– Ева, вы же знаете, что я не такой педант, каким вы хотите меня представить.

– Неужто?

Чуть приподнятые в насмешливом изломе брови, а глаза холодные, колючие. Стивен вздохнул. Почти интуитивно он чувствовал, что она хочет, чтобы он поскорее ушел. И вдруг ощутил, что желает того же. Как случилось, что после всего, что было между ними, настало это холодное отчуждение? Стивен искренне надеялся, что после свадьбы все изменится.

Сейчас же он лишь сказал, что вынужден уехать, и позвал ее, чтобы проститься. Она присела в низком реверансе, он поклонился. Они стали почти чужими. В следующий миг внимание Евы привлек лай спаниелей за окном, она повернулась, и Стивен понял, что о нем уже забыли. Глаза ее засветились при взгляде на Чарльза Трентона. Стивен надел шляпу и вышел. Его обуяла злость – да знает ли эта женщина, на кого заглядывается? Сам-то он опасался, что знает.

В этот день Стивена ждало немало дел – должность помощника шерифа обязывала. Однако сегодня он был особенно задумчив, особенно желал побыть в одиночестве. Поэтому прямо посреди пустошей он остановил коня, пустил его пастись и, сев на кочку, глубоко задумался.

Да, он подозревал, кем мог оказаться Чарльз Трентон. И если он не ошибается, как поступить тогда? Исполнить долг и навлечь немилость на дом невесты, укрывшей того, кого ловит вся полиция Кромвеля, а кроме того, поступить вопреки своей совести? Ибо если ранее он безоговорочно поддерживал парламент, то теперь его взгляды претерпели сильные изменения. Он уже понял, что за всеми речами парламентариев о свободе и справедливости стояли только корысть и расчет. А ведь как он им верил поначалу!

Стивен увлекся новыми идеями, еще когда учился в Кембридже, куда его отправили родители. Кембриджский университет был пронизан духом протестантизма. Когда по окончании учебы он вернулся домой, то только и говорил, что король попирает старые английские вольности и хочет править, не созывая парламент. Когда началась война, он сразу же вступил в парламентскую армию.

Он служил в армии Ферфакса, видел восходящую звезду Оливера Кромвеля и преклонялся перед гением этого человека. Но война… Они ведь убивали таких же англичан, как и сами. И он восстал против мракобесия, которое несли с собой пуритане, потому что видел, как солдаты врывались в церкви, разрушали алтари, сжигали украшения, и вздрагивал, когда их топоры крошили распятья. А потом была победа под Нэйсби, когда он вновь встретил Еву, а позже помог ее отцу разыскать тело сына. Тогда у него впервые состоялся откровенный разговор с Дэвидом Робсартом, и он понял, что барон, как и он, сомневается в правоте их дела. Барон тогда оставил армию, Стивен не смог. Им еще владели честолюбивые помыслы, он был повышен в чине, а покровительство дяди Гаррисона сулило ему блестящую военную карьеру.

В то время Стивен состоял охранником при младших детях Карла I, Джордже, Елизавете и Генри, и порой сопровождал их на свидания с королем. С детьми этот властный, сухой монарх становился мягким и добрым, играл с ними, как обычный фермер. Но с остальными он был предельно сдержан. Стивен не мог понять той преданности и любви, которые прямо светились в глазах личных слуг его величества. Конечно, король всегда оставался предельно вежлив в обращении, никогда не позволял себе повышать на них голос и все же умел дать понять, что он – существо высшее. Однажды Карл Стюарт обратился к нему и двумя-тремя словами выразил признательность, что Стивен так предупредителен с его детьми. Он протянул руку для поцелуя – высшая милость в былые годы. Но Стивен был сторонником парламента и лишь вежливо поклонился, делая вид, что не заметил протянутой руки. Король удалился, словно ничего не произошло, – маленький, изысканно одетый человек с величественной осанкой. А камергер его величества едва ли не кипел от злости. Слепая собачья преданность, думал тогда Стивен. Потом он стал узнавать кое-какие детали. Так, когда у того же камергера заболела жена, Карл, которого еще содержали по-королевски, распорядился прислать к ней своего личного лекаря, а когда служанка случайно разбила дорогую вазу и зашлась плачем, король лишь пожал плечами и подал свой платок с королевским вензелем. Постепенно Стивен стал понимать привязанность к венценосному господину этих людей и даже сам проникся симпатией к царственному пленнику.

Однажды, когда Стивен привел к нему детей и Карл гулял с ними в саду, Стивен увидел, как на примыкавшей к парку террасе появился сам Оливер Кромвель. Какое-то время он глядел на августейшее семейство и даже умильно прослезился. В руке он держал свиток. Подойдя к Карлу и протянув его, Кромвель держался даже почтительно; потом голоса стали громче, но Стивен стоял слишком далеко, чтобы разобрать слова. Король коротко отвечал, был сдержан и спокоен, что составляло значительный контраст с поведением генерала. Стивену в какой-то миг даже показалось, что Оливер готов ударить короля, и он невольно поспешил к ним. Ему даже удалось разобрать последнюю фразу Карла I:

– Без меня вы ничего не сможете сделать. Если я вас не поддержу, вы погибнете.

