Это про меня — грязь и кровь.

— Ты можешь просто оставить меня здесь, — дрожащим от страха голосом просит девчонка.

Я мотаю головой и повторяю:

— Залезай в машину.

Оставить её тело в подобном месте с этим ублюдком, Мэдсоном? Ну, ладно-ладно, с большей частью его тела. Нет, найти девчонку должны не так. И, определённо, ублюдок не заслуживает быть найденным рядом с кем-то, вроде неё.

Ну, и я тоже — но я-то всё ещё жив. Решаю забрать ее отсюда.

Девчонка не двигается, просто сидит, вся дрожа. Её рот в опасной близости от моего паха, что создаёт определённые трудности, кровь тут же приливает к члену.

Девчонка не замечает этого. Сидит и смотрит на меня снизу вверх, вглядывается в мои глаза, пытаясь найти отклик человечности, что-то, что даст ей надежду. Как будто глубоко внутри меня прячется большое сердце или прочая херня, так люди, вроде неё, думают про таких, как я.

Дёрнув за руку, поднимаю девушку на ноги. Она замирает, когда впечатывается в меня. Наши лица так близко, ее дыхание ощущается лёгкой щекоткой у меня на шее. Вдруг ловлю себя на мысли, что мне нравится ощущать девичью близость. Чертовски пьянящее чувство того, что девчонка в моих руках.

— Забирайся в сраный фургон, — подталкиваю ее к двери, и она, наконец, забирается внутрь. Она садится на пассажирское сиденье в своём дизайнерском платье, но не может заставить себя закрыть дверь. Типа, рука не поднимается собственноручно захлопнуть крышку своего гроба.

Да, у людей инстинкт на такое дерьмо.

Я, решив сам закрыть пассажирскую дверь, иду, но вдруг резко останавливаюсь. А ведь мне нравится, как выглядит девчонка, сидя в своём идеально-прекрасном платье — теперь изодранном и окровавленном, пятна крови и грязи идеально подходят к нему. Я сделал это с ней.

— Он мёртв?

— Попробуй угадать.

Она гулко сглатывает. Затем я делаю то, что шокирует даже меня самого — дёргаю ремень безопасности, скольжу им вдоль её тела и защёлкиваю. Характерный щелчок звучит слишком громко в окружающей нас тишине. Пристёгивать девчонку ощущается чертовски правильно. Как будто я защищаю её этим ремнём, но в то же время приковываю только для себя.

— Что ты хочешь от меня? — спрашивает испуганно.

Я заправляю прядь ей за ухо. Волосы шёлковые и такие мягкие. Меня распирает от желания остановить мгновение — то, где девчонка и я.

— Неважно, чего хочу я.

Я говорю это отчасти для себя. Нет, всё-таки я не хочу убивать ее, но она видела слишком много.

Она смотрит на меня своими глазами глубокого карего цвета. Насыщенный оттенок её волос цвета крепкого чая. Гладкая кожа ложбинки груди, словно нежнейший фарфор. Эта цыпочка вся словно хрупкая фарфоровая статуэтка. Идеальная и чистая.

Отстраняюсь и закрываю дверь. Сажусь на водительское место, чтобы нахрен убраться отсюда на юг и поскорее.

Я могу сказать по глазам и телодвижениям девчонки, что она замышляет побег. Нажатием кнопки блокирую двери. Еще один приятный звук.

Девчонка потрясённо уставилась на меня.

— Мне начинает нравиться этот служебный фургон, — дразню её.

Мне надо перестать смотреть на эту девушку. Иначе будет слишком сложно убить ее впоследствии.

Я бы не стал марать руки убийством Мэдсона, но этот ублюдок дал десятки причин, по которым заслужил свою смерть. Он не только входил в группировку, которая украла моё детство — он также являлся одним из парней, которые помогли засадить моего брата, Грейсона, за убийство полицейского в прошлом месяце.

Брат сидит за решёткой, в ожидании суда.

Если бы его отпустили под залог, мы бы заплатили любые деньги. Даже миллион долларов, мы бы раздобыли бабло и заплатили безо всяких проблем. Увезли бы Грейсона туда, где полицейские не смогли бы его достать. Кто бы сомневался, наши враги слишком умны, чтобы допустить это.

Хотя, еще не поздно.

Наш адвокат говорит, что нам просто нужно достаточное количество доказательств, чтобы вызвать сомнения у присяжных. Тогда брата отпустят.

Мэдсон знал, что он труп в любом случае, поэтому этот урод не сказал мне ничего. Но я не перестану копать. Грейсон нуждается во мне. Есть другие ребята, на которых можно надавить. Даже если брата осудят, мы найдём способ вытащить его. Или, может быть, просто устроим побег. Чего бы это ни стоило.

Грейсон на самом деле мне брат не по крови, наша с ним связь гораздо глубже. Он — брат, которого я обрёл в настоящем аду, чем было наше детство. Он — человек, которого я поклялся защищать.

Так что, пусть я не получил имя, но зато Мэдсон сдох. Теперь он мёртв. Его смерть — это еще одно обещание, которое я дал еще одному своему брату — Крузу.

Мэдсон держал всех нас в аду, но в основном отыгрывался на Крузе, когда мы находились в том подвале. Однажды ночью я посмотрел Крузу прямо в глаза и поклялся, что когда-нибудь принесу ему кольцо Мэдсона. Кольцо — это доказательство того, что Мэдсон мёртв, что он заплатил за все, что сделал с нами.

