Оливия Уэдсли - Заложница любви

– Я очень огорчена, – уверяла его Сара.

– Вы согласились бы взять мою руку, чтобы убедить меня в этом?

– О, Шарль, не будьте похожи на Жана, когда он в воскресенье после обеда водит гулять Мари!

Он улыбнулся ей. Его красивое лицо приняло какое-то дьявольское выражение.

– Ах, Сюзетта, я помню время, когда вы жили только для этих воскресных дней, когда вы радовались наступлению того единственного дня между субботой и понедельником, когда желание вашего сердца могло быть исполнено!

– Грехи моей юности! – улыбнулась Сара.

– А их обаяние? Вы отрицаете его?

Он вдруг приподнял ее руку и поцеловал кисть, прижимая ее ладонь к своему лицу, так что она могла ощущать на ней щетку его ресниц и пульсацию артерий на его виске.

– Помните ли вы, – спросил он с внезапной страстью, – помните ли тот день, когда я обернул ваши волосы вокруг своей шеи? В тот день летом мы пошли на реку, и ваши волосы были заплетены в длинные косы. Было так хорошо, прохладно, но мне было так жарко. Вы помните?

– Вы не даете мне забыть, друг мой.

– Нет, я не хочу, чтобы вы стерли эти воспоминания!

Его глаза блестели и лицо пылало.

– И сегодня вы все же пришли, после всего, после всех ваших решений, после вашего желания отдалиться от меня? Я одержал победу, во всяком случае. Вы явились.

– Не заставляйте меня пожалеть, что я пришла, прошу вас. Ведь здесь так приятно, так просто и хорошо. Шарль, я знаю, что в основе всего, что вы говорили, заключается вопрос, на который очень трудно ответить. Зачем я пришла сегодня? Я не могу объяснить. Между тем в этом объяснении заложена истина, которая может сделать понятными наши сентиментальные отношения. Я думаю, что я пришла потому, что, не без вашей помощи, ко мне вторично вернулась жажда жизни… Только и всего. Нет, пожалуйста, не старайтесь придать этому личный характер; не затрагивайте моих скромных верований и не старайтесь поколебать их романтическим оружием…

Но Шарль уже стоял на коленях на траве возле нее, глухой ко всем ее мольбам, зная только одно: что если что-нибудь может затронуть сердце Сары, так это его собственная настойчивость.

Наблюдая ее, сидящую на фоне цветущего луга, он видел ее такой, какой она была пять лет назад, совсем молоденькой, попавшейся ему на пути для того, чтобы он научил ее любить. В ней было что-то нетронутое, но он знал, что за ее очаровательной холодностью может вспыхнуть пламя. Он положил свои руки на ручки низенького соломенного кресла, на котором она сидела, и таким образом как бы держал ее в плену, хотя и не прикасался к ней.

Лица их находились совсем близко друг к другу, Сара с отчаянием смотрела в глаза Шарлю, сверкавшие между ресницами. Затем вдруг он прислонил свою голову к ее груди с прежней грацией, всегда заставлявшей сильнее биться ее сердце. Даже теперь это движение тронуло ее сердце, хотя все – и он, и она сама, – казалось ей чем-то нереальным, воображаемым. Глядя на абрис его темной головы, на его крепкие, тонкие руки, ухватившие с такой силой хрупкое плетеное кресло, что под его белой кожей ясно обрисовались суставы, она испытывала какое-то странное нереальное чувство, в то же время не лишенное нежности к нему. В этом чувстве не заключалось страстного желания жить, заставившего ее тогда, в ту пылкую майскую ночь, отвечать на его поцелуи. Взамен этого она испытывала какую-то грусть и сознание, что счастье не может быть найдено вновь в сердцах их обоих.

Шарль поднял голову. Его глаза умоляли ее. Его лицо, выражавшее такое беззаветное обожание, казалось моложе, утонченнее и более одухотворенным.

– Сара, – шептал он, – красавица, любимая!..

А в ответ Сара жалобно и слабо проговорила:

– Ах, если б я любила вас!..

В этот момент она ясно поняла, что никогда, никогда не полюбит вновь!

Положив свои руки на руки Шарля, она с усилием произнесла:

– Вернемся, милый друг.

Он поднялся вместе с нею. Лицо его было бело как мел, глаза же горели мрачным огнем, и так как она стояла отдельно от него, то он вдруг схватил ее и крепко прижал к себе.

– Вы думаете, что я не могу вас достать, не могу согреть своим огнем? Вы мне бросаете вызов после того, как уступили? Вы насмехаетесь надо мной, говоря мне отвратительные маленькие пошлости. Но я отвечаю вам, что я люблю вас, люблю… Вы можете сохранять такую равнодушную позу – женщины так поступают и чувствуют себя еще более добродетельными вследствие этого, – но я говорю вам прямо: я хочу вас!

Он отогнул назад ее голову и так близко поднес свое лицо к ее лицу, что говорил почти у самых ее губ.

– Красавица… Обожаемая… Только один-единственный маленький часок!.. Сюзетта!.. Сюзетта!..

Сара испытывала сильнейшее унизительное желание плакать, плакать потому, что она не могла любить, и потому, что Шарль страдал. Она знала, что теперь, если этого не было раньше, он действительно любил ее.

Она оглянулась. В этот яркий солнечный день все дышало миром и спокойствием, все цвело и благоухало. И зачем эта страсть явилась в мир, чтобы терзать души тех, кто ее испытывает?

