– Да не собираюсь я играть на твоем доверии! – возмутилась Евгения. – Просто сидим рядом, разговариваем. Это к чему-нибудь обязывает?

– Тогда давай пойдем ко мне, – предложил он. – Все же вечера еще холодные.

Какой странный мужчина. Он и не пытался маскировать свои намерения.

– Рано! – хмыкнула она, подделываясь под его тон.

– Главное, чтобы не поздно. Раз уж мы так откровенны, хочу успокоить: я не насилую женщин… против их воли.

– А можно насиловать по их воле?

Он внимательно посмотрел на нее и покачал головой:

– Все ясно. Тяжелый случай налицо: примитивные представления о жизни, отягощенные бытовым ханжеством… Конечно, можно, Женя. И даже приходится.

Напросилась! Теперь ее обвинили в ханжестве. Вот что значит нездоровое любопытство. Незаметно они сползли на скользкую тему. Здесь у них явно разные весовые категории. Наверняка Виктор даже не представляет себе, насколько неграмотна она в подобных вопросах. То есть литературу она читала, кино смотрела, но в жизни ее все выглядело намного проще. И неинтереснее.

– Небось любишь все расставлять по местам, чтобы было правильно, как положено? – продолжал почему-то злиться он.

– Не пойму, кто ты?

– По специальности? Или по призванию? Не волнуйся, не сексуальный маньяк.

– Все так говорят! – пошутила она фразой из какого-то кинофильма и поймала себя на мысли, что вовсе не боится его. От жизни устала, что ли?

– Скорее, я исследователь, – задумчиво проговорил он.

– Исследователь женщин?

– А разве это чудо природы всесторонне исследовано? И не осталось никаких тайн?

– И у тебя есть лаборатория?

– К сожалению, однокомнатная. Но с ванной.

– Это удобно, – согласилась Евгения. – Тогда ты наверняка холостяк?

– Женя, ты неоригинальна. Этот вопрос задают обычно девяносто процентов женщин.

– Женщины, переведенные на проценты… Фраза, достойная исследователя. Можно подумать, речь идет по крайней мере о гареме царя Соломона.

– Гарем бы я не потянул. Не в смысле мужской силы, а в материальном отношении – их же всех пришлось бы содержать!

Разговор между ними стал выглядеть какой-то балансировкой на грани пошлости и пустого трепа, поэтому Евгения решила: пора и честь знать! Она поднялась с бревна и проговорила светским тоном:

– Благодарю за доставленное удовольствие видеть вас!

– Ну ты даешь! – присвистнул он, не трогаясь с места. – А говорила, что не кокетка. Чего это вдруг ты спохватилась? Вспомнила о супружеском долге? Забыла сварить борщ?

Она фыркнула.

– Я тебе неприятен?

– Отнюдь!

Вот черт, опять кого-то копирует! Неужели действительно она не умеет общаться по-человечески?

– Тогда пойдем.

И она пошла. Не думая о том, что кто-то из знакомых может ее увидеть. Об Аркадии она почему-то не вспомнила.

Квартира ее нежданного знакомого вовсе не была похожа на вертеп, чего она в глубине души боялась. И похоже, не было в ней постоянной женщины. И шторы на окнах были, и тахта покрыта хорошим покрывалом, и картина на стене намекала на некий уют… Но огромный музыкальный центр на полкомнаты, инструменты в ящике, у батареи, стопки кассет повсюду…

– Да разведен я, разведен! – сказал он раздраженно – что-то такое уловил в том интересе, с которым она оглядывала его квартиру. – Никто посторонний сюда не войдет, никто не постучит! Это моя квартира!

– Пожалуйста, – пожала плечами Евгения. – Я на нее вовсе не претендую.

– Прости! – Он поцеловал ее руку. – Не обиделась? Я быстро. Поскучай немного.

Он не стал включать верхний свет, зажег торшер с темно-бордовым абажуром и поставил какую-то музыку. Знакомое, подумалось Евгении. Хампердинк, что ли? Но вслух она своих догадок высказывать не стала, чтобы не попасть пальцем в небо. Наверняка он меломан, знаток… Музыка как-то незаметно захватила ее. Она будто лилась потоком со всех стен и мягко окутывала, завораживая. Что там говорил по этому поводу Остап Бендер? «Типичный охмуреж под звуки мандолины». Кажется, она произнесла это вслух, потому что вернувшийся из кухни с подносом Виктор кивнул:

– А то нет!

Из маленькой навесной полки – книжной, приспособленной под мини-сервант – он достал бокалы. На журнальном столике уже стояла бутылка какого-то вина.

– «Киндзмараули», – похвастался Виктор. – Из Тбилиси друг привез.

Может, еще не поздно встать и уйти? Но Евгения продолжала сидеть, понимая, что она уже заступила за черту. В детстве, играя в «классики», в таких случаях они кричали друг другу:

– Стратила!

То есть на время выбыла из игры. Вот и она выбыла. Из своей привычной жизни.

Тот день, когда она познакомилась с Виктором и провела у него ночь, вернувшись домой под утро, перевернул ее жизнь. Прежде подруги рассказывали Евгении, что сексом можно заниматься долго, но, сколько она себя помнила в семейной жизни, лишь первую неделю медового месяца они… совокуплялись – какое мерзкое слово! – дважды в день, утром и вечером, потом только вечером, перед сном, потом раз в неделю, потом… Но чтобы всю ночь! Она считала, что женщины, рассказывая о таком, просто преувеличивают.

