Вест-Линн ликовал. Жители считали свой городок местом аристократическим и не теряли надежды, что в один прекрасный день граф озарит их жизни светом своего постоянного присутствия, снова поселившись в Ист-Линне. Готовились роскошные туалеты, дабы явиться его восхищенному взору, и Барбара Хэйр была не единственной молодой леди, испытавшей на этой почве силу родительского гнева.

Мисс Карлайл завершила приготовления к обеду, точнее, те из них, которые не решалась доверить Джойс, и в привычное время, просто, но со вкусом одетая, была готова к походу в церковь. Когда они с Арчибальдом выходили из дома, глаза их узрели, как нечто движется по улице, искрясь и сверкая на солнце. Розовый зонтик плыл по воздуху в авангарде, за ним в спасительной тени продвигались розовая шляпка с пером, парчовое платье и белые перчатки.

— Маленькая тщеславная идиотка! — воскликнула мисс Карлайл.

Но Барбара, не ведая о столь нелестном определении, уже приближалась к ним.

— Недурно, Барбара! — поприветствовала ее мисс Карлайл. — Неудивительно, что господин судья не выдержал: ты слепишь глаза посильнее солнца.

— Но и вполовину не так сильно, как многие из тех, кто придет сегодня в церковь, — ответила Барбара, робко подняв голубые глаза и краснея в ответ на приветствие м-ра Карлайла. — Кажется, весь город задался целью перещеголять леди Изабель. Если бы вы только видели, что творилось вчера утром у модистки!

— Так что, сегодня все принарядятся? — мрачно осведомился м-р Карлайл, шагая сбоку от дам, повернувших к церкви, ибо он был, так же, как французы, решительно против того, чтобы вести под руки двух леди одновременно.

— Ну конечно же, — ответила Барбара. — Ведь граф с дочерью придет в церковь.

— Надеюсь, она не придет в павлиньих перьях, — произнесла мисс Карлайл с невозмутимым видом.

— О, ну она, конечно же, будет… ну, вы понимаете… богато одета, — поспешно сказала Барбара.

— А если, скажем, они вообще не придут в церковь? — рассмеялся м-р Карлайл. — То-то будет разочарование всем этим шляпкам и перьям!

— В конце концов, Барбара, кто они для нас и кто мы для них? — снова заговорила мисс Карлайл. — Мы все равно никогда не сможем с ними встретиться. Нам, мелкопоместным дворянам, не пристало навязывать свое общество обитателям Ист-Линна. Вряд ли граф и леди Изабель сочтут это уместным.

— Папа сказал то же самое, — пожаловалась Барбара. — Вчера он обнаружил эту шляпку, и когда я в свое оправдание сказала, что приготовила ее для визита в Ист-Линн, он осведомился, не полагаю ли я, будто безвестные фамилии Вест-Линна вправе докучать своими визитами лорду Маунт-Северну, как если бы они принадлежали к высшей знати графства. Не иначе, как это перо вывело его из себя!

— Чрезвычайно длинное перо! — заметила мисс Карлайл, мрачно оглядев его.

Барбара в этот день собиралась в церкви сесть с Карлайлами, полагая, что чем дальше она окажется от судьи, тем лучше: а вдруг он посреди службы коварно и мстительно отрежет кусочек пера, нарушив тем самым его красоту? Едва они сели, как по проходу тихо прошли два незнакомца: седой, хромавший при ходьбе джентльмен с изборожденным морщинами лбом, и молодая леди. Барбара резко повернулась, но не задержала на них своего взгляда; они не могли быть теми, кого она ждала. Слишком уж простой наряд был на даме: светлое муслиновое платье с узором из маленьких веточек сирени и соломенная шляпка. Такое платье могла бы надеть в будничный день мисс Корни, и не сочла бы себя слишком элегантной; правда, это было удобное платье для жаркого летнего дня. Но старый церковный сторож, в своей накидке с несколькими пелеринами, шел перед ними со своим жезлом, и вот он торжественно подвел их к скамье для пэра, пустовавшей в течение многих лет.

— Кто это, скажите на милость? — прошептала Барбара мисс Карлайл.

— Граф и леди Изабель.

Кровь бросилась в лицо Барбаре, и она изумленно посмотрела на мисс Корни.

— Но… почему на ней нет шелков, перьев и вообще ничего особенного! — воскликнула Барбара. — Она одета проще всех в церкви!

— Проще любой разнаряженной дамы — проще тебя, например. Граф сильно изменился, но я бы узнала их обоих где угодно. Дочь я узнала бы по сходству с ее бедной матерью; те же глаза, то же милое выражение лица.

Да, кто бы мог, раз увидев, забыть эти карие глаза или спутать их с какими-либо другими?

И Барбара Хэйр, забыв, где находится, подолгу смотрела на них в тот день. «Она очень мила, — думала Барбара, — и платье ее — это, конечно же, платье настоящей леди. Лучше бы я не приделывала этого развевающегося пера. Какими расфуфыренными воронами мы ей, наверное, кажемся!»

Экипаж графа, открытое ландо, ожидал его у ворот по окончании службы. Он помог подняться в него дочери и уже ставил на подножку свою подагрическую ногу, когда заметил м-ра Карлайла. Граф повернулся и протянул ему руку: человек, способный приобрести Ист-Линн, заслуживал обращения как с равным, даже будучи сельским адвокатом.

