- Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки... И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?

- Нет, - растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы - действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!

- Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.

- Скотина ты, Аристов!

- Скотина, - соглашается он и тяжело вздыхает. - Я - как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.

Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.

- А жизнь проходит! - с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.

- Только не плачь, пожалуйста! - просит он. - Ты рвёшь мне сердце.

А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!

- Поцелуй меня, Толя! - тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?

Он, только что сидевший в позе обречённого, подхватывается и недоверчиво смотрит на неё: шутит, что ли? Но нерешительность его длится одну-две секунды. Толян живёт в другом измерении, там время идёт гораздо быстрее...

Аристов встаёт с кресла, но не бросается к ней, а осторожно подходит и обнимает за плечи, поднимая её к себе. Как изнывающий от жажды в пустыне, он хочет продлить удовольствие, чтобы напиться надолго - кто знает, когда ещё встретится оазис? Касается губами её шеи, глаз и только потом приникает к губам. Как мучительно сладок этот поцелуй! Но что с Толяном? Почему он пытается отстраниться от неё, как будто длить мгновение ему невыносимо?

До сих пор в их отношениях Евгения плыла по течению. Вернее, от Толяна исходила инициатива, а она старалась её погасить.

Теперь, похоже, смерть Юлии произвела в её душе переворот. Всё заботы Евгении о добром имени, надуманные обязательства перед Ниной Аристовой отошли на второй план. Осталась тревога: значит она тоже смертна - сегодня живёт, а завтра может не быть? Тогда зачем же позволяет другим вмешиваться в сою судьбу? Чтобы тоже когда-нибудь прыгнуть с балкона?

Кто эти зловредные другие? Никто теперь на неё не давит, и нечего рассуждать с таким надрывом! Она - сама себе хозяйка! Вот только Аристов... Смотрит на неё своими глазюками цвета речного омута. Собственно, она не совсем уверена, что омут именно такой - серо-зелёный, но сравнение ей нравится. Наверное, потому, когда Евгения долго смотрит в его глаза, кажется, что куда-то затягивает, кружится голова, не хватает воздуха... В таком омуте должны водиться черти. Вот только тишины ему не хватает. Скорее, наоборот: именно тишина и настораживает. Это означает: жди неприятностей!

- Ты дверь закрыл или оставил открытой? - как бы между прочим спрашивает она.

- Конечно, закрыл. Попробуй оставить открытой, сразу набежит куча мужиков!

- Что ты имеешь в виду?

Холодность её тона беспокоит Толяна, и глаза его потихоньку теряют колдовскую зелень, приобретая сталь. Нельзя с нею расслабляться!

- Имею в виду только то, что ты слишком многим мужчинам нравишься!.. До чего ж ты, Лопухина, ежиха колючая! Чуть прикоснись, - фыр! - и иголки наружу!

Ну, вот, опять она все испортила. Хотела же по-хорошему. А вообще, чего она хотела? Расслабиться и уступить? И тут же посмеивается про себя: глупый, он упустил момент! Теперь когда ещё она так размякнет, чтобы подобная мысль могла прийти ей в голову!

- Хочешь кофе? - вежливо спрашивает она - пора и вспомнить про обязанности хозяйки!

- Канэшна хачу! - обрадованно соглашается он, копируя грузинский акцент.

Два дурачка! Даже прикалываются одинаково.

- Сюда принести или пойдем в кухню?

- В кухню. Здесь у меня такой расслабон начинается, что я боюсь не выдержать.

- Ничего не бойся, я выдержу! - самоуверенно обещает она.

- Выдержишь?

- Одной левой!

Опять она попадается на собственную удочку! Чего хвастаться? Разве не была только что она в его объятиях и млела от желания? А он вдруг шагает к ней, берет за плечо и, неуловимым движением делая подсечку, бросает на диван. Одной рукой держит её, а другой преспокойно начинает раздевать.

- Выдержишь?

- Что ты делаешь? - придушенным голосом возмущается она, не в силах освободиться.

- Хочу наказать самоуверенную девчонку!

- Пусти, я больше не буду! - пугается она.

- почему ты уверена, что все зависит только от тебя? Что лишь ты сильная и мужественная - держишь ситуацию под контролем? А я? Каких усилий это стоит мне?

- А кто тебя заставляет ко мне приходить?! - со слезами в голосе кричит она.

- Любовь заставляет! - тоже кричит он.

Отпускает Евгению и утыкается лицом в её волосы. Так они лежат, без слов, пока она не отодвигает Толяна от себя и, застегнувшись, встает с дивана.

- Так и будем причитать?

Аристов вскакивает.

- Блин, хозяин жизни! Быть рядом с любимой женщиной - и то не может!

Он опять берет в руки рисунок.

- Может, и мне, как этому парню?

С каким удовольствием влепила бы Евгения плюху по этой растерянной физиономии. Такой, действительно, блин, крутой, а в самом главном деле разобраться не может!

