Между холмами лежало замерзшее болото. Дорога огибала его по дуге, но Генри, заметив, что преследователи уверенно направились к его краю, пустил коня напрямик. Ральф сделал то же. Теперь они неслись по кочковатой низине, где все время приходилось быть начеку. Он едва не налетел на огромный плоский камень, но конь, заржав, успел прыгнуть, чиркнув подковой по камню. При приземлении ноги жеребца подогнулись, и он упал на колени. Генри едва не вылетел из седла, но все же успел намертво сомкнуть руки вокруг шеи животного. Собрав все силы, могучий скакун поднялся на ноги и, нервно мотая головой, почти без понукания устремился вперед.

Генри вдруг поймал себя на мысли, что ему в общем уже все равно, что с ним будет. Конь под ним совершал невообразимые скачки, Генри же, потеряв при падении стремена, никак не мог поймать их. Он лишь сжимал коленями бока животного да пытался удержать равновесие. Только теперь он стал чувствовать, что слабеет, что с каждой минутой тают силы, а главное – иссякает воля к борьбе.

Миновав горбатый каменный мост через какую-то речушку, они с разбегу врезались в небольшой лесок. Слава Богу, здесь оказалась просека, белевшая среди черной массы деревьев. Кони месили снег, проваливаясь едва не по грудь. Позади все явственнее слышались крики, и вскоре за деревьями замелькали огни.

По странному сходству Генри вдруг вспомнилась облава на медведя-людоеда, что состоялась, когда он еще ребенком жил в Уэльсе. Такие же неистовые крики в снежной ночи, то же мельтешенье огней за черными стволами… Ему начало казаться, что разум его каким-то нелепым образом раздваивается. Пламя смоляных факелов, шум погони, барахтающийся в снегу угольно-черный конь – все это подхлестывало и заставляло стремиться вперед и вперед, но откуда-то теплой волной накатывала слабость, хотелось бросить поводья, упасть в снег, предоставив себя воле Провидения…

Лес кончился неожиданно. Перед ними открылось узкое ущелье, по дну которого бежал бурливый поток. Скалы черными громадами нависали по сторонам. Сквозь мглу Генри заметил силуэт Ральфа, отчаянно пытающегося поднять упавшую лошадь. Чувство ответственности за оруженосца заставило его очнуться. Подъехав ближе, он откинулся в седле, натягивая поводья.

– Милорд! – бросился к нему Ральф. – Милорд, помогите! Моя лошадь сломала ногу!

– Скорей взбирайся сюда!

Генри был так слаб, что едва не выпал из седла, пока Ральф карабкался на жеребца.

Уставший от долгой скачки, конь окончательно смирился и покорно двинулся вперед, тяжело ступая под двойной ношей. Сзади по-прежнему слышался шум. Вороному непросто было пробираться по глубокому снегу с двумя всадниками на спине. Он начал засекаться на узкой тропе, казалось, еще мгновение – и всадники рухнут в поток.

У Генри все плыло перед глазами: сыпучий снег, кремнистые изломы скал, звездное небо над головой. Глаза горели сухим огнем, контуры предметов окружал искрящийся ореол. Он слышал, как неимоверная тяжесть наваливается на него, как повод ускользает из рук, как, не чувствуя больше шпор, замедляет бег конь.

– Господи, что с вами, милорд?

Он ощутил, как Ральф перехватил поводья, но не противился этому и упал лицом в гриву коня. Он слышал, как гикает, понукая вороного, Ральф, сам же лишь вцепился в жесткую щетину и закрыл глаза. Все было безразлично. Он не заметил, как они оказались на открытой равнине и понеслись среди голых холмов. Конь спотыкался, преследователи были едва ли не в четверти мили.

Генри попытался сбросить блаженную слабость, но не мог. Искоса глядя через плечо, он совсем близко видел сполохи огней, но это его не волновало. Огни… Огни были везде – на искрящемся снегу, на плоских вершинах гор, на небе, на земле – словно все, сколько их ни есть, Джеки с фонарями[55], покинув свои влажные жилища, собрались в этом диком краю.

– Сэр, смотрите! Что это?

На скале пылал костер. Генри не сразу различил его среди множества мелькающих перед глазами светящихся точек.

– Сэр, мы окружены! – отчаянно вскричал Ральф.

Генри неподвижными глазами глядел на костер на возвышенности. Он-то знает, что это… Сигнальный огонь! В ненастье в Уэльсе на горных вершинах зажигают сигнальные огни, указывающие путь или предупреждающие об опасности. Так и должно быть – ведь перед ним гора Биконс[56]. Этот свет он порой видел, возвращаясь к себе в Брекнок. Какое счастье, он наконец-то дома! Он в Уэльсе! И вскоре знакомые башни выступят из мрака, а старая Мэгг станет журить его за то, что он снова не надел шапку, катаясь верхом…

Но Ральф не унимался, и Генри несколько пришел в себя от его воплей.

– Святой Георгий! Святой Георгий! Вы слышите, что кричат эти люди? Милорд, это не шотландцы! Мы вовсе не окружены! Это помощь, это англичане!

Бэкингем невольно выпрямился. Действительно, навстречу им скакали всадники с факелами в руках. В воздухе реял воинский клич англичан – святой Георгий!

Вскоре они оказались рядом и окружили их, звеня сталью. От их лошадей валил пар, факелы трещали и брызгали смолой.