Внезапно слезы хлынули у нее из глаз, и она зарыдала в объятиях Шарля.

– Все испорчено, – шептала она задыхаясь, – все ушло, исчезло… и я не могу ничем помочь…

Он старался ее успокоить, посадил ее снова в кресло и стал опять на колени возле нее, целуя ее, но эти поцелуи не будили страсти, а должны были утешить ее.

Успокоившись, Сара сказала:

– Я хочу уйти ненадолго, мне нужно побыть одной. Не волнуйтесь, скоро вернусь.

Шарль отпустил ее. Он глядел ей вслед, пока она не исчезла за деревьями. Сердце его болезненно сжалось, частью от страха, частью от досады, когда она прошла не оглянувшись.

Он не хотел признать своего поражения. Но он почти победил и победит снова. Он должен, он не может не победить! Сара была лихорадкой, съедающей его силы.

Ведь она могла так легко освободиться от Коти! Никто бы не стал осуждать ее. Общество, в котором она вращалась, восхищалось ее изумительной верностью своему долгу. Ну а как только она будет свободна, они тотчас же поженятся…

Он начал испытывать легкий страх, что может потерять ее, и эта мысль преследовала его.

– Не могу, не могу, – шептал он, тяжело дыша. – Нельзя допустить этого!

Не обращая внимания на то, куда идет, Сара двигалась машинально и снова вышла на широкую белую дорогу. Но то впечатление благословенной тишины и спокойствия, которое она в первый раз испытала здесь, теперь исчезло.

Она машинально двигалась вперед; пунцовые маки раздражали ее глаза, отражаясь, как блестящие диски, на слегка сероватом фоне дороги.

«Шарль теперь уедет, – думала она, – и больше не вернется! Беспокойство кончилось, а с ним должно прекратиться и беспечное чувство веселости, вызываемое легким возбуждением. Жизнь примет более ровное течение, Шарль уедет, и сердце ее успокоится».

То обаяние, которое имела его горячность, потеряло теперь свою силу; она больше не ощущала его, и ей незачем было презирать себя за свою минутную слабость. Он до некоторой степени потерял значение для нее в это утро вследствие своей грубой требовательности и необъяснимого влияния на нее дивной утренней тишины. Она чувствовала себя свободной, несколько пристыженной и несчастной, но все-таки свободной…

Послышался звук мотора, и чей-то голос позвал ее, а затем Жюльен Гиз уже очутился возле нее. Он смотрел ей в лицо, и его холодная, слегка дрожащая рука сжала ее руку.

Сара заметила с удивлением, что его всегдашнее самообладание совершенно покинуло его. Он имел встревоженный, смущенный вид.

Она смутно слышала его слова, потому что он говорил очень быстро.

– Я должен был приехать. Я только что собирался уйти, когда явился Роберт и сказал о телефонном сообщении, – а может быть, ему сказал об этом слуга, я уж забыл. Он хотел ехать, но я предложил заменить его. Я должен был поехать. Я думал, что с вами случилось что-нибудь. И вижу, что не ошибся, потому что глаза у вас заплаканны.

Он прижал ее руки к своей груди, кусая губы. Лицо его было чрезвычайно бледно.

– Скажите, что случилось? Вы ушиблись? Пожалуйста, не молчите! Вы должны мне рассказать!..

– Со мною ничего не случилось. Пустяки. Было только маленькое приключение, уверяю вас, – отвечала Сара.

Он проговорил сквозь зубы:

– Если бы с вами случилось…

Он, по-видимому, говорил и действовал, не отдавая себе ясного отчета. Не выпуская ее рук, он потащил ее к воротам, и они вместе облокотились на них. Она чувствовала под своими руками, которые он прижимал к груди, как бурно бьется его сердце.

Жюльен, как будто угадав ее мысли, проговорил быстрым прерывистым голосом:

– Дошло до того, что вы теперь должны узнать правду… Я должен открыться вам. Впрочем, я убежден, что вы уже знаете в глубине своего сердца. Я больше чем люблю вас, я вас обожаю, я вам поклоняюсь, как божеству! Называйте, как хотите, то чувство, которое я питаю к вам.

Он вдруг опустился на колени, залитый солнечным светом, что должно было служить как бы символом, предзнаменованием его поступков и слов в будущем.

– Вас не может оскорблять то, что вы любимы. Я только прошу дозволить мне служить вам… ждать… Я знаю, знаю, вам это не нужно, но не отсылайте меня прочь!.. Не мешайте моему единственному счастью. В моей жизни не было ни одной женщины, кроме вас. Ваш образ навсегда запечатлен в моей душе – с первого взгляда. Вы увлекали меня к успеху, вы заставляли меня бороться, чтобы достигнуть его. Я узнал, что вы вышли замуж, через неделю после того, как был сражен вашей красотой в опере. Адриен де Клев сказал мне об этом, и в первое время я ужасно страдал. Потом я твердил себе, что должен забыть… но выжечь вас из своего сердца не мог. А когда… когда я услышал, как вы живете теперь, то был уверен, что мои рыцарские чувства принудят меня молчать, но оказалось, ничто не может заставить любовь умолкнуть, ничто! Видя вас изо дня в день, слушая вас (он вдруг опять схватил ее руку), – вы этого не знаете, не можете знать…