Оливия Уэдсли - Заложница любви

Какое волшебство, какое безумие могли так овладеть ею, что она на мгновение забыла все годы горя, страдания и унижения и лишилась самообладания, ослепленная ярким пламенем страсти.

Только одно могло сделать это, только поцелуи, которые напомнили и напоминают ей прошлое: они могли пробудить прежнее очарование, как и слова, произнесенные годы тому назад.

О, как предательски коварна эта ужасная сила памяти, пробудившаяся под влиянием ласк!

Отчего она так создана, что подобная вещь оказалась возможной? Разве никогда невозможно забыть вполне, невозможно освободиться окончательно от этих воспоминаний?

Ответ ей был дан ее собственным сердцем.

– Да, забыть нельзя, можно только продолжать. Нельзя ничего перемещать в сердце, можно только прибавлять. Никакая следующая любовь после первой любви не может быть такой же; она может быть лучше, выше, благороднее, но она не является началом, потому что для сердца бывает только одна утренняя заря, хотя золотой полдень бывает и много раз…

Она подождала еще несколько времени в темноте, потом пошла в дом. На площадке лестницы она остановилась. Ее комнаты лежали направо, а комнаты ее мужа – в дальнем углу. Она отправилась туда. Дверь в его комнату была, по обыкновению, открыта, и она могла видеть ночную сиделку, которая сидела у огня. На столике стояла лампа под абажуром, и сиделка была до такой степени поглощена чтением, что даже не оглянулась, когда вошла Сара.

Вильям поднял голову. Нога у него была забинтована по-прежнему. Сара вспомнила на мгновение о Жюльене и его доброте, затем взглянула на мужа, и краска залила ее лицо. Она опустилась возле него на колени и прижалась лбом к его тяжелой, неподвижной руке.

– Коти, Коти! – с отчаяньем прошептала она.

Летние грозы могут затянуться. Начавшись как легкий моросящий дождь, они понемногу усиливаются, но все же в конце концов они проявляют свою силу.

С наступлением июня и веселых танцевальных балов восторг и волнение Сары усилились. Она блистала. Казалось, дремлющее в ней пламя готово было разгореться каждую минуту, и это придавало ей еще большую привлекательность, вынуждая ее не держаться в отдалении от света, что она делала со времени болезни Коти, а снова превратиться в очаровательную светскую женщину, вращающуюся в блестящем обществе. Она словно выросла в это веселое, жизнерадостное лето, испытала мириады ощущений сама и заставляла мужчин, ежедневно посещавших ее, испытывать их. И по мере того как расширялись ее душевные способности, она начинала сознавать, какие безграничные возможности предоставляло ей ее собственное положение и какую власть оно давало ей. Она ощущала теперь радость жизни, но избегала Шарля или включала его в такой кружок, в котором непременно участвовал и Жюльен. Она не думала о том, что чувствует к ней Жюльен, но просто эксплуатировала его присутствие, разговаривала с ним и свободно выказывала ему дружбу. Он был для нее защитой не только против Шарля, но и против нее самой. Его постоянное присутствие и знание своего собственного сердца внушили ей уверенность, что он ее любит, и хотя она старалась убедить себя, что это не так, но все-таки находила в этом облегчение и успокоение.

Много лет спустя, когда она вспоминала об этом лете, о своих изменчивых настроениях, то не находила им совершенно никакого объяснения. Она точно носилась по какому-то золотому озеру и, зная, как коварны его волны, все-таки полагалась на свое собственное искусство, как необыкновенно смелый пловец, которому доставляет наслаждение бороться с опасностью.

Она решила не оставаться наедине с Шарлем и избегала этого, но в любви на людях заключается скрытое очарование, и если оно не доставляет такого же удовлетворения, то, пожалуй, волнует еще сильнее.

Атмосфера вокруг Сары сгущалась, как грозовое небо, и это начинали чувствовать все члены маленького общества. Ревность Шарля становилась очевидной, Жюльен же скрывал свои чувства, но из этого не следовало, что он соглашался играть тут бесцельную роль. Леди Диана забавлялась в кругу своих друзей, но тем не менее замечала в напряженной атмосфере признаки готовящегося взрыва. Скрытое же под спудом пламя все же бросало теплый отблеск на остывший пепел ее собственного темперамента. Она надеялась позабавиться, когда привела с собой Шарля в дом Сары, но не думала, что его появление может подействовать таким возбуждающим образом. Она наблюдала рост ревности между Шарлем и Жюльеном и восхищалась изумительным искусством Сары притворяться, что она этого не замечает. Она так была уверена в том, что Сара была в этом отношении ее истинной дочерью, что даже совершенно открыто заговорила с нею о том, что ей передавали слух, будто Жюльен отказывается теперь от крупных дел, лишь бы не расставаться с нею.

– Он отказался от дела Вервье? Почему? – спросила Сара.

Леди Диана засмеялась.

Они сидели вдвоем в будуаре Сары, маленькой комнате, обитой панелями из белого дерева, с полкой для книг кругом стен и английским камином. Сара рассматривала список приглашенных, держа в руке папироску и слегка нагнув голову. Подняв глаза на мать, она подметила на ее лице насмешливую улыбку.

