— Христос, защити нас, — взмолился Захарий. — Salom arepo lemel opera molas. Sator arepo tenet opera rotas!

Сапфира корчилась в агонии.

— Смерть, безумие и отчаяние навечно, — кричала она мужским голосом. — Так предначертано.

— Изыди, дьявол, — заревел Захарий. — Я повелеваю тебе оставить в покое это дитя. Христос, помилуй ее душу. Убереги агнцев твоих.

Пена превратилась в какую-то слизь, и, помимо его сознания, вопреки тому, что перед ним любимая доченька, зрелище изрыгаемого Сапфирой вызвало у Захария тошноту, и ему пришлось отвернуться, рыгая и дрожа. Позади него слышались путаные и чудовищные непристойности, произносимые устами дочери. В это время в небесах, над его головой, собрались тяжелые гнетущие тучи, и после неистовой вспышки молнии начался проливной дождь.

И тут он вспомнил о распятии. Схватив крест с алтаря, он взмахнул им, как палашом, над головой и повернулся к лежащей дочери, лицо которой исказилось в злобе, чем-то напоминая выражение козла.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа я приказываю дьяволу покинуть ребенка.

Раздавшийся вслед за этим тяжелый раскат грома воодушевил его.

— Тор, бог людей, защити мою дочь. Спаси ее от ярости Одина. Ведь в имени твоем сосредоточены священные руны, с которыми девочка хотела взмолиться к тебе, сохрани ее.

Он так и не понял, то ли языческая, то ли христианская вера помогли ей, но для него — цыгана, провидца скрытых тайн — это не имело значения. Бог богов — единая первозданная сила, и только глупые маленькие людишки могли создать всяческие догмы и секты.

Он видел гадкие истечения из ее рта, и вдруг в какой-то миг она преобразилась. На месте, где была дочь, теперь лежала молодая женщина с волосами цвета льна и повторяла:

— О, Эдуард, если бы ты только любил меня! Если бы только…

И вновь перед ним лежала Сапфира. Он склонился над ней, поднял на руки.

— О, дорогая, — воскликнул он, — ты воскресла!

Она открыла глазки, посмотрела на наго никогда ранее невиданным, печальнейшим, полным неизмеримой жалости взглядом. Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, но не проронила ни звука.

— Сапфира, — закричал он, исступленно тряся ее.

Слезы потекли по ее щекам, и она покачала головой, и до него наконец-то дошло, какая страшная месть была уготована дочери. Никогда больше она не сможет говорить. Ее чудесное дарование было пресечено одним ударом; она больше не сможет высказать ни свое ясновидение, ни мистические познания. Ребенок онемел.

— О Боже, Боже, Боже, — стонал он, баюкая ее на руках и рыдая. — Я не должен был приводить тебя сюда. Надо было мне набраться храбрости и прийти сюда одному.

Она снова потеряла сознание, когда он положил ее поперек седла, оставив все, взятое с собой, кроме распятия, а дрожащего зайца отпустил в лес. И когда он садился в седло, зная, что никогда больше ноги его здесь не будет, над его головой разразилась такая неистовая буря, будто взревели все силы Вселенной. Отдаленный цокот копыт среди неистового грохота заставил его вглядеться сквозь дождь, и он заметил приближающуюся Розу Вестон, волосы ее развевались на ветру, как пламя, а лицо при вспышках молнии казалось мертвенно-бледным. Из-за этого, а также из-за того, что она скакала на огромной белой лошади, она напоминала собой одну из скандинавских дев — Валькирию, пришедшую отвезти мертвого воина в Вальхаллу[7].

— Это сделано? — крикнула она, пересилив шум грозы.

— Да.

— И злой дух изгнан? Проклятие снято?

Захарий оглянулся на родник и на мгновение лишился сил.

Его покинул дар прорицания. Он опустил глаза на дочку, лежащую поперек седла, как сломанная кукла — ее ручки и ножки свисали вниз, а белокурые волосы почти касались грязи.

— Надеюсь, да, милостью Божьей, — только и произнес он и тотчас же ускакал прочь.

Роза стояла, не шелохнувшись, и смотрела ему вслед, пока он мелькал в просветах между деревьями, а потом исчез из виду совсем. А когда она обернулась и увидела замок Саттон, ей показалось, что дом как будто потянулся к ней, что его громады, его башня, лепные украшения и оконные переплеты как бы пытались сказать ей что-то.

Она смотрела на замок, сознавая, что он будет стоять еще долго после того, как превратятся в прах и она, и те наследники, которые будут знать только ее имя. И потом придут другие, которые о трагедии Фрэнсиса Вестона узнают только самую малость, да и этого не сохранят в своей памяти. Когда король и его суд превратятся всего лишь в строчки книг по истории. Будет ли суждено живущим здесь людям в один прекрасный день узнать тайны этого дома?

— Что собираешься ты сделать им? — выкрикнула она бушующему урагану. — Что ждет впереди?

И ей показалось, что ветер простонал в квадратном дворе замка Саттон: «Жди… жди…», — на что замок ничего не ответил.