Вначале она еще повторяла себе: нужно идти домой, но время вдруг стало существовать отдельно от нее. Шло себе и шло, где-то в другом измерении, пока не стало светло за окном.

Сонный Виктор только пробормотал:

– Я тебя провожу.

– Не нужно. Уже утро, а я живу в соседнем доме, – сказала она, целуя его в губы, и смутилась: на нижней губе Виктора темнел синяк. «Евгения, ты страшная женщина!» – подумала она.

– Я буду ждать тебя завтра. В семь, – сказал он. Евгения лишь усмехнулась про себя: ее любовник! У нее никогда прежде не было любовника. А теперь она шла домой, как… А как она шла? Боялась?

Евгения будто видела себя со стороны – гулящую жену. Как встретит ее муж? Конечно, изобьет! Когда-то он вроде занимался боксом. Врежет слева! Врежет справа! Как говорили в детстве у них во дворе: и кровянкой умоешься! Но думала она об этом как-то лениво и почти без волнения.

Она открыла своим ключом дверь и переступила через порог.

Аркадий спал. Она решила это в запале, глянув на его спокойное, расслабленное лицо. Неужели любящий муж будет спокойно спать, не зная, где всю ночь была его жена? Она вгляделась в его лицо – слишком спокойное. Обычно, лежа на спине, он храпит. И приоткрывает рот…

Непонятно, почему ей лезли в голову эти идиотские подробности?

– Аркадий! – тихонько позвала Евгения.

Муж не отозвался, хотя ресницы его дрогнули, и перевернулся на другой бок.

Не спит! Он же не спит!

Нарисованный ею образ взбешенного супруга оказался явно из другой книжки. А этот, настоящий, на ее измену реагировать не хотел.

«Встань, пожалуйста! – мысленно заклинала она. – Ударь! Крикни! Разбей что-нибудь! Неужели тебе все равно?!»

Он не шевелился. Неизвестно, сколько бы еще она так стояла, если бы не услышала знакомое похрапывание. Теперь он действительно заснул! Успокоился – его жена домой вернулась…

Выходит, для осуждения поступка Евгении у него не нашлось даже слов?

А ведь так было всегда, вдруг поняла она, всю предыдущую жизнь. Просто на фоне всевозможных незначительных событий его равнодушие не так бросалось в глаза. Жили рядом два бесчувственных существа. Сосуществовали. Как две протоплазмы. Две амебы. Две медузы… Она содрогнулась.

«Ты во всем виновата! – сурово сказал ее внутренний голос. – Ты не хотела этого видеть! Ты выдумала своего мужа от начала до конца. Приписывала ему мысли, которых он не имел! Придавала его словам смысл, который он в них не вкладывал! Даже подругам хвасталась, какой Аркадий необыкновенный и как ты его любишь!»

Она стыдилась признаться самой себе, что ее замужество „ было ошибкой. А поскольку в муже не было пороков, из-за которых распадались все известные ей браки – он не пил, не изменял, зарплату всю отдавал, – получалось, не к чему придраться.

Семнадцать лет! Господи, целая жизнь, прожитая без любви. Жизнь-иллюзия, жизнь-сон, жизнь-самовнушение…

Она разделась и легла на край кровати, стараясь не дотрагиваться до Аркадия. И провалилась в тяжелый, глубокий сон.

Проснулась Евгения, когда солнце ушло уже на другую сторону квартиры – задернутые шторы создавали в комнате !:

полумрак, но она почувствовала время – за полдень. Аркадий гремел на кухне чайником – может, ей приснилась эта ночь вне дома?

Она встала и поплелась в ванную. Все равно придется проходить мимо кухни и что-то там говорить.

– Доброе утро!

– Доб-рое, – с расстановкой сказал муж.

Она задержалась в надежде услышать что-нибудь еще, но он с удвоенной против обычного энергией резал хлеб.

Пока она чистила зубы, принимала душ, Аркадий накрыл на стол. Евгения мимоходом глянула на себя в зеркало – выглядела она как-то по-особому свежо, но это не радовало: в голове пульсировала мысль – что же теперь будет? Ведь по-прежнему жить нельзя!..

– Тебе кофе или чай? – спросил он, будто ничего не произошло.

– Кофе. С молоком.

– Я знаю… Если не возражаешь, я съезжу к сестре, что-то у них опять случилось, просила приехать.

Его сестра постоянно ссорится с мужем, и Аркадий ездит их мирить.

Все как обычно. Привычные жесты. Привычные слова. Вот только в глаза он ей не смотрел. Будто это не она, а он не ночевал дома.

«Это неправильно! Нечестно! – метался в поисках выхода ее взбудораженный ум. – Он должен возмутиться! Что-то сказать. Обозвать, наконец!»

– С мая мне обещали зарплату добавить. – Теперь он смотрел не на Евгению, а как бы сквозь нее, будто она прозрачная, а как раз на стене, за ней, появилось что-то интересное. – Мы сможем купить тебе кожаное пальто с мехом, как ты хотела.

«За что же мне пальто? – мысленно рассвирепела Евгения. – Заткнуть им рот? Или другое место?! Как он все повернул! Вот, мол, какой я снисходительный, добрый! И какая ты дрянь по сравнению со мной!»