Исходя из вышесказанного, объект недвижимости по адресу: 37, Грэнтам-роуд, надлежит освободить не позднее 19 декабря, т.е. в двухнедельный срок, и все ключи от недвижимости переслать заказной почтой по адресу банка.

Искренне ваш,

Брин Митчелл, менеджер по кредитам.

Это был конец света.

Все произошло так быстро. Когда Жожо позвонила и сообщила свою ужасную новость о том, что «Докин Эмери» не хочет заключать новый договор, я сделала то, что всегда делаю, когда мне плохо: освободила желудок от съеденного обеда. После этого, покончив с формальностями, мы с Антоном взвесили наши скудные шансы. Самое большое беспокойство вызывала невозможность вовремя произвести второй платеж в банк. Но мы распрямили плечи и решили, что, вместо того чтобы прятаться и невнятно лепетать, мы станем вести себя как ответственные, взрослые люди и будем с банком честны. Антон позвонил Брину Митчеллу, «менеджеру по кредитам», и объяснил, что, хотя в данный момент у нас и нет денег, но в конце марта придет очередной чек с потиражными отчислениями. Не могут ли они подождать до этого времени?

Брин поблагодарил за звонок и сказал, что будет лучше, если мы явимся для личной беседы, но не успели мы назначить конкретный день, как пришло то самое письмо, где было сказано, что мы нарушили условия займа, что с учетом наших нынешних обстоятельств надежд на погашение ссуды нет, а потому банк лишает нас права выкупа заложенного имущества. К девятнадцатому декабря нам следует освободить дом, а ключи переслать им по почте.

Худший из возможных сценариев должен был осуществиться как раз перед Рождеством.

Реакция Антона была такова: «Они не посмеют», — а мне он поклялся: «Дом останется у нас». Но я знала, что он ошибается. Таких историй я уже насмотрелась, и ничто не помешает банку поступить так и с нами.

Мы, конечно, позвонили в банк и сделали все возможное, чтобы уговорить их дать нам отсрочку до марта, когда все может счастливо разрешиться. Я умоляла, Антон просил, мы даже подумали, не поднести ли Эму к телефону, чтобы она пропела что-нибудь про елочку.

Но Брин и его коллеги оказались неумолимы, и мы были бессильны на них повлиять: что мы могли им предложить? Когда мы это осознали, наша решимость лишь окрепла. Мы в изнеможении попросили отсрочку хотя бы до Нового года — и вновь получили отказ. Впервые с начала всего этого кошмара мы возмутились, но и это не помогло. Нам лишь напомнили, что по условиям контракта банк вообще не обязан нас ни о чем уведомлять, нам же подарили две недели из доброго расположения. В разгар всех этих жутких переговоров Зулема вдруг объявила о своем уходе, причем незамедлительном. Она нашла другую работу, в одной семье в Найт-гейте, и там ей предоставили отдельную квартиру и машину. Остаться без домработницы было сейчас совсем некстати, но я согласилась, что содержать ее нам больше не по карману.

Тем временем за перепалками с банком одна неделя из двух уже благополучно прошла. До Рождества оставалось двенадцать дней, так что у нас была одна неделя, чтобы найти себе жилье. Можно было переехать в Деттол-хаус, но Антон сказал — и я была с ним согласна, — что жить под одной крышей с Дебс — это уж слишком.

— Уж лучше тогда в ночлежке Армии спасения.

И вот Антон купил газету объявлений и отчеркнул несколько адресов. Еще прежде, чем я увидела эти квартиры, я их все возненавидела.

Я знаю, риелторы сочли нас с Антоном по меньшей мере странными. У Антона, всегда приветливого и общительного, был отсутствующий вид. На меня смотрели глаза чужого человека, а не Антона, которого я знала. Лицо у него было мертвенно-бледное, и я с изумлением увидела в его черной шевелюре седые пряди. Он вдруг стал намного старше.

Что до меня, то мне никак не удавалось сосредоточиться, глаза у меня бегали из стороны в сторону, как бывает с людьми в состоянии тяжелого стресса. Но про наш стресс агенты знать не могли, они наверняка видели в нас легкую добычу.

Меня так угнетал, цейтнот, что я почти физически слышала, как тикают часы, приближая нас к страшному мигу, когда мы должны будем убраться из нашего дома. В результате на все эти квартиры я даже смотреть не могла; будь моя воля, я бы вприпрыжку обежала все комнаты, чтоб побыстрее завершить эту горестную процедуру и двинуться по следующему адресу.

Мы планировали передвигаться от квартиры к квартире на такси, но, если машина не появлялась после трех секунд ожидания, я заставляла Антона идти пешком — причем очень, очень быстро. От нервного напряжения у меня был такой избыток энергии, что я должна была постоянно двигаться.

Так мы ходили по адресам, и стоило переступить порог следующей квартиры, как я уже не помнила, что было в предыдущей. Все процессы в моем мозгу протекали настолько стремительно, что никакая информация там не задерживалась.

После трех дней просмотра настало время решать, и я выбрала последнюю из показанных нам квартир, поскольку только ее и помнила. Она была в Кэмдене, недалеко от нашего дома, новая и безликая, с белыми комнатами, похожими на ящики. Мы подписали договор аренды сроком на три месяца. Платить нужно было наличными, поскольку мы спешили с переездом. А еще потому, что на нашем банковском счете было пусто.