М-р Карлайл обменялся рукопожатием с графом, приблизился к ландо и приподнял шляпу, приветствуя леди Изабель. Она поклонилась с милой улыбкой и протянула ему руку.

— Мне нужно вам многое сказать, — заговорил граф. — Мне бы хотелось, чтобы вы поехали с нами. Если у вас нет других планов, будьте сегодня нашим гостем в Ист-Линне.

Говоря это, он таинственно улыбнулся, и м-р Карлайл ответил ему такой же улыбкой. Гость Ист-Линна! Теперь таковым являлся сам граф. М-р Карлайл повернулся и сказал сестре:

— Корнелия, меня не будет дома к обеду. Я уезжаю с лордом Маунт-Северном. До свидания, Барбара.

М-р Карлайл сел в экипаж, за ним последовал граф, и ландо укатило. Солнце по-прежнему сияло на небе, но свет дня померк для Барбары Хэйр.

— Откуда он так хорошо знает графа? Откуда он знает леди Изабель? — изумленно повторяла она.

— Арчибальд знаком со многими людьми, — ответила мисс Корни. — Он часто встречался с графом, когда ездил в город весной, и один или два раза виделся с леди Изабель. Какое у нее милое лицо!

Барбара не ответила. Она вернулась с мисс Карлайл отведать уток и пирогов с гусиными потрохами, но вид у нее был отсутствующий, так как сердцем своим она была в Ист-Линне.

— Ах, эта изысканность утонченной жизни, ненужные излишества роскоши! — думал м-р Карлайл, сидя за обеденным столом у графа. Парад сверкающего серебра и стекла, дорогой фарфор, разнообразные вина и богатые яства, даже слишком разнообразные и богатые; многочисленные слуги в нарядных ливреях, и, конечно же, любезный хозяин стола и изящная молодая хозяйка!

Даже находясь на грани разорения, граф отнюдь не урезал свои расходы на содержание роскошного дома: трудно было сказать, как он изыскивает средства, и еще труднее — как долго сумеет нести бремя таких расходов. При сложившихся обстоятельствах такое великолепие было совершенно ненужным и неоправданным, но в нем, признаться, была своя прелесть. Что и говорить: в более чем великолепную мозаику сложилось многоцветье удовольствий этого дня, Берегитесь, м-р Карлайл: как бы не пошла кругом ваша трезвая и рассудительная голова!

После обеда Изабель оставила мужчин; сидя в одиночестве, она о многом успела передумать: о своей матери, вместе с которой она в последний раз была в Ист-Линне, о злосчастной подагре, не оставлявшей в покое отца, и о недавних сценах ее лондонской жизни. Она столь часто встречалась там с одним человеком, что он почти смутил ее покой, или мог бы сделать это, если бы она оставалась там подольше; даже сейчас кровь быстрее бежала по жилам при мысли о нем. Человеком этим был не кто иной, как Фрэнсис Ливайсон. Со стороны миссис Вейн, устраивавшей им столь частые встречи, это было хуже, чем простая беспечность Миссис Вейн была холодной, эгоистичной, скверной женщиной, ибо эта бессердечная особа на всем белом свете не любила никого, кроме себя самой. Изабель со вздохом поднялась, оборвав череду воспоминаний. Казалось, отец и его гость не спешат с чаепитием, и она присела за фортепиано.

Граф в самом деле не торопился: ему, как всегда, нелегко было расстаться с вином, хотя каждый стакан при его здоровье был для него почти ядом. Они увлеченно беседовали, когда м-р Карлайл вдруг оборвал свою фразу на полуслове и прислушался.

Откуда-то полилась чудесная музыка; казалось, источник ее находится прямо рядом с ним, но он не знал, откуда доносятся эти звуки. Им вторил голос — низкий, чистый и нежный. М-р Карлайл затаил дыхание. Это был «Benedictus» на музыку Морнингтона.

«Да славится Бог Израилев, ибо пришел он и спас народ свой. И даровал нам спасение в доме Давида, слуги своего».

Граф и м-р Карлайл говорили о суетном мире, исполненном страстей, о доходах и расходах, долгах и расчетах, и вот теперь на них, странным контрастом к теме их разговора, излился этот священный напев, ласкающий слух, но звучащий укором душе.

— Это Изабель, — пояснил граф. — Ее пение полно особого очарования; мне кажется, причиной тому — ее спокойная, мягкая манера: терпеть не могу надрывности, выставляющей чувства напоказ. Она и аккомпанирует так же. Вы, кстати, любите музыку?

— Некоторые высокоученые исполнители упрекали меня в том, что я не имею ни слуха, ни вкуса к тому, что они считают хорошей музыкой, — улыбнулся м-р Карлайл. Но вот это мне нравится.

— Инструмент стоит прямо у стены, а перегородка очень тонкая, — заметил граф. — Изабель и в голову не приходит, что она поет не только для себя, но и для нас.

И действительно: не ведая о восторге невольных слушателей, она переходила от мелодии к мелодии, от одного псалма к другому. Вот она спела короткую молитву седьмого Троицына дня и снова взялась за псалмы.

М-р Карлайл сидел, упиваясь чудесной музыкой и не замечая, как вечер потихоньку превращается в ночь.