При мысли об отце Мартине Анна подумала и о Молли. В последнее время ей стало казаться, что ее камеристка как-то чересчур печется о рослом священнике, да и поглядывает на него по-особому. Ох, эта Молли! Сначала нищий дворянин, а теперь вот еще и священник… Поистине загадочная женщина.

Анна встала, сладко потягиваясь, но тут же, почувствовав на себе чей-то взгляд, стремительно оглянулась. В проеме открытой двери стоял герцог Бэкингем. Он улыбнулся леди Майсгрейв, блеснув сахарно-белыми зубами, и, войдя, притворил за собой дверь.

В первое мгновение Анна растерялась и, досадуя на себя, залилась румянцем. Потом опомнилась и, подхватив платье, присела в плавном реверансе и оставалась так, пока Генри Стаффорд не приблизился и не взял ее руку, заставив выпрямиться.

– Я всегда любуюсь вашей грацией, баронесса. Можно решить, что вас учили делать реверанс в покоях Вестминстера.

Он осторожно прижал ее пальцы к губам, но задержал их дольше, чем это было позволительно. При этом он не сводил с Анны своих синих глаз.

Баронесса вскинула голову:

– Чем обязана вашей светлости? Вы уделяете мне столько внимания.

– Только красота, ваша красота, баронесса. Я давно хотел побеседовать с вами.

Теперь они стояли рядом, глядя друг другу в глаза. Генри увидел, как бровь Анны вопросительно приподнялась. Это придало ее лицу насмешливое и надменное выражение, но он решил не отступать.

– Я давно хотел поговорить с вами, леди Анна, но языком более нежным, чем язык простой учтивости…

– Вы ошибаетесь, милорд, вы вовсе не этого хотели, – спокойно оборвала она его и снисходительно вздохнула. – Вы наш гость, сэр Генри, и вы потомок одного из достойнейших родов старой Англии. И я никогда не поверю, что в вас так мало порядочности и благородства, чтобы поступить бесчестно с человеком, который оказал вам гостеприимство, с человеком, который спас вас, рискуя жизнью, когда вы были на грани гибели.

Она смотрела на него в упор и видела, как опускаются его длинные ресницы, а щеки медленно заливает темная краска стыда. Он выпустил ее руку.

– Благодарю, мадам. Вы еще раз спасли меня…

Герцог хотел что-то добавить, но промолчал. Его вдруг охватил такой мучительный стыд, что он едва сдержался, чтобы не выдать этого. Но Анна, видимо, все же поняла его.

– Простите, если поневоле была с вами резка, – сказала она, уже гораздо мягче, своим чарующим низким голосом. – Однако самые сильные лекарства часто бывают и самыми неприятными на вкус.

Она прошла мимо него. Генри уловил легкий аромат ее духов, благоухавших цветами апельсинового дерева, и тоскливая боль пронзила его.

«Мне пора уезжать отсюда, – подумал герцог Бэкингем. – И чем скорее удастся это сделать, тем в большей сохранности останется мое сердце».

3

И все-таки он остался. Отец Мартин заявил, что его светлость еще недостаточно окреп для столь дальней дороги, и просил Генри повременить с отъездом. Капеллана поддержал и барон, сказав, что он и его супруга на Сретение приглашены к графу Нортумберленду в замок Олнвик, и он просил бы герцога до этого срока погостить в Нейуорте, а уж затем вместе с ними отправиться к Перси, который сможет достойно принять королевского посла и предоставить ему надлежащий эскорт, чтобы следовать на юг.

Отныне Генри стал столь же усердно избегать встреч с баронессой, как ранее стремился к ним. Время он проводил за чтением «Истории бриттов» монаха Гальфрида или на конюшне, возясь с конем Дугласа, а по вечерам они с Майсгрейвом подолгу засиживались у огня за партией в шахматы. Он больше не тешил семью барона и челядинцев рассказами о событиях при дворе и уже начал было всерьез скучать, когда весть о готовящейся облаве на волков расшевелила его и заставила ближе сойтись с бароном. Теперь они без конца обсуждали всевозможные тонкости травли или же повадки и уловки серых хищников.

Крестьяне давно досаждали Майсгрейву жалобами на то, что волков в этом году развелось как никогда много. Едва начинало смеркаться, люди в страхе не смели выйти из домов. Тех собак в селении, которых хозяева не держали в домах, волки давным-давно задрали. Они загрызли не одну корову, тащили овец и свиней. Крестьянина, бросившегося с факелом защитить свою живность, изорвали в клочья, и ему не помогло даже врачебное искусство отца Мартина. По ночам волки подходили к самым дверям домов. Дети просыпались и плакали. С горных пастбищ в замок прискакали двое пастухов с известием, что серые разбойники пробрались в одну из теплых овчарен, перерезали больше сотни овец, а затем напали на людей, продержав их в осаде больше суток.

Филип несколько раз в одиночку выезжал на охоту, но теперь, когда хищники окончательно распоясались, речь шла о большой облаве. Особенной свирепостью отличалась одна небольшая стая, о вожаке которой крестьяне говорили, что он настоящий оборотень. Но, несмотря на его силу и хитрость, настоящим вожаком был не он, а старая, совершенно седая волчица, о нюхе которой ходили легенды.

