Фрэнсис сказал:

— Да, мне повезло, а вот теперь, по глупости, я обидел ее. Завтра, Генри, я хотел бы покататься с ней верхом наедине. Ты не обидишься?

— Ни в коем случае, но, если ты устанешь, я с удовольствием позабочусь о ней вместо тебя.

— Поверь мне, что вряд ли я дам тебе шанс.

Однако на следующее утро, когда вся семья — по настоянию сэра Ричарда, все рано вставали и завтракали — была в сборе, она опять не смотрела на него, кроме того момента, когда они церемонно поздоровались. Фрэнсис решил, что пора действовать.

— Мадемуазель Анна, — обратился он к ней, когда она уже выходила с его матерью.

Она вела себя так, будто не слышала. Ему пришлось догнать ее и взять за локоть.

— Мадемуазель Анна, не хотите ли покататься со мной? Мне бы хотелось показать вам саттонский лес. Пожалуйста!

Он произнес последнее слово таким убедительным тоном, какой только возможен, и чуть крепче сдавил ее руку, за что был награжден тем, что она слегка покраснела. Леди Вестон тактично удалилась на кухню, а Генри демонстративно направился в сторону сада. Итак, Фрэнсис получил возможность говорить более свободно.

— Извините меня, если я обидел вас, — сказал он. — Скажите же мне, в чем дело?

— Скажу, когда мы выйдем из дома, — ответила она, — я чувствую себя лучше и счастливей, находясь на свежем воздухе, а не взаперти.

Они направились в сторону конюшни, и он посадил ее на свою лучшую кобылу.

— Поскакали, — воскликнула она, — я умею ездить галопом.

И она стремительно понеслась через парк в направлении к лесу, за ней мчались молодая гончая и Фрэнсис, изо всех сил погонявший своего коня, чтобы не отстать. Спустя какое-то время она замедлила бег лошади и оглянулась через плечо на своего спутника, отставшего на добрую четверть мили. Ее прическа совершенно растрепалась, и, приблизившись, он увидел роскошное золото волос, горящее на солнце, и румянец во всю девичью щеку.

— Вы стали еще красивее теперь, когда выросли, — сказал он. — Я очень рад, что мы поженимся.

К его ужасу, она расплакалась.

— В чем дело, в чем дело? — оторопело повторял он, слезая с лошади. Он помог ей спуститься и поставил перед собой. — Вы не хотите выходить за меня замуж? Вы хотели бы расторгнуть договор?

Ее глаза были похожи на мокрые после дождя цветы, когда она взглянула на него.

— Нет, не поэтому.

— Тогда в чем дело, радость моя? Пожалуйста, больше не плачьте! — Он бережно вытер ее щеки рукавом своей рубахи, так как у него с собой не было платка, и, зная в каком беспорядке обычно находятся ее вещи, он сомневался, что у нее есть свой.

— Это потому, что я не могу быть непосредственной и откровенной с вами.

Фрэнсис был совершенно ошеломлен.

— Я не понимаю вас, Анна. Кто может быть откровеннее друг с другом, чем муж и жена?

Она отвернулась от него и обидчиво посмотрела на парк, из которого они только что выехали. Вдали показалась гончая, которая изо всех сил старалась нагнать их.

— В вашем присутствии я чувствую себя как вот эта собака, — сказала она, — я ничего не знаю, Фрэнсис. Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, папа последовал за ней семь лет спустя. Меня растили слуги, мне разрешалось свободно бегать по всему поместью в Кумберленде. Я деревенская девчонка, а вчера я поняла, что вы — настоящий придворный. У вас прекрасные манеры и изысканное поведение. Я не смогу вам соответствовать. Я не умею подражать. Я люблю непосредственность. Разве я смогу так вести себя с вами? Вы будете считать меня деревенщиной. Вам будет стыдно брать меня с собой. О, я умею делать реверанс, танцевать и играть на флейте — довольно плохо, кстати, — но я не умею поддерживать вежливую светскую беседу.

— Говори так, как умеешь, меня это не волнует, — ответил он. — Я считаю, что ты — самая привлекательная женщина, которую я когда-либо встречал.

Гончая, тяжело дыша, подбежала к ним и без сил свалилась у ног Анны.

— Ты хочешь, чтобы я доказал, что говорю совершенно искренне? — спросил Фрэнсис. И, прежде чем она успела ответить, он опустился на колени и поцеловал ее туфли. Она села на землю рядом с ним, простодушная, как ребенок.

— А теперь ты поцелуешь меня? — спросила она.

— При одном условии.

— Каком?

— Что ты всегда будешь такой со мной — абсолютно свободной и откровенной. Если ты хочешь, чтобы я целовал тебя — говори. Если ты ждешь ребенка — скажи мне. Пусть между нами не будет никаких условностей. Пусть наша любовь никогда не будет омрачена цинизмом и неискренностью.

И с этими словами он поцеловал ее в губы, крепко прижав к себе, и, пока он держал ее в своих объятиях, его руки гладили и ласкали ее тело.

— Это и есть куртуазное поведение?! — удивленно спросила она. Фрэнсис рассмеялся.

— Нет, дорогая. Это человеческое поведение. Но так ведут себя только очень близкие люди. Дай мне поцеловать твою грудь.

