Потом Антон поздоровался с Джошуа и Хэтти, детьми Дебс от первого брака, восьми и десяти лет от роду.

— А, — воскликнул он с выражением, — «дети кукурузы»!

Дебс думает, что он их так называет, потому что они светловолосые. На самом деле «Дети кукурузы» — это название романа Стивена Кинга, и никакой связи с цветом волос тут нет. Зато есть связь с их необычным внешним видом и поведением: они всегда неестественно чистые и сговорчивые.

— Привет, Джошуа, привет, Хэтти. — Я присела, чтобы видеть их лица, но оба отвели глаза. Однако не стали, как делают невоспитанные дети, толкать меня и убегать прочь. Вместо этого они послушно стояли передо мной, уперев взор в несуществующий предмет у меня за головой.

Антон говорит, он почти уверен, что из них вырастут маньяки-убийцы и кончится тем, что они зарубят спящую мать топором.

Тут вихрем вбежала Поппи. Удивительно, до чего она похожа на отца — если его уменьшить размером и надеть парик с кудряшками.

— Лили! — закричала она. — Антон. И Эма! — Она расцеловала нас всех. Потом схватила Эму за ручку и бегом утащила ее куда-то за собой. Она просто прелесть, мы все ее безумно любим, особенно Эма.

Нас наконец усадили за стол, но обед оказался на редкость неудачным. Сначала Дебс извинилась за качество ростбифа.

— Его надо было съесть еще час назад, — сказала она в свое оправдание.

— Извините нас, — пролепетала я.

Однако все это было лишь прелюдией к основной программе, которая заключалась в злорадных комментариях по поводу интервью Марты Хоуп-Джонс.

— Лили, ты, наверное, сгораешь от стыда? Я бы на твоем месте сквозь землю провалилась. Носа бы на улицу не высовывала. Как подумаешь, сколько людей это прочтут и осудят тебя! Страшное дело.

— Да. — Я смотрела в тарелку. — Поэтому я была бы признательна, если бы мы не обсуждали эту тему.

— Ну конечно! Тебе же хочется поскорей об этом забыть. Когда кто-то пишет такие гадости да еще публикует это в газете с тиражом в семь миллионов экземпляров… Случись такое со мной — я бы, наверное, убила себя.

— Я вас избавлю от затруднений и охотно сделаю это сам, — весело проговорил Антон. — Если вы немедленно не заткнетесь.

Дебс залилась краской.

— Прошу извинить. Я просто пыталась выразить сочувствие. После такого ужасного, унизительного, постыдного…

— Довольно! — оборвал ее отец таким твердым голосом, что Дебс моментально примолкла. Но он тут же допустил промашку, облизав свой нож, и она радостно кинулась его пилить.

Все последние годы Дебс играла роль профессора Хиггинса в отношении того, что она считала папиной невоспитанностью: он, например, имел привычку пить молоко прямо из пакета, проливая его себе на подбородок и вытираясь рукавом. Благодаря ее усилиям он даже сбросил вес — она исключила из его меню все жирное, но мне было больно смотреть, как под ее недреманным оком он словно сжался.

День выдался поистине тяжелым, но в половине пятого над нами неожиданно смилостивилось небо: у Дебс была назначена тренировка по теннису. Она оставила отца по локоть в мойке с грязной посудой и помчалась переодеваться. Спустя пять минут она уже сбегала вниз по лестнице в легкомысленной белой юбочке и с волосами, стянутыми лентой.

— Ну… — восхитился Антон. — Вы прямо как школьница, а не какой-то сорокашестилетний эльен.

Дебс приняла игривую позу с ракеткой на плече, хихикнула и вдруг насупилась.

— Сорокашестилетний — кто?

— Эльен, — бодро ответил Антон. Мне захотелось убежать.

— Это ирландское слово. Означает «богиня».

— Правда? — В голосе слышалось недоверие. — Понятно. Что ж, мне пора. Время не ждет.

— Тем более эльенов, — подмигнул Антон. — До свидания. Удачной игры! И пожалуйста, потом ни с какими подружками не шляться! — погрозил Антон. — Знаю я вас, проказниц!

Она снова хохотнула, затем молча отпихнула липнувшего к ней Джошуа, протрусила к своему светло-желтому «Ярису» и была такова.

— Нет, — заключил Антон уже в метро, когда мы возвращались домой.

— Что — нет?

— Ни за что не поверю, что ей знакомо, что такое секс. У нее вместо сердца мочалка для мытья посуды. Непонятно, как Поппи-то появилась? Будем смотреть правде в глаза: из всех мужчин ее интересует только «Мистер Мускул».

— Наверное, она кладет с собой в постель флакон моющего средства.

— Прекрати, мне дурные мысли в голову лезут. Господи, какая она мерзкая!

— Да уж, — согласилась я. — Но папа от нее без ума, поэтому я вынуждена ее терпеть. Во многих отношениях она для него — благо.

— В каких же?

— Она, например, умерила его страсть к рискованным денежным операциям.

— Еще скажи: у нее хватило предусмотрительности записать дом на свое имя.

— Зато у них всегда есть крыша над головой.

— Это правда.

45

— Ты можешь сделать для меня одну вещь? — спросил Антон.

Я, наивная дурочка, ответила:

— Любую.