Раз-другой барон оставлял у дороги падаль, предварительно отравив ее сильным ядом, но, если и находились потом мерзлые волчьи трупы, ни один из них не принадлежал к стае старой волчицы.

– Это оборотни! – говорили крестьяне, мелко крестясь. – Никто не слыхивал, чтобы звери были так разумны. Они все как один повинуются этой белой ведьме. Только она и держит их вместе, и, если с нею покончить, стая разбежится.

Когда же Майсгрейв объявил в замке, что егеря выследили логово стаи, все мужское население принялось готовиться к травле.

Облава была назначена за два дня до отъезда в Олнвик. Даже Генри тоном, не терпящим возражений, заявил, что непременно примет в ней участие. Накануне были согласованы действия всех участников, и в замок прибыли соседи Майсгрейва, Флетчеры, тоже желавшие присоединиться к облаве, поскольку легендарная стая волков-оборотней и им чинила немалый урон. Седеющий великан Эмброз Флетчер, его супруга и сын с любопытством взирали на герцога Бэкингема, который, имея опыт волчьей охоты в Уэльских горах, выказывал недюжинные познания в вопросах травли хищного зверя.

Ранним утром охота собралась во дворе замка. Кончилась оттепель, снег оседал, а за верхушки замковых башен цеплялись клочья грязного тумана. Конюхи держали под уздцы фыркающих, разгоряченных коней. Слышалось бряцание удил и злое конское ржание. Возбужденные псы визжали и заливались неистовым лаем, их с трудом удерживал на месте хлыст доезжачего. Все были по-особому оживлены. Загонщики с тенетами и трещотками ушли раньше, еще затемно скрывшись в лесной чащобе.

Филип Майсгрейв рывком вскочил на своего серого в яблоках рослого жеребца. Рядом с ним горячили коней Флетчеры. На всех были кожаные охотничьи камзолы, за поясами – длинные ножи, через плечо у каждого висел охотничий рог. То же облачение было и у Генри Стаффорда. Конюх подвел к нему Молнию. Конь рвал поводья, грыз удила, роняя на грудь клочья пены.

Майсгрейв с сомнением заметил:

– Достаточно ли вы доверяете ему, милорд? Ведь на охоте важнее всего следовать в направлении, какое изберут звери, и не исключено, что вам не удастся совладать с Молнией во время облавы.

Генри лишь посмеивался:

– О, барон, если я поладил с этим жеребцом, когда за мной гнались Дугласы, то уж наверняка справлюсь с ним во время травли.

Он наотрез отказался от предложенной ему Майсгрейвом более спокойной лошади, хотя и знал, что у барона отличные кони, в особенности серый в яблоках жеребец, на котором восседал хозяин Нейуорта, – гибкий, литой, с изящной сухой головой, небольшими ушами и упругой шеей, он был необычайно красив. Как заметил барон, в свое время он также угнал Кумира у шотландцев, а точнее – отбил во время стычки, и они обменялись шутками по поводу того, что, видно, именно шотландские кони хороши для таких дел.

Для леди Анны была приготовлена поджарая золотисто-гнедая кобыла.

– Разве женщины тоже примут участие в волчьей охоте? – удивленно спросил герцог.

– Леди Флетчер будет ожидать супруга, – пояснил Майсгрейв. – Что же касается леди Анны, то, клянусь верой, легче сокола заставить ловить эльфов, нежели удержать ее в замке во время травли.

В это время с крыльца раздался насмешливый голос баронессы:

– Весьма неосторожно поминать маленьких духов перед охотой. В особенности, собираясь прогуляться в Безымянную лощину.

Она легко сбежала по ступеням, и Генри, как зачарованный, не смог отвести от нее глаз. На баронессе было белое покрывало с барбеттой, поверх которого – изящно надвинутая на лоб маленькая шапочка из куньего меха, расшитая жемчугом. Широкий плащ из синего бархата с большим капюшоном, подбитый лисьими хвостами, облекал всю фигуру. Шкурки светлого и более темного тона были подобраны так, что образовывали сложный пушистый узор.

Бэкингем почувствовал себя польщенным, когда баронесса, опершись на его сложенные лодочкой руки, взвилась в седло и поблагодарила его благосклонной улыбкой. Ее гнедая лошадка заплясала, и леди Анна, смеясь, подняла ее на дыбы, но затем натянула поводья и успокаивающе потрепала по холке.

Генри тоже вскочил на коня, но по-прежнему не в силах был отвести взгляда от Анны. И не только он. Майсгрейв, оба Флетчера, ратники, ловчие – все смотрели на оживленную, разрумянившуюся перед охотой баронессу. Окутанная тяжелыми складками синего бархата, с горящими зелеными глазами, она была просто великолепна, а на лошади держалась с искусством, делавшим честь и воину.

Наконец кавалькада тронулась. Крутой спуск со скалы завивался спиралью и был посыпан крупным серым песком. Лошади и всадники теснили друг друга. Впереди, хрипя на сворках, рвались собаки, волоча за собой псарей. Охотники ехали не спеша, обсуждая предстоящую травлю. Выслеженная стая хоронилась в местности, именуемой Безымянной лощиной, – безлюдной и дикой пустоши среди скал, где, по преданию, обитали духи гор. Волков часто видели в тех местах, и это только подтверждало молву о том, что дело не обходится без нечистой силы. Утром охотники отстояли мессу и просили у Господа заступничества и удачи.