Снова из бесконечной ночи долетел голодный волчий вой. Ему ответил еще один, совсем близко. Филипу показалось, что он видит хищные тени, скользящие по заснеженному склону холма. Он подумал, что давно бы пора устроить облаву на хищников, которых развелось в этом году столько, что они подходят к самым домам селения, таскают собак и рушат крыши хлевов. Да и в горах, где он был совсем недавно, пастухи говорили, что от волчьей наглости нет никакого спасения.

Филип чувствовал, что от камня, на который он оперся, стынет спина, но решил еще немного побыть здесь, чтобы ледяной воздух остудил кипевший в нем гнев. Он не хотел показывать Анне, как он зол на нее. Святые угодники, как она могла вести себя так безрассудно, так искушать судьбу, расспрашивая герцога Бэкингема о сестре! У него едва хватило сил, чтобы делать вид, что и ему любопытно послушать, что болтают при дворе о его собственной жене.

Впрочем, он и сам виноват. Всякий раз, когда он возвращался из поездок на юг, Анна с жадностью принималась расспрашивать, но он не любил посвящать ее в толки и сплетни двора. О сестре Анны он никогда не стремился ничего разузнать, в особенности после того, как встретил ее в Йорке и герцогиня окинула его ледяным, полным враждебности взглядом.

Филипу было известно, что Анна в свое время поведала Изабелле о их любви и что старшая сестра, впав в неописуемую ярость, обо всем донесла мужу. Поэтому он с безразличием отнесся к презрению герцогини, однако, когда вернулся в Нейуорт, не сообщил Анне о встрече с Изабеллой. Он видел, что со временем Анна простила Изабелле былые измены и теперь тоскует по ней.

– Понимаешь ли, Фил, – говорила она Филипу, – вся вина Изабель лишь в том, что она до безумия любит мужа. Этот негодяй заставляет ее делать все, что ему взбредет в голову. Разве она не страдала, когда предавала меня в Лондоне? Но, увы, она всегда оставалась лишь слабой, не слишком счастливой женщиной, и ее любовь к Джорджу была подобна дьявольскому наваждению. Герцог не заслуживает и малой толики такой любви. И хотя все говорили, что мы с Изабель очень разные, на самом деле в нас много общего. По крайней мере, я порой понимаю ее чувства. Она всю жизнь любит одного Джорджа, а я – тебя.

Однако у Филипа в отношении герцогини сложилось свое мнение, и он никогда не говорил жене, что Изабелла распускает лживые слухи о том, что именно она была обожаемой дочерью Делателя Королей и только ее он мечтал увидеть на троне.

Теперь же этот придворный красавчик Бэкингем с самым невозмутимым видом поведал Анне обо всем, не зная, как болезненно ранит ее новое предательство сестры, не говоря уже о том, как неосторожно было с таким жаром расспрашивать о сестрах Невиль. Филип хотел было предостеречь ее, а капеллан – единственный, кто, помимо Оливера, знал подлинное имя леди Майсгрейв, – даже решился на предостерегающий жест, но Анну, словно норовистую лошадку, закусившую удила, уже было не остановить.

Неудивительно, что у герцога вызвал недоумение горячий интерес некоей леди с окраины королевства к судьбам первых вельмож державы. Когда же он вдруг заметил, что между этой леди и высокородной герцогиней Кларенс есть известное сходство, у Филипа от недоброго предчувствия на миг пресеклось дыхание.

Он был смелым человеком, барон Майсгрейв, но его ахиллесовой пятой, брешью в его броне всегда оставалась тревога за Анну. Она была хозяйкой его замка и матерью его детей, однако в глубине души Филипа всегда гнездился страх, что когда-нибудь все откроется и у него отнимут его единственное бесценное сокровище. Он сам корил себя за подобные мысли, твердя, что многое изменилось за эти годы и что их брак, освященный в часовне церкви Святого Катберта, имеет законную силу.

Однако и он был наслышан о грандиозном скандале, который разразился в свое время в Англии, когда получил огласку тайный брак вдовы Генриха V с уэльсцем Оуэном Тюдором. И хотя Тюдор поклялся на Библии, что его союз с королевой Екатериной освящен церковью, ему не поверили, а несчастную французскую леди обвинили во всех смертных грехах. Нет, Филип Майсгрейв не желал такой судьбы для своей Анны. Пусть уж лучше тайна Нейуорта останется тайной, а весь мир продолжает считать младшую дочь Уорвика погибшей.

Когда Филип отбил у шотландцев двух путников-англичан и привез их в Гнездо Бурого Орла, он был несколько обескуражен, узнав, кем является один из спасенных. Он даже хотел было переправить его во владения графа Нортумберлендского, полагая, что Генри Стаффорд, пэр Англии и свояк короля, будет пользоваться там лучшим уходом и большим почетом. Однако Анна тотчас догадалась, что беспокоит Филипа.

– Тебе не стоит так волноваться, Фил, – мягко сказала она мужу. – Я никогда не встречала Стаффордов, а они – меня. Мы с герцогом почти ровесники, но всегда жили в разных концах королевства. К тому же этот юноша тяжело болен, его нельзя перевозить сейчас куда-либо, поскольку это может его убить.