Для таких парней, как Круз, важно знать, что я всегда держу своё слово. Видеть, что у них есть лидер, на которого можно рассчитывать. И Круз должен убедиться, что Мэдсон действительно мёртв — ибо, когда над тобой так долго и изощрённо издевались, тебе мало просто услышать, что враг мёртв. Тебе нужны доказательства.

Девчонка сжимает в руках разорванную, изгвазданную в крови ткань изящного платья.

— Я могу дать тебе денег.

— Мне не нужны твои деньги, — отвечаю я.

— Должно же быть хоть что-то.

— Нет ничего, что ты могла бы мне предложить.

Опять тишина. Затем до меня доносится тихий шёпот:

— Это мой день рождения…

Я совершаю ошибку, опять взглянув на девчонку. Эта чистая, невинная девушка попала прямо в центр моего ада и теперь заперта и привязана, находясь под полным контролем хищника. Да, я знаю не понаслышке, каково это.

С большим трудом переключаю своё внимание на шоссе, освещённое огнями.

— Так Мэдсон был другом твоей семьи или как?

— Кто такой Мэдсон? — спрашивает она.

— Мужик, чью жизнь ты пыталась спасти. — Ее аппетитные пухлые губки складываются буквой «О». — Он заслуживал смерти, — добавляю я.

— Я не знаю его. Я думаю, что встречала его раньше… Он выглядел знакомо… может, мои родители знали его.

— Он же был на твоей грёбаной вечеринке?!

— Триста человек были на моей вечеринке.

— Что? Ты пригласила своих родителей и их друзей на свой праздник? Я думал, подростки должны бунтовать в твоём возрасте.

Теперь я чувствую, как она смотрит на меня.

— Это было празднование шестнадцатилетия. Фактически, вечер был не совсем для меня. Это… общественное мероприятие. Мэдсон, наверное, работал с моим отцом или состоял в совете города.

— Что за херня, — возмущаюсь я. — Может, в следующий раз ты должна пригласить пару друзей и напиться где-нибудь на берегу реки, а не ошиваться с такими подонками, как Мэдсон.

Опять тишина.

— В следующий раз?

— Что?

— Будет ли у меня еще один раз? — ее голос тихий, я еле могу разобрать, что она говорит. — Наступит ли мой следующий день рождения?

Я не хочу говорить с ней об этом.

— Увидим, — отвечаю ей.

— Что это значит?

— Это значит, что мы увидим.

Это значит, что всегда есть вероятность того, что в наш фургон ударит молния или врежется автобус, и я сдохну, а девчонка выживет. Иначе, у неё нет ни единого шанса. Но я не говорю ей этого. Не хочу, чтобы она сходила с ума, пока мы будем добираться туда, где всё для неё закончится. Я думаю о том, чтобы утопить ее в Большой реке Муз-Хорн. Отличный вариант. И быстро. И чисто.

Девчонка судорожно вздыхает.

Ее платье выглядит так, будто оно из другой эпохи. Я не разбираюсь в этом дерьме, поэтому не могу сформулировать более точно. Что я знаю об этом ангеле, так это то, что прямо сейчас на открытой коже ее груди засохшие слезы. Представляю себе, как слизываю эти маленькие пятнышки.

Я не сделаю этого, конечно. Я убью ее, но не хочу ломать таким образом. Я опять смотрю на неё. Она выглядит бледной, почти зелёной.

— Тебе снова плохо? — Она мотает головой. — Ты уверена?

— Не беспокойся.

— Да ладно. Ты выглядишь немного... ну, ты знаешь…

— Ты можешь не волноваться, что меня опять стошнит, потому что я съела за день две клубники, — усмехается она, — и они уже вышли.

— Что за чёрт? Две клубники?

Она качает головой, как будто ей трудно объяснить мне.

— Тебе нужно что-нибудь съесть. Вот, в чём твоя проблема.

Она кидает на меня недоверчивый взгляд.

— В этом моя проблема? Серьёзно?

— Это дерьмово — быть голодным, — это всё, что я говорю.

— Это так, — отвечает она.

— Ты должна поесть.

— У тебя что, есть картофель фри? — она начинает смеяться. Смахивает на истерику.

В моей голове гудит. Я смотрю на девчонку как на идиотку, потому что она так красива, когда смеётся. Своим заразительным смехом, офигенной улыбкой — она берёт меня за горло. Какого черта? Вижу съезд к реке. Но проезжаю мимо.

Ее смех перерастает в тихие всхлипы и рыдания. Она прислоняется головой к окну с пассажирской стороны. Безнадёжность.

— Я собираюсь тебя накормить, поняла? — говорю ей. — На следующем съезде есть закусочная «У Бенни». Хорошо?

— Хорошо, — шепчет она словно в трансе.

Я собираюсь накормить жертву, прежде чем убить. Это самая бредовая вещь, которую я совершал за целую вечность.

Стараюсь выкинуть эти мысли из головы, пока плетусь за грузовиком перед нами.

— Мне не нужно говорить тебе вести себя хорошо, когда мы будем находиться в закусочной, не так ли? Нужно ли мне напоминать, сколько людей умрёт, если ты не будешь вести себя должным образом?

Она просто смотрит на меня глазами раненого животного, пронзительным взглядом чуть воспалённых светло-карих глаз. В них блестят слезы.