Сапфира вытащила из-за спины примитивную соломенную куклу. Несмотря на то, что глазами ей служили маленькие шарики глины, а улыбающийся рот был едва обозначен небрежными стежками, можно было безошибочно определить, кому принадлежит длинный плащ и большой клок беспорядочно подстриженной шерсти, венчавший ее соломенную голову.

— Это всего лишь детская игрушка, герцог.

— Нет, нет. Вы правы, одевайте ее быстро. Моя барка стоит на якоре.

Когда герцог Норфолкский ступил на борт судна, одетые в ливреи гребцы дружно подняли весла, а флаг с его гербом взвился на мачту, его слуга непроизвольно вскрикнул, увидев, как ветерок подхватил волосы Сапфиры и они разлетелись в разные стороны, так что ее голова стала похожа на голову подсолнуха.

— Ого, да она становится красивой, милорд! Но на кого она похожа? Совсем не на вас и не на вашего черноволосого мальчика.

— На кое-кого из прошлого, Уилл. На кое-кого из совсем другого времени.

В тихих сумрачных водах, в глубине материнского лона, ребенок, появление которого на свет должно было стать окончательным смертным приговором королеве, зашевелился, готовясь совершить свое первое путешествие. Анна Болейн, проводившая очередной изнурительный жаркий и душный день, сидя в своих апартаментах и слушая бесконечные мольбы лютни Марка Сметона, беспокойно заерзала, ощутив в себе легкие волны какого-то странного недомогания. И как будто между ними существовала незримая связь, сын плотника тут же перестал играть и взял ее руку, казавшуюся такой маленькой в его руке. На секунду они замерли.

— С вами все в порядке? — прошептал он.

Последовало короткое замешательство, она посмотрела на него взглядом испуганной девочки, потом отдернула руку, и уже королева Англии ответила ему:

— Продолжайте играть, Марк, вам не о чем беспокоиться.

— Короче говоря, Ваша Светлость, вам не нужно бояться, что вы потеряли расположение французского короля. Я уже говорил вам, что король Франциск просто не хочет, чтобы думали, что он принимает чью-то сторону.

— М-м-м! — рассеянно промычал Генрих.

Он находился в состоянии, близком к экстазу, радуясь, что Анна наконец-то оказалась на той самой знаменитой кровати, которая когда-то составляла часть выкупа, заплаченного за пленного французского принца, и была специально приспособлена для родов. Кроме того, сердце его, как у школьника, сжималось от переполнявших его чувств, когда он думал о сегодняшней свадьбе своего зятя и друга, герцога Суффолкского, которому предстояло жениться на столь юной невесте.

— Таким образом, Ваша Светлость, я смиренно прошу вас отнестись к моим словам благосклонно и надеюсь, что вы сочтете мою миссию успешной.

В возбужденном уме Генриха мелькнула мысль, что Норфолк сегодня как-то странно расшаркивается перед ним. Он пристально посмотрел на Говарда и уловил его вздох. Привычка вздыхать появилась у герцога недавно и в последнее время она становилась все более и более навязчивой.

— Поживем — увидим, Том, — сказал он.

Норфолк выглядел обеспокоенным.

— Но, Ваша Светлость…

— Никаких «но». Время все расставит по своим местам.

— Да, Ваша Светлость, конечно.

Генрих сделал движение, намереваясь встать. Свадьба должна была состояться через час, а он еще не был одет. Но, к его изумлению, Норфолк, которому следовало бы об этом знать, продолжал говорить.

— Если Ваша Светлость сочтет это уместным, я бы хотел представить вам мою внучку.

Генрих был настолько удивлен, что спросил:

— Что?

— Мою внучку, Ваша Светлость. Бедного, несчастного ребенка Захария.

— Что с ней такое?

— Она здесь и желает, чтобы вам ее представили.

И без дальнейших разговоров, даже не ожидая королевского позволения, Норфолк поклонился и быстро вышел из комнаты, чтобы вернуться, ведя за собой очень маленькую и очень хорошенькую девочку, которая одной рукой цеплялась за его рукав, а в другой держала потрепанную куклу. Слова досады замерли у Генриха на устах. Малютка двигалась прямо на него и протягивала ему одну-единственную розу, но когда он взял ее, то увидел, что это вовсе не роза, а соломенная куколка.

— Так, так, малютка, — сказал он весело. — Это подарок? Ты это для меня сделала?

Он ожидал услышать от этой крошки сбивчивый детский лепет, а вместо этого хорошо поставленный голосок произнес:

— Нет, Ваша Светлость. Я хочу только, чтобы вы к нему прикоснулись и освободили его.

Ее речь показалась ему очень странной. Атмосфера в комнате внезапно стала напряженной, и Генрих почувствовал, что ему трудно дышать. Он очень хотел уйти, но Норфолк смотрел ему прямо в глаза, говоря:

— Ваша Светлость, я прошу вас только об одном одолжении. Я с радостью отдал бы за это свою жизнь.

— В чем дело?

Генрих раздраженно заерзал на стуле, однако присутствие этой девочки, стоящей так близко от него, что он буквально ощущал ее дыхание, заставляло его испытывать приступы совершенно безотчетного страха, сжимавшего его сердце.