— На Грэнтам-роуд продается дом. Не съездишь со мной посмотреть? Вместе с Эмой, конечно?

Помолчав, я спросила:

— Сколько просят?

— Четыреста семьдесят пять.

— Зачем смотреть дом, который мы никогда не сможем себе позволить? Даже через миллион лет?

Я каждый день мимо него прохожу по дороге к метро, и он меня заинтриговал. Он похож на дом из сказки, совсем не такой, как все. В нем есть что-то совершенно не лондонское.

— А почему продают?

— Он принадлежал одному старику, тот недавно умер. Родственникам дом не нужен.

У меня в животе вдруг встал ком. Мне ничего не сказал, а сам провел целое расследование.

— За спрос денег не берут, — он словно услышал мои мысли.

Я была категорически против. Но Антон так редко меня о чем-то просил, как я могла ему отказать?

— Вот он, — объявил Антон, остановившись перед крепким особняком красного кирпича с острой готической крышей. Он был похож на миниатюрный замок и при этом не был ни слишком громоздким, ни слишком маленьким. То, что надо.

Черт!

— Викторианской постройки, — сказал Антон, распахнул невысокие ворота и сделал приглашающий жест. Мы с Эмой проследовали за ним по дорожке, ведущей к крыльцу под черепичной крышей. Массивную входную дверь синего цвета мгновенно распахнул перед нами молодой человек в костюме. Это оказался Грег, агент по торговле недвижимостью.

Я шагнула в холл, дверь за мной закрылась, и меня охватил странный покой. Освещение здесь было какое-то необыкновенное. Веерное витражное окно над входной дверью отбрасывало разноцветные узоры на деревянный пол, и все вокруг казалось таким мирным и мерцало золотистым светом.

— Большую часть мебели вывезли, — сообщил Грег. — Родственники забрали. Начнем отсюда, не против?

Мы последовали за ним в зал, тянущийся на всю глубину дома, и наши шаги гулким эхом разносились над деревянным полом. С фасада располагался прелестный эркер, а задней стороной зал застекленными дверями выходил в сад, весь увитый какой-то старомодной листвой. У правой стены высился выложенный изразцами камин.

— Настоящий Уильям Моррис, — сказал Грег, постучав по плиткам.

В доме стоял едва уловимый запах трубочного табака, и я сразу представила себе, как дети в этом доме ходят в ботинках на шнурках, едят яблоки в глазури и качаются на деревянных лошадках.

С другой стороны холла была небольшая уютная комнатка квадратной формы, тоже с эркером и камином.

— Тут мы бы устроили твой кабинет, — сказал Антон. — Лили — писательница, — пояснил он Грегу.

— Да? — вежливо отозвался тот. — Известная?

— Лили Райт, может, слышали? — засмущалась я.

— О, — сказал он. Конечно, мое имя было для него пустым звуком. — Что ж, похвально.

Половицы у окна скрипнули, а я вдруг вспомнила об одной американке, которая мечтала воссоздать викторианский дом и специально заплатила за настоящие скрипучие половицы. А тут они уже есть, и платить не надо.

— Здесь я бы поставила письменный стол, — сказала я и провела рукой по стене. Мне в ладонь насыпалась крошка от старой штукатурки.

— Дом, конечно, требует кое-какого ремонта, — сказал Грег. — Но это, по-моему, даже интересно.

— Да, — согласилась я, причем совершенно искренне.

Мы прошли на кухню. Мрачноватое убежище.

— Тут можно убрать одну стену, — сказала я себе под нос, не очень хорошо представляя себе, как это будет делаться и кем. Я вдруг вошла в роль будущей хозяйки.

Я уже видела перед глазами «свою» новую кухню. Расширенная, она будет в четыре раза больше нынешней, а пол сделаем с подогревом и выложим плиткой терракотового цвета. На бледно-голубой газовой плите будет постоянно дежурить большая кастрюля, и если кто-нибудь нагрянет неожиданно, я смогу в любой момент босиком пробежать на кухню и принять гостя как полагается, накормить ужином и напоить домашним ягодным вином.

Случится у кого неприятность — он явится в мое уютное гнездышко, зная, что здесь ему всегда дадут приют. Укроют пледом, уложат на кушетку в эркере и дадут любоваться игрой ветра в ветвях деревьев, а потом подадут ромашковый чай в симпатичных разнокалиберных чашках с блюдцами, пока буря в душе гостя не уляжется.

Грег повел нас к лестнице, я нагнулась взять Эму на руки и заметила в половицах малюсенькие черные дырочки. Жучок. Как это славно. Это так… так по-настоящему. В этом доме невозможно не быть счастливым.

Три спальни наверху были одна лучше другой. Кованые кровати, вышитые покрывала, кресла-качалки и тюлевые занавески, колышущиеся на ласковом ветру, — все это меня просто очаровало.

Я мельком заглянула в тесную допотопную ванную и снова пробормотала что-то насчет перепланировки.

Потом Грег повел нас вниз показывать гордость «объекта» — очаровательно заросший сад. Изгибающаяся дугой аллея, обсаженная деревьями и густым кустарником, словно подалась к дому и закрывала большую часть соседних зданий.

— Черная смородина. Малина, — показывал Грег. — Яблоня. Летом у вас будут свои фрукты.