— Ничего у них не выйдет, — говорили одни.

— Короля все же заставят ответить за все, — отвечали другие.

Последние оказались правы. Чтобы разрубить завязавшийся узел, республиканцы попросту решили провести закрытый процесс. Лишь через двадцать дней суд снова был открыт для публики, когда состоялось оглашение окончательного приговора.

Все эти дни Стивен беспробудно пил. Он никогда еще так не напивался. Последний день суда он попросту проспал, и, когда на другой день его, совсем распухшего от пьянства, отыскал генерал Гаррисон, он только пробурчал:

— Все кончено? Я могу ехать?

Ему было стыдно, что он участвовал в этом фарсе. Что король обречен, он понимал уже из того, что Карл Стюарт был последним препятствием на пути к власти для Кромвеля. И он так и не понял, почему тогда не покинул Лондон. Смалодушничал, подчинившись приказу дяди принять участие в оцеплении плахи в день казни.

День 30 января 1649 года выдался ветреным и холодным. Солдаты в три ряда оцепляли плаху и оттесняли от нее народ. Король взошел на нее прямо по сходням из окна своего дворца в Уайтхолле. Он остался королем до конца. Перед казнью он обратился к народу с речью. Ветер уносил слова обреченного монарха, а люди жадно подхватывали их, словно последнее благословение святого.

— Не я начал эту войну, а парламент, — говорил король. — Но палаты не повинны в том, что меня убивают, повинны те, кто встал между мной и парламентом. Вы стоите на ложном пути, ибо теперь в Англии воцарится грубая сила. Вернитесь в старину, воздайте кесарю кесарево, а Богу Божье.

Он говорил спокойно, как милостивый монарх, наставляющий своих подданных, словно неразумных детей. Но слова его уносил ветер…

Потом он с помощью епископа убрал свои длинные поседевшие волосы под шапочку, снял плащ, опустился на колени и положил голову на плаху.

Палач отрубил ему голову одним ударом и, взяв за волосы, показал толпе:

— Вот голова изменника!

Сначала воцарилась полная тишина, а потом раздался такой громкий и протяжный стон, что у Стивена волосы зашевелились под стальной каской. Люди теряли сознание. Многие бросились к помосту, чтобы омочить платки в королевской крови, как в крови святого. Стража стала разгонять их пинками.

Стивен опомнился только на краю города. Он брел, неведомо куда, не знал, где оставил лошадь. Потом у него появилось жгучее желание напиться. Он направился в так называемый клуб Телячьей головы, где пьянствовал до этого, и нос к носу столкнулся с тем, кто судил короля, с самим Кромвелем. Они пили красное вино из телячьего черепа, все уже были пьяны и веселы. Захмелевший дядя протянул ему полный до краев череп.

— Выпей за наше богоугодное дело, Стив.

У Стивена кровь прилила к сердцу. Он едва не задохнулся от бешенства и, прежде чем понял, что делает, свалил генерала Гаррисона кулаком в челюсть.

На этом кончилась его блестящая военная карьера. Вряд ли его это огорчило. Когда наутро Стивен покидал Лондон, то небо, которое до этого было ясным, заволокло черными тучами и пошел такой снег, что за какие-то два часа мир стал ослепительно белым. Стивен слышал по пути разговоры, что этот белый покров является знаком небес, символом невиновности короля Карла I. И вот теперь, спустя два года, у Стивена появилась возможность захватить его сына. Человека, которого ищут по всей Англии, мужчину, которым явно увлеклась его невеста. Он может одним махом возобновить свою карьеру и избавиться от соперника. Стивен понимал, что Ева узнала Карла II и не в силах устоять перед ним. Вдруг до него дошло, что он смирился с неверностью невесты. Он даже удивился, что совсем не испытывает досады. Стивен был уверен в одном: он не предаст сына короля-мученика.

Он встал, размял онемевшие члены и пошел ловить лошадь, успевшую далеко отойти.

Сегодня у него было еще одно дело, и он решил отвлечься мыслями о нем. Ему надо было посетить усадьбы квакеров и поговорить с их главой о повышении налога на шерсть. Стивен всегда брал с квакеров повышенный налог, но делал это неофициально. Весь излишек платежа полковник отдавал в качестве уплаты церковной десятины. Сами квакеры отвергали эту церковную подать, ибо, по их мнению, это являлось торговлей религией, но Стивен уплачивал ее за них, оберегая общину от разгона властями. Глава общины Джошуа Симондс понимал, что помощник шерифа таким образом защищает квакеров, и, будучи человеком практичным, закрывал на это глаза. К тому же Стивен недавно узнал, что квакеры ведут подпольную торговлю контрабандным коньяком, но не вмешивался в это, так как квакеры содержали приют для инвалидов гражданской войны; немало их, обездоленных и нищих, бродило по дорогам, а у правительства, как всегда, не находилось средств на содержание несчастных. Поэтому Стивен прощал квакерам даже незаконную торговлю коньяком, чтобы те имели возможность содержать приют. Он всячески защищал общину от местных пуритан, которые ненавидели квакеров за то, что те не почитали Священное Писание, считая его лишь описанием обрядов и религии, в то время как для пуритан содержанием Библии исчерпывался смысл и цель существования. Как пресвитерианин, Стивен отвергал догматы квакеров, но все же полагал, что раз сектанты делают столько добра, то отчего бы не оставить их в покое, ибо разве мало английской крови было пролито в эти годы?!

