— Не беспокойся, — хмыкает мой пассажир. — Людям наплевать на чужое дерьмо. Им всё равно.

Конечно же, он так думает. Но он ошибается.

— Некоторым не всё равно.

— Каждый останется при своём мнении, — его голос звучит беззаботно, поза расслаблена. Можно подумать, что мы действительно обычная парочка, решившая покататься.

Он требует повернуть налево, направляя нас в сторону скоростного шоссе.

— Ты следил за мной?

— С чего ты взяла, может, я просто люблю музеи? — дурачится он. — Может, я фанат музеев, как ты.

— Я не люблю музеи, — отвечаю шёпотом.

— Тогда что же ты делала в одном из них?

— Школьный проект. Дополнительные баллы за посещение музея.

— Какая хорошая маленькая девочка, — он кивает на указатель, безмолвно показывая дорогу, — как трудолюбивый муравей.

Он сказал, что не причинит мне вреда, если я сделаю всё, что он говорит. Тем не менее, я всё равно в ужасе и напугана. Меня бьёт дрожь, но, несмотря на это, пытаюсь пошутить:

— Ты только что назвал меня муравьём?

— Разве ты не слышала о той басне? Муравей работал все лето, готовил запасы на предстоящую зиму, а стрекоза только била баклуши, валялась, где ни попадя, пела песни и жила в своё удовольствие. Затем наступила зима, вокруг стало холодно и сухо, как в чёртовой ледяной пустыне. Стрекоза замёрзла и оголодала, попросила у муравья еды, а тот ей ответил: «Летом надо было трудиться, а не херней страдать».

— Муравей не поделился с ней едой?

— Без понятия. Это конец. Стрекоза сожалеет о том, что была ленивой засранкой, но уже слишком поздно.

Я мельком взглянула на его лицо, пытаясь определить, шутит ли он.

— Ты придумал это только что, так?

— Нет. Это басня. Мы читали её в какой-то пыльной старой книжке.

— Ты и твои родители? — спрашиваю я, потому что не могу представить его с родителями. Или с книгой, хоть какой-нибудь.

В ответ он пожимает плечами:

— Просто старая книга в каком-то подвале.

Мы едем в молчании, каждый размышляет о своём.

— Думаю, что я как тот муравей. За исключением того, что я бы поделилась едой со стрекозой.

Он что-то проворчал.

— А ты, значит, стрекоза? — несёт меня дальше. — Та, кто прохлаждался, вместо того чтобы работать? Которая делает всё, что ей заблагорассудится?

— Неа, — отвечает он. — Я не стрекоза.

— Так ты тоже муравей? Думаешь о своём будущем? — снова смотрю на него. Наверное, мне должно быть страшно, но вместо этого я испытываю любопытство. — Ты бы поделился?

Он смотрит в окно на проезжающие мимо машины:

— Я ни муравей, ни стрекоза.

— Ты не можешь быть ни тем, ни другим.

— Я могу.

— Нет, ты не можешь. Ты либо планируешь и продумываешь всё наперёд, либо плюёшь на всё и ничего не делаешь.

— Может, я — это зима, приносящая настоящий ад, — говорит он. — Зима, которую никто не хочет видеть, но вот он я, сюрприз.

Я перевожу взгляд обратно на дорогу.

— Ты действительно так думаешь? — спрашиваю я мягко, потому что это неправильно, если кто-то думает так о себе.

— Просто веди машину, — рявкает он, устав от нашего разговора.

— Куда мы направляемся?

— Просто езжай вперёд.

Мы едем на север. У меня плохое предчувствие, я вдруг понимаю, что это та самая дорога. Это шоссе, на котором находится съезд к парку Муз-Хорн. Почему мы опять едем туда?

О, господи, неужели похититель хочет завершить начатое?

Может, он думал об этом и понял, что должен был утопить меня тогда. Моя нога соскальзывает с педали газа: я не могу везти себя на собственные похороны.

— Я никому ничего не рассказала, — шёпотом повторяю я слова, сказанные на парковке.

Машина сбрасывает скорость.

— Я знаю.

— Тогда почему…

— Потому что. Потому что теперь всё будет происходить так: если я говорю тебе прыгать, ты прыгаешь, если говорю вести эту сраную машину, ты, мать твою, ее ведёшь. Вот, как будет теперь.

— Как долго это продлится? — ненавижу себя за столь дрожащий голос от страха присутствия этого бандита. Ненавижу, потому что догадывалась, что он вернётся, что та ночь еще не конец.

Его мрачный взгляд полон обещания. По сравнению с той ночью мой похититель выглядит старше. Меньше тайн, больше обещаний.

— Вечность, Брук. Я позволил тебе жить той ночью, и теперь ты у меня в долгу. Понимаешь? Ты моя.

От его слов меня накрыло такой волной ужаса, что стало трудно дышать, и в то же время ярость и гнев вскипают во мне. Не из-за угрозы, а из-за правдивости его слов. Он связал наши жизни той ночью, извращённым способом, болезненной привязкой. Заставил лгать всем, кого я люблю, делая меня своей.

Может, это гнев сделал меня такой смелой, я не знаю, но дарю ему свой лучший «да пошёл ты» взгляд. Взгляд, который должен поставить негодяя на место, по крайней мере, юношей моего возраста удаётся осадить таким взглядом легко.

