Король, видимо, наблюдал за всем из дальнего конца зала, потому что, как только Кампеджио дошел до своего места, загремели фанфары и Гарри, вышагивая так, чтобы даже своей бодрой походкой подчеркнуть физическое убожество легата, пересек зал суда и занял свое место на возвышении. Еще не улеглась обычная сумятица, все рассаживались, но король, выглядящий более беспокойным, чем когда-либо на памяти Ричарда, уже махнул рукой в перстнях проктору[4], предлагая начинать.

Поднявшись, проктор произнес:

— Милорд легат, все показания по данному делу были заслушаны. Каково ваше решение?

Он сел на место, и в зале воцарилась мертвая тишина, пока кардинал с трудом выволакивал свое тело из кресла.

— Ваша Светлость, милорды, джентльмены, — сказал он на хорошем и размеренном английском, — сегодня в Риме начинаются каникулы, поэтому я не могу продолжать слушание. Я откладываю рассмотрение этого дела до первого октября. Спасибо. — И он упал назад в свое кресло при оглушающей тишине. Ричард Вестон просто не поверил тому, что только что услышал, и было совершенно очевидно, что вообще никто в этом переполненном зале ничему не поверил.

Затем последовал ответ. С побелевшими губа ми король поднялся со своего места, и какую-то долю секунды Ричарду казалось, что он готов ударить кардинала; но даже не взглянув на него и ни к кому не обращаясь, Генрих стремительно вышел из зала и исчез из виду. С его уходом прорвалась лавина криков: «Нет, нет!» и «Дайте нам решение!»

И над всем этим раздался могучий голос герцога Саффолкского, сопровождаемый ударом кулака по столу:

— Святой Боже, теперь я понимаю, что старая поговорка верна: кардиналы и легаты никогда не приносили пользы Англии. — И он вышел следом за своим родственником-королем.

Не обращая внимания на волнение в зале, свита Кампеджио спокойно занялась сбором своих бумаг и вещей. Но, в отличие от легата, заметил Ричард, кардинал Уолси сидел мертвенно бледный, с головой, резко склоненной на грудь. Несмотря на хаос, Ричард успел увидеть Рочфорда, или Болейна, как он все еще называл его про себя. Тот был белым, как мел. На мгновение сэр Вестон позволил себе понаблюдать за игрой человеческих страстей. Он усмехнулся.

Кружок Фрэнсиса собрался вокруг Георга Болейна, выказывая ему сочувствие за сегодняшнее поражение. Сэр Генри Норрис и маркиз Экзетерский уже спешили, чтобы догнать короля. Но Ричард, который не торопился никуда уходить, посмотрел еще раз на крошечного подагрика, который вызвал столь бурную реакцию. Играла ли на его губах легкая улыбка, или то была гримаса боли? Ричарда ничто не восторгало так, как холодность, а в этом кардинал был большим мастером. Прихрамывая, он вышел, всем видом давая понять, что абсолютно ничего не произошло. Никто и никогда бы не подумал, что он только что с триумфом и безмерным небрежением поверг противника Римской церкви.

Ричард поймал себя на мысли: «Так тебе и надо, выскочка», — когда Томас Болейн, задыхаясь от ярости, подошел к своему сыну.

Вестон был настолько погружен в свои мысли, что не заметил, как к нему подошел граф Норфолк, и вздрогнул, услышав голос за спиной:

— Ловкий маневр папы, не правда ли? Каникулы в Риме! Боже, можно почти восхищаться этой бессмыслицей. А как у вас дела, Вестон? Вы, кажется, последние три года жили в Кале?

Ричард поднялся и поклонился, а затем заметил яркие глаза незнакомца, стоявшего рядом с Норфолком и явно беседующего о нем. Они церемонно раскланялись друг с другом, а герцог сказал:

— Сэр Ричард, разрешите представить вам моего родственника: сэр Джон Роджер Брайнстон. Он сказал мне, что очень хочет познакомиться с Вами.


Прошло уже двадцать дней, как Анна написала Кэтрин. Двадцать дней нетерпеливого ожидания всадника, несущего ответ, и двадцать вечеров разочарования, когда заходило солнце, наступали сумерки, а ответа все не было. Доктор Захарий, напротив, ответил очень быстро, и у всех зародилось множество надежд, когда всадник, привезший его письмо, приблизился к Привратной башне. Жиль заспешил по внутреннему двору и встретился с Анной в прихожей. Но одного взгляда на печать было достаточно.

— Это не от Кэтрин, Жиль, — сказала она.

Его лицо, обтянутое кожей, через которую теперь хорошо просматривались кости, казалось сейчас еще более изможденным, чем когда-либо, но оно слегка оживилось, когда она сказала:

— Это письмо от доктора Захария. Он приедет к нам в течение ближайших трех недель.

Когда миновало двадцать дней, ее страхи за Уилла, гонца, возросли. По всем дорогам было полно разбойников, и она понимала, что, вполне возможно, он так и не добрался до Дорсета. С другой стороны, размышляла она, может быть, он и доехал, а теперь пытается уговорить Кэтрин написать ответ. Анна в крайнем смятении бродила по поместью и не могла решить: написать ли ей еще раз, отправить ли человека на поиски Уилла или ничего пока не делать и ждать. Каждый день она повторяла:

— Подождем еще день? Может быть, завтра придет ответ.

