Теперь девушка размышляла, что же могло с ним случиться, а если он болен, то почему его отец не желает о нем разговаривать. Это казалось неразрешимой загадкой; по крайней мере, Леона уже имела случай убедиться, как резко и бесцеремонно герцог может уйти от темы, которую он по каким-либо причинам не желает обсуждать.

— Ничего, в свое время я обо всем узнаю, — подумала девушка.

Войдя в свою комнату, она обнаружила, что у одного из окон действительно стоит письменный столик, которого она не заметила раньше.

Усевшись, она положила перед собой лист плотного пергамента и обмакнула в чернильницу хорошо отточенное гусиное перо.

«Уважаемый лорд Страткерн», — вывела девушка в верхней части листа.

Едва только Леона успела написать его имя, как перед глазами у нее ясно возник его образ: четкие, точно высеченные резцом скульптора черты его прекрасного лица, весь этот властный облик, так отличавшийся от гордой надменности герцога Арднесса и все же не оставлявший сомнений в том, что перед вами человек, привыкший повелевать и сознающий, что все его приказания будут немедленно выполнены.

В душе ее снова возникло то удивительное чувство, которое вспыхнуло в ней, когда глаза их встретились. Она ясно вспомнила, как на мгновение все в ней замерло от странного, неведомого волнения, и она могла только смотреть на него, не в силах даже вздохнуть.

Она показалась ему красивой, и он сказал, что всегда готов служить ей.

Леона ощутила непреодолимое, страстное желание немедленно увидеть его вновь, разговаривать, быть рядом с ним.

— Надо будет что-нибудь придумать, чтобы попасть в замок Керн, — решила девушка; она сомневалась, хватит ли у нее смелости просить герцога дать ей экипаж, чтобы съездить туда с визитом. Она не могла почему-то отделаться от неприятного предчувствия, что он непременно откажет ей; на первый взгляд для этого не было вроде бы никаких оснований. Какое ей, в конце концов, дело до их распрей и междоусобиц? Все это дела давно минувших дней!

Подумав это, Леона тут же спросила себя, так ли это? Может ли она быть уверенной в том, что вражда между ними осталась в прошлом; не является ли она в какой-то, возможно даже, значительной мере, частью настоящего, и не связано ли все это с расчисткой земель под пастбища и с выселением людей?

Леона пожалела, что лорд Страткерн не рассказал ей обо всем, не захотел доверить ей тайной причины своих разногласий с герцогом. Почему он не сказал ей сразу, чего ей следует тут ожидать, с чем она может столкнуться? И почему, спрашивала она себя теперь, он внезапно начинал говорить так холодно, словно бы отстраняя ее от себя, когда она задавала ему самые, казалось бы, простые и невинные вопросы?

«В этой стране на каждом шагу загадки, все так таинственно, так непонятно», — подумала Леона, и вновь ее поразило воспоминание о том, как гости герцога говорили о его сыне, опасаясь, почему-то, что он может их услышать.

Чистый лист бумаги лежал перед ней, словно в безмолвном ожидании, и девушка, вновь обмакнув перо в чернила, начала писать:


«От всей души благодарю Вас за вашу доброту и заботу обо мне. Во-первых, мне хочется поблагодарить Вас за то, что Вы спасли меня после несчастного случая, дав мне приют в Вашем замке, и во-вторых, за то, что Вы — первый, кто показал мне Шотландию, — родную землю моей матери, которую она так любила. Она оказалась именно такой, какой я ее себе представляла, только еще более прекрасной.

Я никогда не забуду Вашего чудесного озера и мелодии Вашей волынки. Мне трудно выразить это словами, но, слушая ее, чувствовала, что здесь — моя родина, и она зовет меня, будит мою шотландскую кровь, проникает в душу.

Я счастлива была бы вновь увидеть Ваше сиятельство и, надеюсь, такая возможность вскоре представится. Если по каким-либо причинам мне не удастся приехать к Вам в экипаже, возможно, в один прекрасный день я пересеку Вашу границу верхом. А пока, милорд, разрешите мне еще раз от всего сердца поблагодарить Вас за все, что Вы сделали для меня, и что, к сожалению, у меня не хватает слов выразить.

Время, проведенное мной в Вашем замке, было самым чудесным временем в моей жизни.

Искренне Ваша

Леона Гренвилл».


Она несколько раз перечитала то, что у нее получилось, и нашла, что письмо это совсем не выражает того, что она чувствовала на самом деле, чем было полно ее сердце. Огорчившись, Леона все же запечатала письмо и надписала адрес. Затем она дернула за шнур звонка.

Не прошло и нескольких минут, как на пороге появилась горничная Мэгги.

— Вы меня звали, мисс?

— Да, Мэгги. Мне хотелось бы отправить это письмо, но я не знаю, как это сделать.

— Все письма кладут на столик в холле, мисс.

— В таком случае, не будешь ли ты так добра и не отнесешь ли туда мое письмо, Мэгги?

— Ну конечно, мисс.

