Нетерпеливым движением руки Фрэнсис вытер глаза.

— Каким слабохарактерным идиотом я должен тебе казаться. Все потому, что я так люблю тебя, что мои чувства — одновременно и благо для меня, и проклятие. Когда мы отдаляемся друг от друга, я чувствую себя несчастным. А еще хуже — когда ты сердишься. Я готов был сделать все, чтобы доказать, что больше не люблю тебя, и тем не менее не смог. Мне кажется, нас связывает какая-то невидимая нить. Я знаю, что бессмысленно растрачиваю жизнь, но любовь к тебе делает меня самым бережливым человеком на свете.

Он поцеловал ее, прижавшись мокрой щекой к ее щеке и ощутив на губах соленый привкус ее слез, и в этом было столько отчаяния, что внезапно в нем вспыхнуло желание.

— Пойдем, — прошептал он. — Не будем терять время.

— Что случилось? — спросила она с озорной улыбкой.

— В последние два месяца я не спал с женщиной.

— А я — с мужчиной.

Он весело взглянул на нее, и слезы на его лице высохли.

— Тогда, бедная одинокая женщина, позвольте вам продемонстрировать несколько замечательных движений, которые, может быть, приведут вас в восторг.

— Ты обучился этому в Кале?

— Нет, у одной маленькой замужней развратницы.

— Надо же!

— У нее рыжая грива цвета кровавого заката, а глаза подобны цветущим лугам Кумберленда. Не догадываешься, о ком я говорю?

— Возможно, — сказала Роза, и, продолжая смеяться, они отправились в спальню, и в тот же вечер, не прибегая к помощи эликсира доктора Захария, она забеременела опять.

И вот она проснулась холодным январским утром, рядом с безмятежно спящим отцом ее ребенка, слыша, как Нэн Сэвил шепчет ей:

— Тихо, не разбуди Фрэнсиса. Мы должны хранить строжайшую тайну.

Как только Роза встала, и прежде, чем она успела что-нибудь накинуть поверх ночной рубашки, Нэн Сэвил взяла ее за руку и вывела из спальни, приложив палец к губам и жестом показывая, что они должны действовать очень тихо. В передней Нэн сказала:

— Ты должна сейчас же одеться в приличное утреннее платье.

— Но зачем? Еще темно. Разве утро наступило?

— Да, уже пробило четыре.

— Нэн, что происходит? Куда мы пойдем?

Ошеломленная Роза заметила, что Нэн не только уже одета, но и лицо ее подкрашено.

— Мы идем к маркизе.

— В такой час?

— Да. Мы должны сопровождать ее.

— По какому поводу?

— По поводу ее свадьбы.

— Свадьбы?

Роза опешила. Насколько ей было известно, Рим не дал согласия на развод, и королева Екатерина все еще оставалась законной женой Его Светлости.

— Да, — внятно повторила Нэн.

— Но почему так? Тайно! В темноте!

Нэн повернулась и посмотрела Розе прямо в глаза.

— Потому что принц Уэльский растет у нее в животе. Больше свадьбу откладывать невозможно.

Роза недоверчиво покачала головой. Итак, свершилось. Именно ночью, когда большинство людских душ воспаряют в грезах и в снах, чести Екатерины, дочери королевы Кастилии, будет нанесен последний роковой удар, и Анна, дочь кентского рыцаря, отпразднует окончательную победу. В сумерке ночи Анна Болейн достигнет, наконец свой цели, и это показалось Розе совпадением неслучайным: мрак с самого начала окутывал этот странный роман.

Стоя в одной ночной рубашке холодным январским утром в тишине погруженного в сон дворца, она дрожала.

— Ты замерзла, — сказала Нэн. — Давай помогу тебе одеться.

Но Роза дрожала не от холода. У нее возникло странное предчувствие, что дело, совершаемое в темноте и украдкой, не кончится добром. Сама не зная почему, Роза перекрестилась.

— Храни нас Господь, — сказала она.

Нэн удивленно посмотрела на нее, но эхом отозвалась:

— Аминь.

Минут двадцать спустя Роза уже была одета, и две женщины, держась за руки, покинули отведенные Вестонам комнаты и по центральным коридорам недавно построенного дворца направлялись в сторону западной арсенальной башни. Дойдя до башни, они поднялись по винтовой лестнице и наконец оказались на верхнем этаже в комнате, о существовании которой Роза и не подозревала. В каком-то странном чердачном помещении предстояло выходить замуж новой королеве Англии!

В комнате был установлен временный алтарь с распятием и богатой алтарной утварью, и, когда Роза и Нэн вошли, первый, кого они заметили, был бледный, как смерть, Генри Норрис, который возжигал свечи. Кроме Томаса Хениджа, еще одного давно служащего и преданного королю придворного, всем было не по себе.

— К какому часу вам велено прийти? — спросил Хенидж, нарушая напряженную тишину, царившую в комнате, где они стояли, переминаясь и молча глядя друг на друга.

— Вчера вечером маркиза сказала, что я должна быть готова к четырем часам, разбудить Розу и привести ее сюда. А вам?

— Меня поднял сэр Генри. До этого я ничего не знал.

Норрис все с тем же выражением глубокой подавленности на лице добавил:

— Его Светлость дал мне свои указания вчера после ужина.