– Почему? – повторила она, и тонкая морщинка появилась между ее узкими, длинными бровями.

– Я думаю, потому, что у него нет ни времени, ни желания для этого, – ответила леди Диана. – И то и другое явно было отдано тебе в течение этого лета. Разве это не так?

– Кто тут подвергается испытанию и по какому поводу? – спросил Кэртон, входя при этих словах.

Он взял руку Сары, и его глаза встретились с ее глазами, когда он нагнул голову. Он смотрел на нее тем вызывающим взглядом, которым мужчина может ласкать женщину. Этот взгляд, опускаясь, остановился намеренно на ее губах, пока он говорил, и Сара почувствовала, что губы ее задрожали, а взгляд стал неустойчивым. В прежнее время он мысленно поцеловал бы ее, и эти «невидимые» поцелуи теперь, как и тогда, вызывали сладостное волнение в ее сердце.

Он отвернулся, заметив, что нежная краска залила ее грудь, и, взяв папироску, закурил ее.

– Какая чудная погода! Сюзетта, поедем кататься в лес сегодня! – сказал он.

– В самом деле! Отчего бы вам не поехать? – спросила леди Диана с насмешкой.

– Если вам хочется… – согласилась Сара. – Тогда я, пожалуй, пойду переоденусь. Брать нам с собой провизию или мы ее найдем на месте?

– Лучше возьмем и создадим истинно сельскую обстановку. Как бы там ни было, я думаю, что мы прекрасно проведем время.

Радостное оживление не покидало его по дороге в Версаль, и лишь тогда, когда они проехали ряды больших домов и из зелени могли на них глядеть только отдельные маленькие скромные домики, он вдруг замолчал.

Автомобиль почти бесшумно катил по аллее, и Сара вдруг почувствовала странную близость Кэртона, когда прекратилась его веселая, беспечная болтовня. Шарль именно на это и рассчитывал. Такая близость могла означать бесконечно много, могла волновать и мучить в одно и то же время. Он заговорил.

– Вы счастливы? – спросил он тихо.

– Вполне, – быстро ответила Сара.

– Вы все еще знаете меня?

Их взгляды встретились; в его взгляде заключался вызов с легким оттенком жестокости. Ее же взгляд был равнодушным, насколько она была в состоянии этого достигнуть.

– Я имею в виду то, что мы ведь давно не были вместе… одни, – пояснил Шарль.

Он с внезапной силой положил свою руку на ее колено.

– С тех пор прошло два месяца, слышите? Два месяца! – прибавил он.

– Разве? – наивно спросила Сара, уставив глаза на его загорелую, крепкую руку, сжимавшую ее колено.

– Да, – ответил он и, остановив автомобиль, обнял ее.

В то время как он покрывал ее поцелуями, в уме ее смутно возникал вопрос: можно ли считать счастьем то ощущение бьющей через край жизни, которое она испытывала в ту минуту?

Шарль не производил на нее впечатления возлюбленного; он только освободил ее сердце из темницы, в которой оно томилось в одиночестве, – вот и все. И она горячо обвиняла себя в унизительной слабости, в недобросовестности, в пошлости…

А Шарль продолжал целовать ее ресницы, шепча: «Точно бархатные лепестки анютиных глазок!» – Он целовал ее волнистые блестящие волосы, снял ее шляпу, и она почувствовала его поцелуи на узеньком проборе сбоку. Он, казалось, испытывал блаженство, потому что она была здесь, с ним и он мог свободно выражать ей свою любовь, как будто был вполне уверен в силе своего обаяния и желал пользоваться им, чтобы заставить ее признать эту силу.

И все-таки под конец она отстранилась от него.

– Почему вы хотите принадлежать только себе? – спрашивал ее Шарль, пристально глядя на нее. – Почему? Ведь я вам не делаю никакого вреда? Какая польза принимать эту театральную позу передо мной?.. Я знаю, вы никогда не любили Дезанжа, я же до сих пор не посягал на его права. Но вы однажды вечером, в саду, вернули мои поцелуи, и вы можете довести меня до безумия. И вот, в течение двух месяцев… Да, целых два месяца вы игнорируете меня, и только когда я теперь снова целую вас, вы опять поддаетесь мне, и на этот раз без всякого жеманства. Кто вы такая, что можете то поддаваться любви, то ускользать от нее? Вы как будто забыли, что мне известно о скрытом огне? Вы, может быть, думаете, что это забыто за эти годы? Вы ошибаетесь, уверяю вас.

Он сильно сжал ее руку в своей руке.

– Сюзетта, ведь вы меня подвергаете пытке. Что происходит между нами? Что вы думаете делать со мной?..

Она повернулась к нему, стараясь изо всех сил высвободить свою руку, но он внезапно сам отпустил ее. Как только она расправила свои белые пальцы с красной поперечной полосой, оставшейся после крепкого пожатия Шарля, раздражение вырвалось наружу.