Она выхватывает у него набросок, чтобы разорвать его, и он лишь в последний момент успевает остановить её руку.

- Я пошутил. Подари мне этот рисунок, пожалуйста!

- Подарю, если ты сейчас же уйдешь!

Он покорно кивает, вызывая у неё прилив ярости.

- Я знаю, чего ты боишься, - говорит она в спину неохотно уходящему Толяну.

Он останавливается, и Евгения видит, как напряглась его шея.

- Кто тебе сказал? Что ты знаешь? - спрашивает он, стремительно обернувшись, и подается в её сторону, отчего она невольно отшатывается и прячет голову в плечи. - Говори!

О чем говорить? О том, что она все узнала от его жены? Непонятно, почему он так рассвирепел? Кричит на нее...

- Не скажу!

- Почему? - растерянно смотрит он.

- Потому что ты орешь на меня, будто я в чем-то провинилась!

- Извини, - он целует её пальцы, - но ты сразу ткнула в самое больное место, вот я и взвился.

- Ладно, прощаю тебя... Ты боишься, что Нина опять полезет в петлю.

- Боюсь, - растерянно подтверждает он.

- Выбрось эту глупость из головы!

- Хочешь сказать, что такую попытку она больше не повторит?

- Ничего такого я гарантировать не могу. Врачи говорят, тот, кто попробовал хоть один раз лишить себя жизни, опять войдет в эту дверь.

- Значит, ничего нельзя сделать? - спрашивает он с отчаянием.

- Не знаю. Может, надо посоветоваться с психотерапевтом? Знаю одно: от тебя уже почти ничего не зависит. Нина считает, что испортила тебе жизнь. Будем надеяться, её не толкнет на такой поступок чувство вины...

Бедный Аристов! Неизвестно, кому сейчас из них хуже: ей, что сидит одна в четырех стенах. В воскресенье. Или ему, на всю жизнь приговоренному к женщине, которую однажды взялся защищать. Можно было бы долго убиваться по этому поводу, но, как всегда, звонит телефон - главный отвлекатель Лопухиной от дурных мыслей.

А звонит Роберт. Муж Серебристой Рыбки.

- Завтра похороны. В десять часов. Приходите.

- Ты ко мне - на "вы".

- Я имею в виду тебя и Виталия.

- У него другой телефон, и мы не общаемся.

- Ты, Женя, отчаянная женщина. Разве можно бросаться такими мужиками?

- Какими - такими?

- Надежными. Крепкими. Поверь мне, сейчас таких мало.

Она вслушивается в его голос: никаких трагических нот. Как будто, не любимая жена умерла, а... а... вагон с лесом в пути задержался! Евгения диктует ему телефон Виталия и ужасается про себя: неужели со смертью человека в жизни его близких не ощущается пустоты? Или они тут же эту пустоту стремятся заполнить? И уж совсем добивает её предложение Роберта:

- Может, давай как-нибудь встретимся, поужинаем, повспоминаем?

Что вспоминать? Проведенные вместе три дня? Или Юлию, которая уже тогда говорила о безысходности своей жизни?

- Ладно, встретимся как-нибудь, - внешне бесстрастно соглашается она.

- так завтра приходи, не забудь! - напоминает ещё раз Роберт и вешает трубку.

Будто приглашает на банкет! С ума можно сойти! Она берет в руки гитару. Недавно в сборнике молодых поэтов она отыскала одно стихотворение, которое поразило её своей выразительностью и откровенностью. Сейчас она подберет к нему музыку и... Опять звонит телефон - её главный отвлекатель от серьезных дел!

- Женя, как ты смотришь на то, что мы с Эдиком зайдем к тебе в гости?

- Заходите, - говорит она, вздыхая про себя - подруги, даже любимые, не всегда могут приходить кстати.

Они приходят оживленные, загорелые. Эдик вручает Евгении большую морскую раковину.

- Презент!

- Мы только приехали, - рассказывает Надя. - Оказывается в гостинице сидеть просто невыносимо. Внизу ресторан и через открытые окна бьет по ушам громкая музыка: то про завязанные узелки, то про женщину, которую и ему бы...

- Кому? - не понимает Евгения.

- Ну, тому мужику, который все время повторяет: ах, какая женщина, мне б такую!

- А-а-а...

- Дело в том, что рядом с домом, в котором мы останавливались, был бар, и там сутками громыхала музыка, и тоже о том же! В конце концов стало казаться, что наша кровать стоит прямо на эстраде. От музыки, причем оглушающей, не было спасения нигде. Ее слышно было на пляже, в горах, где мы было попробовали укрыться, в кафе, на теннисном корте... Словом, захотелось чего-нибудь потише...

- У нас прямо-таки мечта появилась, - продолжает её муж, - посидеть где-нибудь в прохладной комнате, попивая хорошее вино, - он ставит на стол красивую бутылку, - при свечах...

Надя роется в сумочке и достает упаковку свечей в прозрачной обертке.