ЭПИЛОГ

Ему понадобилось много времени, чтобы полностью сосредоточиться после того, как он открыл глаза. Сначала он вообще не мог разглядеть комнату, но затем очень медленно стали проявляться какие-то очертания, и он осознал, что находится в своем рабочем кабинете с мягкой мебелью и теплым освещением. А загорелая, морщинистая рука, осторожно ощупывающая предметы вокруг него, подсказала, что он сидит в своем рабочем кресле за письменным столом. Значит, его усадили умирать в его излюбленном месте. Он решил, что мир назовет это подобающим концом — как будто это можно знать! Великий колосс, магнат из магнатов, уходит из этого мира именно из того места, где он провел так много часов, приобретая или теряя столько, сколько другие считали бы целым состоянием, посредством одного телефонного звонка или подписи на документе.

Он с трудом стал внимательно оглядывать все вокруг, понимая, что делает это в последний раз. Он всегда любил эту комнату, выбранную когда-то для рабочего кабинета. Там не было ничего примечательного: прежде в ней находилась кухня или кладовая. Или, в лучшем случае, спальня прислуги или шута. Ничего романтичного.

Но замок… о, этот замок всегда приносил ему радость. Он купил частичку английской истории и никогда не пожалел об этом. Его построил хитрый старый дьявол — везде на каменном строении встречались инициалы Р.В. и что-то вроде игры слов на большой бочке, известной в Англии под названием tun. West-tun — Вестон. В этом чувствовался стиль, в котором, по его мнению, сквозила некая самоуверенность, желание отличиться. К сожалению, они — Вестоны — все познали печаль. Но, возможно, это присуще всем людям — мало радости и много слез.

Забавно, что люди обычно считают, что его судьба сложилась хорошо. Они не задумывались, какой на самом деле была его жизнь. Столько смертей, столько печали. Иногда он падал так низко, что даже думал, что над ним висит какое-то проклятие, но, тщательно перебрав семейные архивы, никаких следов этого не нашел.

Но как же тогда воспринимать смерть Тимми и Талифы, треть уха Поля, отрезанного похитителями ребенка и присланного ему по почте, — такое издевательство! А затем Джордж. Это было самое худшее. Любить мальчика, доверять ему как своему наследнику, и вдруг сын умирает раньше отца — как это жестоко. Кое-кто думал, что беду несет замок Саттон. Странно, ему-то уж следовало бы знать об этом!

У него в голове пронеслись мысли о печальных датах, связанных с Джорджем. Если не изменяет память, Фрэнсис Вестон был казнен 17 мая, а 6 июня — печальный конец Джорджа. Потом он перевел взгляд на настольные часы и крутящийся календарь, который один из внуков сделал ему на Рождество, и все стало предельно ясно. Было 5 июня, и до полуночи оставалось две минуты. Он проснулся не случайно, вернулся из странного мира, лежащего на полпути к небытию — из которого он смог, как потерявшийся ребенок, найти дорогу домой, — не только для того, чтобы попрощаться с домом, но и ради предначертанного судьбой свидания с Джорджем. Ему оставалось только дожить до полуночи, а потом его сын придет за ним. Для этого не нужны даже особо сильные религиозные убеждения. Если бы судьбой не назначалась эта встреча, если бы это не являлось частью какого-то грандиозного плана, о котором никто не осмеливался задумываться, он давно бы уже умер от рака. Именно потому сейчас он и сидит здесь, а старуха с косой усмехается, стоя в тени.

И действительно что-то виднелось в тени: кто-то стоял там и наблюдал за ним. Его глаза, жаждущие заглянуть в вечность, усердно пытались разглядеть это что-то, но все вокруг застилал туман. Затем стало видно яснее. Это был мужчина с широко посаженными глазами и густой копной темных волос, а рядом с ним женщина с длинными ресницами. Он безмолвно уставился на них, сомневаясь, что сможет выговорить хоть слово, даже если захочет.

А потом возникли другие люди. Они стояли вокруг него и улыбались ему, будучи единым целым с ним, пришедшие сопровождать его. Красивый молодой человек, держащий за руку рыжеволосую девушку; женщина с волосами, похожими на серебряный ливень, а с ней мужчина, лицо которого ему знакомо по урокам истории, — знаменитый человек. И еще много людей. В голове замелькали их имена: Ричард, Мелиор Мэри, Гиацинт, Фрэнсис, Сибелла, Роза.

А потом каким-то невероятным образом у его ног оказался шут, который сидел и смотрел на него снизу вверх, широко улыбаясь раскрытым ртом и своей шутовской палочкой с вырезанной головой на наконечнике, с лицом, изображавшим смерть. Шут протянул руку, но он не взял ее, так как было слишком рано, потому что Джордж еще не явился.

— Подожди, — произнес он дребезжащим голосом, какого не слышал никогда в жизни. Теперь он не мог взглянуть на часы, потому что его взгляд уже остекленел, и только мог чувствовать, что все они еще молча толпятся вокруг него. Единственное, что он мог видеть, — это протянутая в ожидании рука шута и яркий свет в комнате, похожий на рассвет.