Уже взяв письмо, горничная обернулась:

— Что-нибудь еще, мисс?

— Думаю, я прилягу, отдохну немного, — ответила Леона. — Когда положишь письмо, возвращайся, пожалуйста, и помоги мне раздеться.

— Я сделаю так, как вы прикажете, мисс.

Когда служанка вышла, Леона, оглянувшись, заметила в углу книжный шкаф.

Она порылась на полках и выбрала книгу, которая показалась ей интересной. Когда Мэгги, вернувшись, помогла ей снять платье, Леона легла и, забравшись под теплое, стеганое одеяло, открыла книгу.

Девушка совсем не чувствовала усталости, но интуиция подсказывала ей, что и сестра герцога, и другие дамы надеялись, что она приляжет отдохнуть в своей комнате; возможно, им просто не хотелось утруждать себя, развлекая ее.

— Ну, что ж, я вовсе не нуждаюсь в их обществе, мне и одной не скучно, — подумала Леона, раскрыв книгу.

Но читать она не могла.

Вместо этого она попыталась представить себе, что подумает лорд Страткерн, когда получит ее письмо. Достаточно ли горячо она поблагодарила его, не слишком ли скупа была в выражении своих чувств? Поймет ли он, почувствует ли, насколько в действительности она ему благодарна за его доброту, внимание, заботу о ней?

— Я должна еще раз увидеть его! Должна! — прошептала Леона.

Он сказал, что напрямик до его замка всего лишь три мили.

Возможно, она слишком самонадеянна, — она, конечно, могла и ошибаться, — но Леоне почему-то казалось, что он будет совершать конные прогулки именно в том месте, где стоит каменная пирамида — его пограничный знак, в надежде, что там он может случайно встретить ее.

«Ах, если бы только я могла еще хоть ненадолго задержаться в его замке», — со вздохом подумала девушка.

Но она тут же упрекнула себя за недостаток благодарности и признательности к герцогу. Он так добр к ней, так щедр и внимателен! Он подарил ей все эти чудесные платья и изо всех сил старался быть учтивым, радушным хозяином, доставить ей удовольствие. Он потратил столько своего драгоценного времени, чтобы показать ей замок, даже водил ее в башню!

— Мама была бы в восторге, знай она, что я здесь, — сказала себе Леона.

Осматривая замок, девушка заметила на стенах несколько портретов герцогини. В лице ее, во всем его выражении было что-то общее с ее матерью — нечто очень доброе, нежное, милое.

Леоне было очень жаль, что герцогиня так рано умерла и она не успела с ней встретиться.

«Мы могли бы поговорить с ней о маме,» — думала она с грустью.

Внезапно сердце ее пронзила такая острая, мучительная тоска по матери, что Леона ощутила почти физическую боль.

Она хотела бы рассказать ей о лорде Страткерне, попросить у нее совета, как ей быть с выселениями, чем она может помочь, и ей хотелось также, чтобы мама успокоила ее, сказала бы, что замок Арднесс — самый обыкновенный, каких много в Шотландии, и ей нечего бояться — ничего страшного в нем нет.

— Я становлюсь слишком впечатлительной, — усмехнулась Леона, — и все же… что-то здесь не так… да, я чувствую — что-то здесь есть!

Девушка часто думала, что ее мать обладает даром предвидения, да и сама миссис Гренвилл признавалась, что иногда на нее словно нисходит озарение, будто открывается третий, внутренний глаз, и она видит и знает то, что не заметно другим людям.

Но говоря об этом, она сразу начинала смеяться над собой.

— Всему роду Макдональдов свойственны суеверия, они просто неотделимы от его истории, — говорила она. — Когда они жили еще в долине Гленкоу, они верили, что есть помешанные, безумие которых связано с луной, и в полнолуние они обретают нечеловеческую силу; они верили также в больших черных кошек, которые собираются в канун дня всех святых, чтобы вредить людям, приносить им несчастья.

Леона слушала, затаив дыхание, широко раскрыв глаза.

— Расскажи мне что-нибудь еще, мама!

Мать смеялась.

— Макдональды в те времена были свято уверены, что на окрестных холмах обитают злобные гоблины, а по берегам рек, среди ив и в дубравах Акнакора живут добрые феи и эльфы.

— Как бы мне хотелось увидеть хоть одного из них! — воскликнула тогда Леона.

— А когда надвигалась беда, — продолжала рассказывать ее мать, — по ночам на окрестных холмах видели великана, коровы бросали свои пастбища и, жалобно мыча, пытались взобраться на крутые уступы гор, а во тьме раздавались крики и стенания людей, которым суждено было вскоре умереть, хотя сами они в это время спокойно сидели у огня!

Леона вздрагивала, но требовала, чтобы мать продолжала рассказывать ей о суевериях и предрассудках Макдональдов, о тех приметах, в которые они верили.

— Существовали мужчины и женщины с «дурным глазом», — вспоминала миссис Гренвилл, — и были такие, которые могли видеть сквозь землю и за многие мили и знали, что происходит в это самое время где-нибудь за горами.