Король знал, что говорил. Пленение его особы взволновало многих в королевстве. Ибо что бы ни постановил парламент, без подписи короля это не будет считаться законным. Но Карл решительно отвергал те унизительные требования, какие вынуждал его подписать парламент, свято верил в свою власть от Бога и не желал становиться марионеткой военных диктаторов.

Поэтому Кромвель и злился. Ведь без согласия короля банкиры из Сити не выделят ему денег, роялисты не сложат оружия, а шотландцы вторгнутся в страну. Невысокий бледный человек с кроткими глазами оставался непреклонен, Кромвель ушел в ярости. Уходя, он повернулся так резко, что задел по ноге короля эфесом шпаги. Стивен видел, какой ненавистью было искажено лицо Оливера Кромвеля. Карл I стоял меж ним и властью, а Кромвель слишком многого достиг, чтобы идти на попятный.

Вечером Стивен видел, как принц Джеймс спустился из окна по связанным простыням, но не поднял тревоги. В темноте мальчик почти налетел на него и едва не закричал от страха, но Стивен лишь повернулся и ушел. Зная нрав Кромвеля, он понял, что детям грозит опасность, поэтому был даже доволен, что второй сын Карла I окажется на свободе.

После побега Джеймса Стюарта Стивен впал в немилость, и его услали к Понтефракту, одной из крепостей на севере Англии, которую все еще удерживали роялисты. Но, к своему изумлению, он попал в абсолютно мирную обстановку. Осада велась вяло, осажденные часто покидали крепость, и зачастую можно было видеть, как «брат круглоголовый» общался с «братом кавалером»; совместные обеды и взаимные визиты тут не казались редкостью. И Стивен вдруг понял, как он тоскует по мирной жизни, вспомнил старые добрые времена, и, хотя его послали ускорить наступление на Понтефракт, он не предпринял ничего, чтобы нарушить установившуюся там идиллию.

А потом пришел приказ от его дяди Гаррисона вернуться в Лондон.

– Мы отправляемся за Карлом Стюартом, – заявил дядя прибывшему племяннику. – Он находится в заключении на острове Уайт, и у меня есть постановление парламента доставить его в Лондон для суда.

Стивен с трудом проглотил ком в горле.

– Не ослышался ли я, ваше превосходительство? Вы сказали, что помазанника Божьего собираются судить? Но кто? Кто посмеет судить человека, который может держать ответ только перед Господом?

Дядя хмуро посмотрел на него:

– Странные речи для полковника республиканской армии, Стивен.

Короля везли с острова Уайт спешным маршем, и генерал Гаррисон всячески старался притеснять монарха, стремясь показать, что тот ничем не отличается от обычного преступника. На пути кортежа то и дело собирался народ, люди сочувствовали, плакали, протягивали к королю детей. Но едва Карл поднимал для благословения скованные кандалами руки, как генерал Гаррисон приказывал ускорить ход конвоя.

В Лондоне Карла содержали в унизительных и суровых условиях. Белье ему не меняли, при нем оставили лишь одного слугу; камин почти не топили, а еду подавали остывшей. Карл не жаловался и даже в таком удручающем положении умудрялся сохранять удивительное достоинство. И все же он сильно изменился: его волосы совсем поседели, он стал сутулиться, глаза погасли. Когда выпадало дежурство Стивена, он старался, как мог, облегчить положение своего августейшего узника – следил, чтобы комнату обогревали жаровнями, чтобы у короля не было недостатка в свечах и теплой одежде. Карл, казалось, не обращал на это внимания, однако в то роковое утро, когда его пришли звать на суд, он вдруг повернулся к Стивену и поблагодарил его за старание и сочувствие. И тогда республиканец Стивен встал перед королем на колено и припал к его руке.

– Да ниспошлет Господь мужества вашему величеству.

– Благодарю, сэр, – бесцветно ответил король, глядя куда-то поверх головы коленопреклоненного стража. – Мужество – это как раз то, в чем я сейчас особенно нуждаюсь.

Во время процесса Карл I держался с удивительным величием и хладнокровием. Его судили… за государственную измену. Состав суда был крайне малочислен, ибо хотя люди Кромвеля убрали из состава парламента всех, кто хоть мало-мальски сочувствовал королю, но и те, кто остались, под всякими предлогами постарались покинуть Лондон. Когда палата лордов решительно отвергла ордонанс[11] о привлечении Карла I к суду, военные диктаторы ее попросту упразднили… Еще одно грубейшее нарушение старинного закона.

И тем не менее пятьдесят три человека отважились на беспрецедентное деяние – суд над своим монархом.

Позорный суд, ибо король защищался, опираясь на закон, а его судьи пытались апеллировать к тому же закону, но только все больше запутывались, так как по всем статьям закон был на стороне монарха. Их доводы превращались в ничто перед простыми ответными обвинениями короля:

– Я отказываюсь признать законность этого суда. Вы разогнали нижнюю палату и отменили палату лордов. На каком же законном основании вы судите меня? Вы не считаетесь с тем, что я получил власть от Бога. Но должность короля Англии никогда не была выборной, а на протяжении тысячелетий являлась наследственной привилегией и обязанностью. И я нахожусь сейчас не перед правосудием, а перед лицом силы.