– Помогите ради всего святого! – молил Ральф Баннастер. – Мы такие же добрые англичане, как и вы. За нами гонится сам Дуглас со всей своей сворой!

А сознание герцога Бэкингема постепенно захватывал мрак, и последнее, что он услышал, было имя Филипа Майсгрейва.

8

Бэкингему казалось, что он умер, но чуть хриплый низкий, но такой женственный голос, тревожно осведомляющийся о ее здоровье – первое, что он смог расслышать, когда пришел в себя – заставил его поверить, что он все еще жив.

Молодой организм переборол страшную болезнь, и первым желанием Генри было поцеловать губы дамы, столько дней бывшей его добрым ангелом.

Потом он много беседовал с леди Анной – так звали жену хозяина Гнезда Бурого Орла Филипа Майсгрейва, и не только все больше попадал под очарование ослепительных зеленых глаз с таким редким для англичанки разрезом, но дивился ее образованности, столь неожиданной для жительницы подобного захолустья.

Однако в то время, как герцог Бэкингем в Нейуортском замке посвящал очаровательную Анну Майсгрейв в тонкости придворных интриг, о них уже успели позабыть в Вестминстере, и новые события будоражили столицу и двор.

Первые новости герцог Бэкингем узнал после того, как прибыл в Йорк. Он спешно покинул Гнездо Бурого Орла, когда понял, насколько сильно полюбил леди Анну Майсгрейв. Но ведь он стольким был обязан этой влюбленной друг в друга, несмотря на семилетний брак, паре! Надо было уезжать…

Когда герцог Бэкингем прибыл в Йорк, то самого Ричарда Глостера на Севере в это время не было. Бэкингему доложили, что его высочество был зван в Лондон по срочному делу. Генри был несколько раздосадован тем, что не застал Ричарда. Ему вовсе не хотелось ехать к королю: во-первых, он все еще был зол на Эдуарда, а во-вторых – понимал, что и король будет с ним неласков, ибо, несмотря на то, что договор о браке Сесилии Английской и принца Шотландии был заключен, ему все же не удалось добиться устойчивого перемирия между враждующими сторонами.

Именно поэтому Бэкингем хотел прежде всего обсудить положение дел с Ричардом, заодно заручившись его поддержкой, а главное – поведать, что брат короля Якова Александр Олбэни готов в любую минуту на союз с англичанами. Теперь же весь его план рухнул. Больше того, Генри знал, что Ричард в последние годы редко покидает Север, где чувствует себя полновластным хозяином. Что же могло случиться, зачем он понадобился Эдуарду?

Герцог взглянул на пылающие в камине поленья и поплотнее закутался в одеяло. Дорога сделала свое дело, он действительно недостаточно окреп и теперь мучился от лихорадки. Остановившись в Йорке, в августинском аббатстве Ленделл, он слег, однако немедленно отправил Баннастера разузнать, в чем дело. И вот наконец к нему явился благообразный седеющий мужчина с жесткими складками у рта и суровыми, серыми, как гранит, глазами. Это был Джон Кендел, секретарь наместника Севера герцога Глостера.

– Ну же, рассказывайте! – приподнимаясь на подушках, потребовал герцог. – Кому, если не вам, знать, что там случилось. И если это не государственная тайна, вы можете посвятить меня во все подробности, поскольку вам ведомо, что принц Ричард мне многое доверял.

– Это не тайна, – отвечал Кендел. – Просто очередной громкий скандал с его высочеством Джорджем Кларенсом. Но на этот раз дело, кажется, серьезное. Все началось с того, что перед самым Рождеством отдала Богу душу герцогиня Изабелла Кларенс…

Он сделал внушительную паузу, наблюдая за реакцией герцога. У него не было никаких полномочий от патрона, но так или иначе Бэкингем и сам узнает все. А ведь со времен наместничества Ричарда в Уэльсе они с Генри Стаффордом были приятелями и союзниками, и Кендел решил, что не подведет сэра Ричарда, посвятив герцога в то, о чем и так болтает добрая половина королевства.

– Герцогиня Изабелла скончалась тотчас же после родов. Ребенок родился мертвым, однако здоровью матери как будто ничего не угрожало, и, когда она внезапно умерла, это вызвало множество кривотолков.

Генри Стаффорд отвел взгляд. Перед ним, по странному стечению ассоциаций, возникло лицо леди Майсгрейв. Да, действительно, было нечто, что при мысли об Изабелле Невиль подталкивало к размышлениям об очаровательной баронессе.

– Продолжайте, прошу вас, – кивнул Генри, заметив, что Джон Кендел выжидательно смотрит на него.

– Прошу прощения, милорд, но я говорю лишь то, что ныне стало общеизвестным. Итак, поползли самые зловещие слухи. Кому не ведомо, что отношения между супругами Кларенс не ладились, однако герцогиня Изабелла сделала мужа богатейшим человеком королевства! И вот кто-то из слуг герцога заявил, что якобы слышал, как после очередной ссоры герцогиня кричала, что дойдет до самого Святого Престола, но добьется расторжения брака с человеком, который держит ее затворницей, жесток в обращении с нею, а также является виновником гибели отца герцогини и ее сестры. Обычная на первый взгляд семейная размолвка, но после неожиданной смерти леди Изабеллы об этом стали говорить вслух. В частности, сама королева и Вудвили. Вы лучше меня знаете, милорд, какая неприязнь установилась между братьями короля и родичами королевы.