Вот оно. Разворот на две полосы. Заголовок гласил: «Лили Райт: сомнительный успех». Это уже малость отличалось от ожидаемого «Лили Райт на пути к успеху» или «Так держать!». Какие еще пакости они мне уготовили?

Слава богу, хоть фотографию подобрали удачную: в кои-то веки у меня был умный вид, а не какой-то чокнутый. Но под фотографией самой Марты — погоны до ушей — красовался жуткий снимок чьего-то плеча с огромным сизым синяком. Подпись гласила: «У Лили были такие же синяки». О господи!

Я пробежала глазами текст.

«Так называемый роман Лили Райт „Колдунья Мими“ в последнее время устойчиво входит в число бестселлеров. Но не впадайте в заблуждение и не думайте, что это — результат тяжких трудов. „Я его накропала за восемь недель, — злорадствует Лили в адрес своих коллег. — Большинство книг по пять лет пишутся, и то потом их никто не печатает“.

Это было как ушат холодной воды.

— Я не злорадствовала, — прошептала я. — И что означает «так называемый роман»? Это и есть роман, никакой не «так называемый»!

«Про книжку Лили пишут, что она „приторная“, чего не скажешь о ее авторе. Демонстрируя высокомерное небрежение к мнению окружающих, Лили заявляет: „Мне плевать, что говорят критики“.

Я перевела взгляд на свою фотографию: теперь я не казалась себе умной, я была расчетливой.

Дальше следовала еще одна моя цитата: «Добро пожаловать в мое скромное жилище».

Что ж, кто-то же должен был это сказать!

Она описала даже сохнущее на кухне белье…

«Райт не заботит красота и чистота в доме».

Кусочек «лего»…

«Когда гостя приглашают присесть, разве излишне ожидать, что хозяева предусмотрительно уберут с сиденья все острые предметы ?»

Мой семейный статус…

«Хотя у Райт уже есть дочка, она и не думает оформить брак, чтобы ребенок не рос незаконнорожденным. И что это за мать, которая отправляет малыша гулять в минусовую температуру?»

Это было УЖАСНО!

— Она меня разложила, как Кортни Лав, — проговорила я, ошеломленная.

Два самых мерзких отрывка из «Обсервера» и «Индепендента» тоже были процитированы — вдруг кто-то их пропустил? Затем следовал пересказ истории с ограблением, причем особенный упор делался на том, что после инцидента я не работала и не мылась. Заключительный абзац гласил:

«Травма, вызванная нападением, все еще дает о себе знать. Хотя Райт лишь посмеивается, подсчитывая гонорары, она предпочитает жить в неряшливой однокомнатной квартирке, которая, если говорить откровенно, выглядит не намного лучше какой-нибудь лачуги. Или она считает, это то, что она заслуживает ? Если так — может, она и права…»

— Это какие, интересно, гонорары я подсчитываю и посмеиваюсь? — спросила я. — Если не считать аванса, я еще и гроша не получила. И какая я? Самоуверенная? Или прибитая заниженной самооценкой? И у нас не однокомнатная квартира. У нас квартира с одной спальней, а это разные вещи.

Впервые Антону изменил его природный оптимизм. Ничего хорошего в связи с этой статьей сказать было нельзя. Абсолютно ничего.

— Подать в суд? — спросила я.

— Не знаю, — задумчиво произнес он. — Твое слово будет против ее, а многое из написанного — всего лишь ее мнение, за это в суд не тащат. А вот с Жожо поговорить надо.

— Ладно. — Меня в очередной раз обдало волной людского равнодушия. Это было в тысячу раз хуже, чем материал в «Обсервере». Там только критиковалась моя книга, а тут облили грязью меня саму.

— Только жалкие личности могут быть такими жестокими, — пыталась я убедить себя. — Она, должно быть, очень несчастна.

— Несчастным буду я, если ты станешь сидеть с таким видом.

При повторном чтении всплыла еще масса неточностей, которые мы пропустили в первый раз, шокированные неприязненным тоном.

— Антон, а ты, оказывается, каменщик.

— Как это?

— А вот так.

— Откуда они это берут? И про печенье опять ни слова, вот стерва! А ведь самое дорогое!

— Позвоню Жожо. — Однако сработал автоответчик.

Мы с Антоном молча смотрели друг на друга — эмоционально мы были совершенно опустошены. И даже Эма странно притихла.

Мы так и продолжали молчать, пока Антон не сказал:

— Так, идея. — Он расстелил на полу мерзкий разворот и протянул мне руку. — Вставай.

— Что такое?

Он порылся в дисках.

— Так, посмотрим… «Секс Пистолз» подойдет? Нет, вот что нам нужно.

Он поставил запись фламенко.

Я, озадаченная, смотрела, как он гоголем выхаживает по комнате, притопывает и вскидывает руки над головой, и все это — прямо на газетных листах. Если честно, танцевал он здорово, ничуть не хуже Хоакима Кортеса. Эма, радуясь, что напряжение в доме как будто спало, визжала и скакала вокруг него. Музыка ускорялась, а вместе с ней — Антон, теперь он топал ногой и хлопал в ладоши все с большим жаром и щегольством, пока песня не кончилась. Тогда он эффектно откинул голову.

— Оле!

— Ле! — закричала Эма и тоже закинула назад голову, чуть не упав.

Заиграла следующая песня.