И они вместе расстегнули верх ее платья из зеленой камчатной ткани так, что грудь обнажилась до пояса. Он нежно приблизил свои губы к округлостям ее груди, лаская сначала одну, а потом и вторую.

— Чтобы и второй не было завидно.

— А хочешь, чтобы я тебя ласкала, Фрэнсис? Ведь это то, что делают любовники?

— Да, — ответил он, взял ее руку и направил ее в свои лосины.

— А, я знаю, что это такое, — сказала она, — у меня в Кумберленде есть черный жеребец и, когда его впускают к кобылам, он делает то же самое.

Фрэнсис рассмеялся:

— Мужчины гордятся этой вещью, и сравнение с жеребцом — это прекрасный комплимент! Спасибо.

И они опять начали целоваться, лаская друг друга, пока Фрэнсис не спросил:

— Можно мне любить тебя сейчас? Жеребец без ума от своей кобылки.

Анна высвободилась из его рук, села прямо и проговорила:

— Я испытываю самую прекрасную жажду, которая не будет утолена, пока мы не соединимся, но мне кажется, что сейчас не стоит.

— Ну почему, солнышко, почему? — воскликнул Фрэнсис, не переставая гладить рукой у нее под юбкой.

— Потому, — ответила она, — что твой отец, который еще и мой опекун, сказал мне, что нам следует подождать еще два года, прежде чем сможем пожениться, и, если мы сейчас займемся любовью, а потом меня отправят домой, я буду себя чувствовать как ребенок, лишенный сладостей, и буду бегать как ненормальная по конюшне. Для моего спокойствия будет лучше, если я не буду знать, что такое… заниматься любовью.

С большой неохотой он был вынужден признать ее доводы разумными и согласиться.

— Но ты позволишь мне целовать тебя и ласкать, как сегодня, каждый день?

— О, да, да, — ответила она, — так часто, как только захочешь. Но нам следует держаться в разумных пределах, Фрэнсис. Ты можешь давать выход своим страстям с кобылками при дворе, ради Бога. Но у меня нет другого жеребца, кроме твоего.

Он был поражен сочетанием красоты и чувственности в такой юной девочке. Нежно отстраняясь, он внимательно ее оглядывал, впитывая каждую частицу золотых волос, васильковых глаз, шелковой кремовой кожи.

— Моя роза Кумберленда, — произнес он. — Я — счастливейший человек на свете и буду боготворить тебя до конца жизни.

Тяжелая туча внезапно закрыла жаркое солнце, и от неожиданности они оба вздрогнули.

— Никогда больше так не говори, — сказала она, — потому что, если умрешь ты, мое сердце умрет с тобой.

Он снова обнял ее и сказал:

— Давай я помогу тебе одеться, солнышко. Больше не могу тебя просто так целовать и не требовать от тебя большего. Я же мужчина, в конце концов.

— И к тому же, мне говорили, самый красивый в Англии.

— Кто может судить об этом? Это все придворные глупости.

— Может быть. Но мне нравится думать, что это правда. Это льстит мне.

— Тогда можешь так думать. Я же точно знаю, что у меня самая красивая невеста.

— Правда ведь, у нас будут очень красивые дети, Фрэнсис?

— Да, полный дом. Мальчики, девочки и двойняшки. Я позабочусь о том, чтобы вы, мадам, были всегда заняты этим, потому что я просто не смогу выбраться из твоей постели.

Она сморщила свой милый носик и сказала:

— Звучит очень заманчиво. Можешь ли ты поклясться, что наша совместная жизнь именно такой и будет?

— Клянусь.

Наивные и счастливые, они сели на лошадей и медленно двинулись в сторону поместья Саттон, не подозревая, что зловещие силы уже собираются вокруг них.


Кто наделен даром предвидения, тот уверен, что какое-то определенное событие происходит в момент, когда ясновидящий ожидает его. Так и случилось с Захарием Говардом. Возвращаясь в охваченный эпидемией Лондон, он умиротворенно отдыхал, блаженствуя на солнышке около таверны в Эссексе, и вдруг отчетливо понял, что его кузину, Анну Болейн, свалила потница. И так как он, хоть и издали, видел ее и влюбился в нее, то понял, что должен быть около нее, несмотря на то, что ей, как и его отцу, не суждено было умереть сейчас.

И он задумался о странных ролях, которые жизнь распределяет меж людьми. Какое множество людей должно находиться в определенном месте в определенный момент, чтобы не нарушить последовательность заранее предопределенного ряда событий. Незнакомцы толкают друг друга и проходят мимо, не подозревая, что многое могло бы сложиться иначе, остановись они на мгновение и перебросься несколькими словами. И он, наделенный даром, унаследованным от матери, был просто инструментом в руках Провидения — одновременно всемогущий и бессильный. Было безумно трудно — знать будущее, а жить в настоящем. Но так уж суждено. И с покорным видом он оседлал коня и направился в сторону Кента.


В доме своего отца, замке Гевер, Анна Болейн лежала в темноте и думала: «Если мне предстоит умереть сейчас, я не буду страшиться. Мне уже все равно. Король пишет письмо за письмом. Он посылает своего врача, доктора Баттса, спасать меня. Он обволакивает меня своей любовью, а я ничего не чувствую к нему. И сейчас я оказалась орудием для кардинала Кампеджио, посланного папой для проверки законности брака короля».