И, когда она уже была доведена до отчаяния и готова была писать новое письмо и отправить с ним для безопасности четверых мужчин, к ней прибежала Джоан:

— Миледи, Жиль сходит с ума от радости. Он говорит, что мисс Кэтрин — я говорю о леди Роджерс — приедет сегодня до заката солнца.

— Вернулся Уилл, а мне не сообщили?

— Нет, мадам. Он сказал, что ему приснился сон.

Стоя перед ней, Жиль выглядел смущенным и переминался с ноги на ногу. Он был очень похож на ребенка, которого попросили спеть перед гостями.

— Так что же это был за сон? — спросила Анна.

— Это было предсказание, миледи. Я видел во сне, как кавалькада мисс Кэтрин подъезжает к Привратной башне, а за их спинами садится солнце. И я знаю, что это произойдет сегодня.

Анна смотрела на него в задумчивости. Он умирал, и к нему следовало относиться снисходительно, и в то же время она не хотела, чтобы он надеялся напрасно.

— Тогда я прикажу поварам приготовить побольше еды на сегодняшний вечер, но Жиль…

— Да, миледи?

— …не очень много, потому что это…

— …только сон. Да, миледи, я знаю. Но я буду удовлетворен этим.

И он вышел более легкой походкой, чем была у него последние недели. К шести часам вечера она начала сомневаться, удержит ли его железный засов. Он слонялся по прихожей и, казалось, собирается уйти и только подбирает выражения, чтобы объясниться повежливее. Он предстал перед Анной в костюме, который Ричард привез ему из Кале и который казался Жилю образцом высочайшей моды, потому что был сшит во Франции. Он смотрел на Анну глазами наказанного спаниеля.

— Роджер выпроводил меня из своего помещения, мадам. Он говорит, что спотыкается об меня при каждом повороте.

— Тогда, Жиль, смотри с Длинной галереи или с Привратной башни. Лучше не мешайся здесь под ногами.

Он улыбнулся, его смешное лицо стало почти таким, как было до болезни.

— Я пойду на башню, миледи.

Несмотря на свои сомнения, Анна обнаружила, что идет в направлении дальних окон Длинной галереи, откуда было видно очень далеко. И хотя она делала вид, что вышивает, как и Джоан, и Мэг, которые пришли к ней, все они время от времени бросали взгляды в окно, пока не увидели, что все занимаются тем же, и не рассмеялись.

— Вот уже действительно, три дурочки, — сказала Анна, — сидеть здесь из-за того, что кому-то приснился сон.

— Да, но это был сон цыгана, — ответила Мэг, — а их сны значат гораздо больше, чем сны обычных людей.

Анна улыбнулась ее словам.

— Да, да, — сказала она.

— Миледи, быстрей. О, миледи!

Это воскликнула Джоан, стоящая на коленях на подоконнике, ее шитье упало на пол, а согнутая спина выражала крайнюю сосредоточенность. В мгновение ока обе женщины были возле нее, и уже не было никакого сомнения, что она увидела. Солнце садилось над Саттоном, и кавалькада всадников с паланкином — что, без сомнения, говорило о присутствии женщины — выезжала из леса.

— Это она, — кричала Мэг, плача и смеясь. — Я знаю. Это моя госпожа Кэтрин.

Каменная винтовая лестница, которая соединяла галерею с Привратной башней, наполнилась возбужденными криками, когда Анна и обе ее служанки бежали к входной арке. И уже не было никаких сомнений, потому что группу возглавлял Уилл — собственный гонец Вестонов, — а из-за занавесей паланкина выглядывало очень бледное и усталое, но возбужденное лицо Кэтрин.

Анна побежала навстречу, крича:

— Радость моя! Радость моя!

А Кэтрин, увидев ее, откинула занавеси паланкина и закричала:

— Мама!

И Анна остановилась в изумлении, потому что Кэтрин не просто была располневшей в ожидании ребенка — она была огромной.

— Девочка моя, как ты могла решиться на путешествие в таком положении?

— Мама, я сделала это ради Жиля. Я не опоздала?

— Нет, дорогая, сейчас он придет.

Не помня себя от радости, шут изо всех сил, как мог, спешил к ним. Но он тоже был поражен размером живота Кэтрин.

— О, Кэтрин. Вы проделали такую дорогу ради меня?

— Да, да, старое пугало. И, ради Бога, помоги мне спуститься, у меня очень болит спина.

Когда она медленно прошла через главный вход и осматривалась вокруг после многолетнего отсутствия, воды, в которых жило ее дитя, вдруг изверглись из нее, и она стояла в изумлении в центре все увеличивающейся лужи.

— Мама, тряска в дороге подействовала на малютку. Я думала, что хотя бы доберусь сюда спокойно.

— Какой сейчас у тебя срок? — В голосе Анны было легкое сомнение, потому что на преждевременные роды было мало похоже. Кэтрин горделиво похлопала себя по животу.

— Глядя на мои размеры, ты сама можешь решить.

Мать обняла ее — насколько смогла. — Какой прекрасный подарок ты привезла! Мой внук родится в поместье Саттон.