Когда он подъезжал к усадьбе квакеров, солнце уже клонилось к горизонту, освещая большой деревянный дом с покатыми крышами, располагавшийся за мощной каменной стеной, окружавшей всю усадьбу. Стивен окинул взглядом свежую кладку стен. Квакеры знали, что их ненавидят, и после двух попыток разгромить их обиталище не преминули себя обезопасить. Ворота в стене были тоже внушительные, обитые полосами железа, но на каменной арке над ними была выбита полная оптимизма надпись: «Я отринул беды прочь».

На стук ворота отрыл сам глава общины Джошуа Симондс.

— А, Стивен, ты! Заходи, дорогой друг.

Когда-то Стивена удивляла простецкая манера квакеров общаться со всеми как с равными, раздражала казавшаяся непочтительной манера не снимать ни перед кем шляпу. Теперь он привык, и их простота даже стала ему нравиться. Он въехал во двор, кинул повод мальчику-слуге. Тот тоже обращался к нему по имени, как и все прочие, радостно приветствовавшие его. Все члены общины дружелюбно относились к помощнику шерифа, хотя он редко приезжал к ним и всякий раз требовал денег. Джошуа Симондс пригласил его в дом, где вся обстановка была подчеркнуто простой, почти бедной. Но Стивен знал, что деньги у квакеров водились, поэтому без обиняков объявил, зачем прибыл.

Джошуа Симондс, казалось, не огорчился, а лишь согласно кивнул.

— Сейчас я все приготовлю. Не желаете пока выпить рюмочку коньяку?

Сами квакеры никогда не употребляли спиртного. И то, что Симондс запросто угощал коньяком гостя, говорило о том, что он догадывается, что полковнику известно о его делах. Стивен внимательно поглядел на квакера, но ничего подозрительного или напряженного не обнаружил. Вообще-то Стивену нравился Джошуа. Открытое лицо и приветливая улыбка, рыжеватые волосы слегка тронуты сединой, но взгляд волевой, подбородок сильный, а торс прямо-таки богатырский.

— Что ж, не откажусь, мистер Симондс. А пока вы будете считать деньги, я бы хотел осмотреть ваш приют и лечебницу.

Так, с рюмкой в руке, он и отправился к длинному, крытому соломой, зданию, где нашли себе пристанище многие несчастные. По сути дела, это был сарай, но теплый и ухоженный. На утрамбованном земляном полу стояли простые лежанки. Несколько женщин-квакерш в передниках и белых чепцах ухаживали за лежачими больными. Они заулыбались, когда подошел полковник. Стивен поговорил с несколькими пациентами и убедился, что настроение у них бодрое. Да и он сам — способствовал ли тому выпитый коньяк или всеобщая открытая и доброжелательная атмосфера — тоже воспрял духом, начал даже шутить. Потом одна из женщин проводила его в ткацкие мастерские, приспособленные для того, чтобы те из пациентов, кто был уже в состоянии работать, смогли сами содержать себя, дабы не тяготиться иждивенчеством. Далее находилось еще одно помещение, где квакеры приютили несколько нищенок с детьми. Дверь была чуть приоткрыта, и Стивен увидел сидевших за прялками женщин, возле которых возились младшие из детей. И тут он увидел Рэйчел.

Она стояла к нему спиной, разговаривая с одной из женщин, державшей на руках ребенка. До него донеслись ее слова:

— Это чудодейственная мазь, Мерсия. Я изготовила ее по старинному рецепту, и, если ты будешь прикладывать ее на нарыв ребенку утром и вечером, она должна помочь.

Стивен знал, что Рэйчел как врачевательница нередко помогает соседям в округе. Некоторые принимали это с благодарностью, другие же, хотя и давали себя лечить, но за глаза делали старинный знак, оберегавший от темных сил. Ибо среди суеверного населения ходили слухи, что с Рэйчел не все чисто и она может не только лечить, но и колдовать. Девушка родилась в ночь Хелоуин[12], когда особенно сильны темные силы, ее матерью была испанка-католичка, по местным взглядам, едва ли не идолопоклонница, а кормилицей малышки стала ведьма Мэг, с которой младшая дочь Робсарта до сих поддерживала тесную связь. Все это давало им повод считать, что и сама Рэйчел знается с нечистой силой. Даже то, что она добра и проста, казалось им не совсем искренним, ибо с чего бы ей быть доброй, если к ней относятся с неприязнью. Нет, ведьма просто хочет их задобрить, чтобы заманить в свои сети. Однако здесь, в усадьбе квакеров, она явно пользовалась доверием и симпатией. Стивен видел, как приветливо держались с ней квакерши, как доверчиво подходили к ней их подопечные, подводили детей.

В этот момент Рэйчел почувствовала взгляд Стивена и оглянулась. Казалось, в первый миг она обрадовалась, даже чуть улыбнулась. Но затем улыбка исчезла, а в темных глазах отразился испуг. Взволновало ли ее, что жених сестры встретил ее у сектантов, или то, что она явно после ночного происшествия избегала беседы с ним, Стивен не знал. Однако то, что эта милая, приветливая девушка сторонится его, даже боится, почему-то расстроило его. Он постарался улыбнуться ей как можно мягче и подошел ближе.