Роза спросила:

— Кто-нибудь еще знает об этом? Вы сами принесли алтарь и церковную утварь, сэр Генри?

— Мы с Томасом. Больше нам никто не помогал. Таким образом, мы четверо обязаны хранить тайну. Понимаете?

— Но кто будет проводить церемонию?

— Доктор Ли — один из капелланов. Как раз сейчас стража разбудит его и пришлет сюда.

Розу подмывало спросить, означает ли все это, что папа в конце концов встал на сторону Его Светлости, согласившись, что замужество королевы Екатерины никогда не было законным, и подписал буллу, аннулирующую брак. Однако она не посмела. Один взгляд на строгие лица вокруг нее отбивал охоту расспрашивать. Она чувствовала, что произнести сейчас хоть словечко — все равно что богохульствовать в церкви. Казалось, что и все остальные ощущали такую же скованность, ибо в комнате опять воцарилась неловкая тишина и все четверо избегали смотреть друг на друга, ожидая прихода невесты и жениха.

Тяжелые решительные шаги на лестнице возвестили о приходе короля, подобно звуку труб, который обычно предшествовал его появлению. Дверь резко распахнулась, и оба камергера сразу поняли, что король раздражен, несмотря на близкую церемонию свадьбы. Он остановился в дверях, оглядел их всех и невнятно пробормотал:

— Так, так.

Затем он сказал нарочито сердечным тоном:

— Не слишком подходящее утро для вступления в брак Генриха Английского, вы не находите?

Никто не проронил ни слова, и король продолжал:

— Вы что, лишились дара речи?

Генри Норрис судорожно вздохнул, и только Томас Хенидж нашелся:

— В это холодное утро, Ваша Светлость, жар наших сердец согревает нас.

— Красиво сказано, Томас, хорошо сказано. А где маркиза? Вы были у нее, леди?

— Нет, Ваша Светлость. Она сказала, что мы с мадам Вестон должны прийти прямо сюда.

Ответ опять как-то разозлил короля, но он сделал еще одну решительную попытку скрыть чувство беспокойства, которое, очевидно, терзало его.

— Мадам Анна непунктуальна, как и остальные представительницы ее пола, — рассмеявшись, сказал он, и смех его прозвучал так деланно и фальшиво, что четверо придворных стали переминаться с ноги на ногу и переглядываться.

Все вздохнули с громадным облегчением, когда услышали шуршание шелка, почувствовали слегка пьянящий запах духов, который, казалось, всегда сопровождал ее появление, и увидели саму Анну Болейн, остановившуюся в дверях и молча наблюдавшую за всеми.

Уолси когда-то назвал ее «ночной вороной», но в это утро она больше напоминала дитя, подкинутое эльфами. В темном платье она казалась еще тоньше, чем обычно — просто кожа да кости. У нее были огромные глаза, лицо и плечи обрамляли распущенные волосы, гладко причесанные и блестящие, как вороново крыло. В мерцающем свете свечей она казалась таким маленьким, нереальным существом, что было трудно представить, как в таком хрупком теле мог еще обитать ребенок. Больше того, трудно было даже вообразить, что Анна зрелая женщина, что она может быть подвержена месячным кровотечениям, не говоря уже об интимной близости с мужчиной. Особенно с королем. Он возвышался над ней и казался преувеличенно огромным, и мысль о его грузном теле, навалившемся на хрупкое тело Анны, вызывала отвращение у Розы, не знающей другого мужчины, кроме нежного и гибкого Фрэнсиса.

Однако теперь любые сомнения относительно любви короля к их госпоже, разговоры о том, что, даровав ей пэрство, он откупился от нее, можно было, не колеблясь, отбросить. Несмотря на свою нервозность, он посмотрел на Анну с обожанием и сказал очень просто:

— Вы оказываете мне большую честь, выходя за меня замуж.

Анна сделала реверанс, но ничего не ответила. Ее лицо было загадочным и непроницаемым. Не было ни намека на то, напугана она или уверена в себе. Ее выдавали только чрезвычайно расширенные зрачки. Момент окончательного триумфа наступил, и ей стало страшно.

Эту странную сцену и застал капеллан, доктор Ли, когда он вошел.

— Ваша Светлость, я… я… Простите меня, Ваша Светлость. Меня только что подняли с постели и велели прийти сюда, — бормотал он, запинаясь, окидывая беглым взглядом алтарь и пытаясь понять, что предстоит ему делать в этой нелепой комнате на чердаке в час, когда все благочестивые люди спят.

— Прекрасно, доктор Ли. Мне приятно сообщить, что вам предстоит сочетать браком короля Англии и маркизу Пемброукскую.

Роза смотрела на доктора Ли, который застыл с окаменевшим лицом, не веря своим ушам. Она почти слышала его мольбу: «О Господи, только не я. Почему именно мне назначено выступить против папы? Услышь меня, Господи!»

Его вытянутое лицо и без того напоминающее лошадиную морду — картину дополняло множество беспорядочно растущих зубов, — с каждой секундой удлинялось, белки мутно-серых глаз обнажились. Он приоткрыл рот, будто собираясь что-то сказать, но, подумав, закрыл его, и в конце концов, промямлив нечто невнятное, устремил взгляд в пространство. В любой другой ситуации этого было бы достаточно, чтобы заставить Розу безудержно расхохотаться, однако твердый взгляд короля отбил у всех охоту улыбаться.