Филип уступил, хотя в глубине души все же не был спокоен. Однако время шло, и Стаффорд и в самом деле не вызывал у него никаких подозрений. Но сегодня вечером все опасения Филипа возродились вновь. Заподозрил ли Бэкингем что-либо или приписал все обычному любопытству сельской леди? Во всяком случае, Филипу очень не пришлись по вкусу его заключительные слова о сходстве между леди Майсгрейв и герцогиней Кларенс.

К Филипу неторопливо приближался по стене ратник. Холодный лунный свет горел на металлическом острие его короткой пики. В такие морозные ночи не сладко нести службу на стенах Нейуорта. Филип видел, как стражник притопывает и, зажав пику локтем, хлопает себя по бокам руками в меховых рукавицах. Барон внезапно почувствовал, что совершенно замерз под легким шерстяным плащом, накинутым поверх замшевой куртки. Поежившись, он сбежал по гранитным ступеням на нижнюю площадку стены, к двери, ведущей во внутренние покои.

Он прошел сводчатым коридором, миновал большой зал и поднялся на третий этаж донжона, где находилась их спальня. Войдя к себе, он обнаружил, что Анна еще не ложилась. Обхватив колени, она сидела на разостланной у огня медвежьей шкуре. Филип осторожно приблизился и, опустившись в стоящее рядом кресло, стал смотреть на нее. Кажется, она плакала незадолго до его прихода, но сейчас стремилась скрыть это и отвернулась.

В неверном свете барон видел ее напряженную шею, нежную округлость щеки, густые ресницы. В том, как она сидела, обхватив колени, было что-то от канувшего в прошлое мальчика Алана Деббича. Так любила она сидеть у огня, когда они делали привалы на пути во Францию. Так она садилась, когда уже здесь, в его владениях, Филип порой брал ее с собой на горные пастбища и они проводили вечера с арендаторами у их костров.

– Итак, что случилось, радость моя?

Она потерянно взглянула на него и вновь отвернулась.

– Мне не следовало бы расспрашивать герцога.

– Это так. Но в этом есть и моя вина. Я плохой рассказчик и никогда не мог утолить твое любопытство, когда возвращался с юга.

Она проглотила ком, стоявший в горле.

– Ты знал… Знал, что Изабелла так и не простила мне, что я была любимицей отца?

Филип какое-то время молчал.

– Видишь ли, дружок, слишком многое из того, что я слышал о событиях прошлых лет, не соответствует действительности. Люди оставляют после себя не такой след, как им хотелось бы. Так, я слышал, например, рассказ одного рыцаря из свиты короля Эдуарда о том, что якобы во время битвы под Барнетом Уорвик приказал всю ночь палить из пушек, причем стрелял мимо войск короля. Этот вояка совсем запамятовал, что в ту ночь стоял необыкновенно густой туман и Делатель Королей вряд ли решился бы наобум палить в тумане из пушек. К тому же обе армии стояли так близко, что шпионы твоего отца непременно донесли ему, что происходит в ставке Йорков. Насколько я припоминаю, в то утро был дан всего лишь один залп, да и то наверняка по чистой случайности. Однако слушатели внимали этому хлыщу с разинутыми ртами, и я не счел возможным вмешаться.

Филипу хотелось успокоить Анну, снять груз боли с этого маленького, такого дорогого ему сердца.

– Еще я слышал, – продолжал он, – как при дворе Глостера рассказывали, что именно младший брат короля пешим повел войска и удерживал левый фланг, что тоже абсурдно – как может хромой вести пехоту? Но люди верят тому, чему хотят верить. Зато о том, что Кларенс изменил в самом разгаре битвы, никто и не упоминает. Говорят, что он встал на сторону брата еще перед сечей под Барнетом, а измена последовала не то со стороны Оксфорда, не то Монтегю. Видимо, сам король хочет, чтобы неблаговидная сделка братьев Йорков против Уорвика была забыта. Ты слушаешь меня, Энн?

– Конечно.

Филип увидел, как она смахнула слезу. Тогда он опустился с кресла на колени и, притянув Анну к себе, обнял. Он ничего не говорил, а лишь гладил ее волосы. Неожиданно он вспомнил, как в первые дни в Нейуорте они иной раз занимались любовью прямо у огня, на этой шкуре.

Воспоминание о том времени вдруг настолько взволновали его, что руки сами собой крепче сомкнулись вокруг талии жены, а губы потянулись к ее губам. Но Анна, казалось, была далеко отсюда – она даже не заметила волнения мужа.

– Понимаешь, Фил, – сказала она, – я ведь люблю Изабель и давным-давно все ей простила. И не потому, что Библия учит прощать врагов наших. Простить ее мне казалось столь же естественным, как дышать и молиться. Она моя сестра, и, кроме нас двоих, никого из Невилей больше не осталось. И это новое предательство больно ранит меня. Скажи, за что она так ненавидит меня – давно умершую Анну?

Филип обнимал ее, чувствуя, какая она теплая, мягкая, гибкая. И то, как она сейчас сидела, откинувшись в кольце его рук, заставляло его кровь шуметь в висках. Он нежно коснулся подбородка Анны и повернул ее лицо к себе.

– Ты вовсе не Анна Невиль, родная. Твое родовое имя – Майсгрейв, и ты принадлежишь одному мне.

Теперь она увидела знакомый блеск в его глазах, почувствовала, как рука Филипа скользнула по ее бедру.