каких это пор она стала говорить со мной в таком уничижительном тоне?!»

«Она всегда так с тобой говорила, – отвечает внутренний голос. – Как с блаженненькой. Но раньше у нее для этого были основания, а сейчас… Она просто не дала себе труда заметить, как ты изменилась!»