А потом мы, стоя на коленях на пыльном полу, ночь напролет паковали бесчисленные коробки. Это было похоже на мои прошлогодние ночные кошмары, когда мы так рвались купить этот дом.

И вот наступило последнее утро, прибыл фургон с грузчиками в красной форме, и они дружно взялись за работу. Я прислонилась к стене и подумала: «Неужели это происходит наяву? Все это? И красная форма тоже настоящая?»

Дом опустел, оставаться не было смысла.

— Идем, Лили, — мягко проговорил Антон.

— Хорошо.

Я была совершенно убита. Я помедлила, прежде чем в последний раз закрыть за собой дверь, и вдруг почувствовала, что что-то у меня внутри переменилось раз и навсегда. Я прощалась не просто с четырьмя стенами (точнее — тремя с половиной, поскольку рабочие так и не удосужились закончить ремонт в маленькой спальне; впрочем, какое это теперь имело значение?), а с той жизнью, которой у нас с Антоном уже никогда не будет.

Если бы я была одна, боюсь, я бы так и не распаковала вещи на новом месте. Взяла бы свое одеяло с подушкой и тихонько жила бы себе в джунглях из коробок. Но из-за Эмы надо было немедленно наладить быт. Собрать ее кроватку, распаковать кухонную утварь. Конечно, она требовала телевизор. И диван — чтобы смотреть удобнее.

К восьми часам вечера большая часть жизненно важных вещей стояла на своих местах, и Антон даже приготовил ужин. Для меня же скорость переезда оказалась непомерным испытанием. Отныне здесь наш дом. В этой невыразительной тесной квартире, забитой нашими пожитками. А вот и мы, изображаем семейную жизнь. Но как, как это могло случиться? Я в недоумении взирала на Антона.

— Почему у нас все так не по-людски?

Я обвела взглядом гладкие белые стены. Как в больничной палате. Эта квартира уже была мне ненавистна.

Антон взял меня за руку, пытаясь добиться от меня внимания.

— Но мы-то друг у друга остались!

Я продолжала изучать унылые белые стены.

— Что?

Он бросил на меня отчаянный взгляд.

— Я говорю, мы-то друг у друга остались.

ДЖЕММА

6

Рождество вдвоем с мамой было ужасным. Я пережила этот день лишь благодаря тому, что высосала полтора литра «Бейлиса». Все бы ничего, но когда я сказала маме, что в конце января мы с Оуэном на недельку поедем отдохнуть, она побледнела от ужаса. Она старалась не показать своего огорчения, даже сказала: «Видит бог, дочка, отдохнуть тебе бы не повредило», — но от ее попыток держаться бодрячком мне сделалось только хуже.

Весь день, как затертая пластинка, она повторяла:

— Последнее Рождество в этом доме…

Последнее Рождество? Это мог даже быть последний месяц. Январь на носу, отец вот-вот подаст в суд. Как скоро это произойдет? Как скоро дом выставят на продажу? Наш адвокат Бреда сказала, это займет несколько месяцев, но, зная мою удачливость, я бы не удивилась, если бы съезжать пришлось в день отъезда в отпуск.

Ни за что не угадаете, что было дальше…

Нет, вы все же попробуйте. Соберитесь!

Восьмого января, в годовщину своего ухода из дома, вернулся отец. Вот так, запросто. Подозреваю, он даже не подумал, что это как раз годовщина, — для него это был очередной странный эпизод всей этой странной истории. Его возвращение было обставлено так же неприметно, как и уход: он просто появился в дверях с тремя полными пакетами и спросил маму — хоть на это приличия хватило! — можно ли ему вернуться. В ответ мама поднялась в полный рост и сказала:

— Что, выставила тебя твоя красотка, да? Что ж, советую помириться, потому что здесь ты никому не нужен.

Но это, конечно, было сказано не всерьез. Меня в тот момент дома не было, поэтому не могу сказать, насколько быстро мама втащила его в дом и принялась готовить ему еду, но бьюсь об заклад, что очень, очень быстро.

Я и глазом не успела моргнуть, как папа опять был дома, а статус-кво восстановлен. Когда я вечером того дня приехала с работы, он уже сидел в своем кресле и решал кроссворд, а мама колдовала на кухне. У меня даже мелькнула мысль, не привиделось ли мне все, что было в том году.

Проигнорировав робко улыбающегося отца, я вошла в кухню и приперла маму к разделочной доске.

— Зачем ты его сразу пустила? Надо было хоть немного помучить.

— Он мой муж, — сказала она и сразу стала какая-то чужая и независимая. — Я давала брачный обет перед господом и людьми.

Ах, обет. Хомут! С его помощью многие поколения женщин превращены в рабынь и великомучениц. А что сделаешь? От психоза никакие резоны не помогают.

Я хотела призвать ее подумать как следует — никогда не поздно выставить его за дверь. Должна же быть какая-то гордость! Но какой смысл? Она уже немолода, ее не изменишь. Если уж она не переменилась за прошедший год, то теперь и подавно. Я хотела, чтобы она отомстила за всех женщин, но есть такие вредные люди — ни за что не станут делать то, что следует, предпочитают действовать по своему усмотрению.