— Ну?

— Мой сын, Ваша Светлость… мой внебрачный сын… Захарий… Он в Тауэре. Я прошу его освободить. Его вина состоит в том, что он кое-что предсказал Ее Светлости. Ужасная глупость.

Норфолк опять тяжело вздохнул.

— Что же он предсказал?

Герцог выглядел рассеянным и слегка напоминал старого, взъерошенного орла. Он, как птица, склонил голову набок, обдумывая свой ответ монарху.

— Он сказал, что королева, возможно, родит девочку, — сказала Сапфира, и это прозвучало настолько по-взрослому, что Генрих полностью лишился присутствия духа. — Но ведь хорошо известно, что Ваша Светлость любит всех детей.

— Я прошу вас, сир, освободить его.

Норфолк опустился перед ним на одно колено и склонил голову. Но суровый взгляд Тюдора был полностью прикован к глазам ребенка. В этот момент у него возникло ощущение, что он падает со звездных высот в глубины мирового океана.

— Кто ты? — услышал он собственный голос.

И ее беззвучный ответ:

— Я — вечная тайна.

Генрих закрыл глаза. Он больше ни секунды не мог вынести ее взгляда. Но, когда он открыл их, перед ним был только Норфолк, который почтительно кланялся, да очень хорошенькая, вполне обыкновенная маленькая девочка спокойно стояла рядом с дедушкой. Внезапно Генрих встал со стула и, подойдя к столу, нацарапал несколько слов на бумаге, поставил размашистую, украшенную завитками подпись и приложил к воску печать.

— Вот, — сказал он, сунув бумагу Норфолку под нос. — Здесь приказ об освобождении вашего сына. А теперь уходите. Я собираюсь танцевать на свадьбе моего брата Суффолка.

Но герцога не было нужды торопить. Он уже кланялся, стоя в дверях, а рядом с ним неуклюже приседал заурядный ребенок, в котором вряд ли кто-либо мог усмотреть что-то необычное. Сам не понимая почему, Генрих содрогнулся.


Портьеры вокруг кровати французского принца были задернуты, не давая сентябрьскому солнцу проникнуть внутрь и заглушая отдаленные звуки музыки, доносившиеся со свадьбы герцога Суффолкского. Хотя в этой комнате никто не разговаривал, присутствие множества людей создавало здесь тягостную атмосферу: врачи, повивальные бабки, придворные дамы, мешая друг другу, толпились вокруг кровати, объединенные единственной заветной целью — помочь принцу Уэльскому живым и невредимым появиться на свет.

На фоне тяжелых портьер и массивной позолоченной резьбы Анна Болейн казалась еще более хрупкой, чем была на самом деле. Она лежала посреди всего этого великолепия, голова ее покоилась на подушках, к осунувшемуся и искаженному от напряжения лицу приклеились влажные волосы. Время от времени она облизывала свои пересохшие губы, и тогда Роза Вестон подносила к ее губам серебряный бокал, наполненный ключевой водой, давала ей выпить несколько глотков. Место Розы было в изголовье кровати, с левой стороны, и в ее задачу входило вытирать пот со лба королевы.

Никто из присутствующих не представлял себе, как королева с таким хрупким телосложением и узкими бедрами сможет родить доношенного ребенка. Но, несмотря на все тяготы родов, королева не издала ни звука. Железная воля, благодаря которой она и оказалась на троне, не позволяла ей хныкать, и в комнате царила странная, неестественная тишина, прерываемая резкими звуками рожка, игравшего вдалеке, да взрывами хохота пирующих, который в последний час стал заметно стихать после того, как по дворцу разнеслась весть, что роды близятся к завершению. Все большее число придворных покидало свадебное празднество и присоединялось к королю, ожидающему исхода родов в передней.

И вот почти все ушли, и Суффолк остался один со своей четырнадцатилетней невестой и юным сыном, графом Линкольнским. Он много пил, пытаясь заглушить в себе сознание того, что его тело — тело пожилого, уставшего от жизни человека — не способно принести радость молодой жене. Но, несмотря на это, он не мог не заметить, какими нежными взглядами обменивались тс двое и какой холод сквозил в их глазах, когда они смотрели на него. Неизвестно, было ли так на самом деле, или ему померещилось, что его невеста — наполовину испанка, ибо ее мать была одной из самых преданных фрейлин королевы Екатерины, — прошептала его сыну:

— Когда же наступит наше время?

Герцог внезапно почувствовал приступ жалости к себе. Он украл у сына девушку, с которой тот был обручен, и теперь, словно в наказание, важные события, происходившие в королевских покоях, оттеснили его свадьбу на задний план. Трясущейся рукой он подносил бокал с вином ко рту, и, когда оно проливалось на скатерть, он и впрямь чувствовал себя очень старым.

Анна Болейн беззвучно произнесла: «Воды». Роза послушно поднесла ко рту королевы кубок, который тут же был выбит у нее из рук; тело Анны напряглось от внезапного спазма, из ее груди вырвался громкий душераздирающий крик. Долгожданный ребенок вот-вот должен был появиться на свет.