— Идем, — пригласил Антон.

Я притопнула ногой — мне это понравилось, я топнула еще раз и увлеклась. Я старалась пнуть посильнее в фотографию Марты, в ее противную физиономию, пока Антон не попросил уступить ему место.

— Дай-ка мне. Правильно, Эма, теперь ты.

Эма запрыгала по фотографии.

— Молодец, дочка, — похвалил Антон. — Оттопчись на ней как следует.

Потом Антон отошел чуть назад и с разбегу опустил свои ножищи на физиономию журналистки.

Мы трое топтали и мяли гадкий газетный текст, и мерзкая рожа Марты Хоуп-Джонс корежилась и распадалась. Заключительный аккорд Антон исполнил, взяв газетный лист, как плащ матадора, и дав мне пнуть его ногой со всей силы.

— Ну как, получше стало?

— Немного.

Тут появился Дурачок Пэдди.

— Что у вас тут за топот? У меня кусок штукатурки прямо в чай упал!

— В чай? — Антон поднял его на смех и вытолкал за дверь. — Дурака-то не валяй!

— А если правда? — из-за двери глухо протестовал Пэдди.

— Может, это вообще он виноват, — заметил Антон. — Не пел бы про Санта-Клауса — глядишь, она бы и не обозлилась так. Надо уезжать отсюда. Я серьезно! Пора подумать о покупке квартиры.

— На какие шиши? Нам только-только на жизнь хватает.

— Судя по тому, как продвигается твоя карьера, нам недолго осталось бедствовать.

— Судя по тому, как продвигается моя карьера, меня скоро на улице камнями забьют. — Я потянулась за телефоном. — В Деттол-хаус мы не едем.

— Почему?

— Стыдно на улицу показываться.

— Да пошли они все! Ты ничем не провинилась. Чего тебе стыдиться?

— Я думала, ты обрадуешься, что мы не едем.

— И обрадовался бы. Но сейчас важнее, чтобы ты не закисла. Если ты сейчас рассыплешься на кусочки, считай — Марта Хоуп-Джонс победила.

— Ладно, — устало проговорила я. — Едем.

Расписание поездов метро в северном Лондоне было до обидного скудным… Даже до того, как отменили поезд в 11.48. А потом и в 12.07.

Мы с Антоном и Эмой сидели на продуваемом всеми ветрами перроне в ожидании следующего поезда, молились, чтобы и его не отменили.

— Дебс вообще-то неплохой человек, — сказала я, чтобы поднять дух — свой и Антона.

Неплохой, — согласился Антон. — Она вообще не человек. Понаблюдай за ней сегодня. Она никогда не моргает. Говорю тебе, она пришелец. Не смотри! — вдруг закричал он, загораживая мне обзор: на соседней скамейке какая-то женщина листала «Дейли Эко». Мой желудок коварно заурчал. Интересно, она уже прочла обо мне? И сколько людей по всей Британии прочитали эту отраву?

Сорок пять минут спустя мы стояли у порога Деттол-хаус. Дебс открыла дверь и оглядела нас своими круглыми синими глазами. Эма моментально захныкала.

— Вас приглашали на обед, — «добродушно» проворчала Дебс, — а не на ужин.

На ней, как всегда, было что-то младенчески-пастельное, а легкие тапочки на ногах сияли такой белизной, что у меня защипало в глазах. Смотреть на них можно было только через картонку с дырочкой, какие используются для наблюдения за солнечным затмением.

— Прошу прощения за опоздание. — Я пыталась сложить коляску, а Антон успокаивал ребенка. — Поезда в метро не дождешься.

— Уж это мне метро! — снисходительно проворчала Дебс. Она относится к нам с Антоном так, будто мы живем, как цыгане, по собственной воле, а не объективно бедны. — Кто-то из вас определенно должен найти дельную работу!

Я предостерегающе глянула на Антона. Хозяйку убивать не положено!

— Входите. — Дебс повела нас в гостиную, каждый раз выставляя вперед ногу, прежде чем аккуратно опустить ее на пол.

На кухне нас ждал папа. Он обнял меня с таким видом, будто у нас умер близкий человек.

— Бедная моя девочка! — заохал он. Когда он наконец меня отпустил, в глазах его стояли слезы.

— Насколько я понимаю, ты уже видел «Эко», — сказала я.

— Ведьма, настоящая ведьма эта баба.

— Нехорошо так отзываться о законной супруге, — тихонько шепнул мне Антон.

— Чем я могу тебе помочь? — спросил папа.

— Не беспокойся. Надо поскорей об этом забыть, и все. Эма, поздоровайся с дедушкой.

— Ты только погляди на эту мордашку, — заворковал папа. — Куколка, а не ребенок.

Дебс налила всем выпить и радостно обратилась к Антону:

— Вижу, твоя шайка никак не угомонится?

— Это вы о чем, мама?

При слове «мама» Дебс слегка нахмурилась, но продолжала:

— ИРА[2]. Отказываются сложить оружие.

Всякий раз, как в новостях фигурирует ИРА, мы решаем этот ребус, и Антон уже давно отчаялся объяснить Дебс, что он не является ее членом. Антон ирландец, а для Дебс это достаточный аргумент. Беда Дебс в том, что она не признает иностранцев. Она не понимает, почему весь остальной мир не может просто входить в состав Англии.