— Я никогда не буду твоей, — заявляю.

Но он, конечно же, никак не реагирует на мои слова.

Поворачивается, глядя на меня пронзительным взглядом. В его изумрудных глазах видна угроза, вперемешку с удивлением. И толика грусти. Я съёживаюсь, когда мужчина опять тянется к моим волосам.

— Слишком поздно, — слышится в ответ.

Мой пульс стучит у меня в ушах.

— Что ты собираешься делать?

Животрепещущий вопрос, о подтексте которого нетрудно догадаться.

«Ты собираешься прикасаться ко мне? Целовать? Собираешься убить меня?»

Мужские пальцы перебирают мои волосы, в результате чего его рука задевает моё плечо. Невесомое прикосновение, но всё моё тело словно прошило электрическим разрядом. Дрожь проходит вдоль моего позвоночника, сердце бешено колотится под накрахмаленной тканью белой школьной рубашки.

Мужчина размышляет над моим вопросом. Может, он сам еще не знает ответа. Может, он и не хочет знать.

Знак закусочной «У Бенни» появляется впереди, мерцая голубыми и жёлтыми неоновыми буквами. На мгновение, я словно переживаю все те эмоции, которые обрушились на меня семь месяцев назад. Словно я очнулась ото сна, и мы опять направляемся к реке той ночью. То самое непонятное ощущение — то ли сон, то ли явь. Игры подсознания.

Ненавижу, что мы так связаны.

Он указывает пистолетом на вход закусочной со словами:

— Остановись тут.

— Скоро подойдёт время ужина у нас дома. Меня будут ждать и начнут волноваться. А в свете последних событий, если я не появлюсь вовремя, не предупредив родителей, мама позвонит в полицию.

— Именно поэтому ты сейчас им позвонишь и извинишься за своё опоздание.

— Я не могу так просто сделать это.

— Ладно. Тогда позвони и расскажи им правду: что ты едешь в машине с парнем. С тем самым парнем, который убил Мэдсона.

Меня бросает в жар. Опять я загнана в ловушку. Если скажу родным правду, они, несомненно, сойдут с ума, но все равно никак не смогут помочь. Никто не сможет.

— С парнем, который тебя похитил, — продолжает он. — Вот, с кем ты. И лучше тебе не знать, что произойдёт после этого звонка. Дам подсказку — абсолютно ничего приятного и красивого.

Убрав свою руку из моих волос, мужчина открывает мою сумку.

— Эй! — возмущённо кричу я.

Он вытаскивает мой телефон и передаёт мне.

— Просто сделай звонок, маленькая птичка. Поступи правильно.

Пока мы стоим на светофоре, я набираю домашний номер. После нескольких гудков срабатывает автоответчик — как обычно: все слишком заняты, чтобы отвлекаться на звонок. Я оставляю сообщение, говоря, что мы с Челси вышли из музея, но я задержусь, так как подруга попросила меня помочь с выбором платья на выпускной бал.

Чувствую насмешливый взгляд на себе, когда возвращаю телефон обратно.

— Челси, — мужской смешок намекает, что глупее ничего нельзя было придумать.

Долгим нажатием кнопки мужчина выключает телефон.

— Что ты делаешь?

— Догадайся.

Я сосредотачиваюсь на дороге:

— Что тебе надо?

— Бургер. А ты что будешь?

Он говорит обыденным тоном, словно мы влюблённая парочка, выбравшаяся поужинать после тяжёлого рабочего дня.

Но мы не являемся ей. Он может притворяться кем угодно: я в этом участвовать не буду.

Вдруг, я вижу полицейскую машину впереди. Мой пульс ускоряется, а пальцы сжимают руль, так как мы все ближе подъезжаем к ней.

Мой похититель ничуть не нервничает. Наоборот, расслабленно протягивает руку и кончиками пальцев касается моей руки, по которой тут же бегут мурашки.

Скучающим голосом он произносит:

— Каково это, ехать в машине с парнем, который похитил тебя? После того, как ты солгала своим родителям? Дела обстоят не очень хорошо, не так ли?

Когда смотрю на него, вижу эту красивую, дьявольскую улыбку, которую я так хорошо помню с той ночи. Чувствую себя рыбкой, попавшейся этому парню на крючок. И он снова и снова дёргает за леску, вгоняя крюк еще глубже.

И это не из-за того, что он заставил меня врать всем подряд.

Нет, я чувствую себя беспомощной из-за того, что снова и снова думаю о том, как крепко он держал меня той ночью, как я чувствовала каждый мускул и всю мощь его сильного тела.

Никто никогда не обнимал меня так крепко. Как бы извращённо это не звучало, но это ощущалось так хорошо после той насквозь фальшивой вечеринки и наносной показухи всей моей жизни.

Испытывать чувство ненависти к своему несостоявшемуся убийце и одновременно с этим вцепиться, прильнув к нему, было ненормально. Это как цепляться за прохудившийся плот, зная, что он всё равно рано или поздно утопит тебя.

Тянуться и льнуть к своему убийце — что более пугающего и шокирующего может произойти? Раньше размышления об интимной близости у меня вызывали ассоциации с шоколадом, цветами и шёпотом любовных признаний. Но никак не с кровью, насилием и тьмой. Этому не учат в школе.