Испуганной выпущенная на свободу Мила не выглядела. Но что-то в ней изменилось. Она сама попросилась в клинику. Вышла и развела бешеную деятельность: открыла, как она это называла, клуб — устраивала только частные вечеринки, дни рождения, свадьбы, корпоративы. Мила контролировала все — начиная от списка подарков до развоза пьяных гостей, а также организовала для членов так называемого клуба особую клубную карту, которая давала им возможность пользоваться лучшими скидками и распродажами по всей Москве. Вроде бы мелочь, но эта карта приносила Миле едва ли не основной доход — и очень, очень нескромный.

Разомлевший от счастья отчим подарил Миле дом между Рублевкой и Новой Ригой, где та и собирала девичник, устроенный в лучших традициях клуба.

Настя с Галей приехали под вечер. На деревьях переливались гирлянды, клумбы подсветили лампами, а вокруг бассейна стояли свечи под высокими стеклянными колпаками.

Угощение выставили на фуршетные столы, шезлонги застелили полотенцами, воду в бассейне подогрели, а во дворе на всякий случай поставили газовые горелки. Играла диджей Бензина — подруга Милы.

Мила была совершенной копией Барбры Стрейзанд — только с черными от природы волосами: широкая, звериная переносица, тяжелый овал лица. Но в ее глазах было столько жизни, что посмотришь один раз — и оторваться невозможно. Мужчины от нее не отлипали — только уж самые провинциальные, долгие годы лелеявшие мечты о худосочных красотках модельной внешности, не понимали, что же такого в этой девице, которая держится так, словно она — юная Софи Лорен.

Правда, Мила не вылезала из проблем в личной жизни — характер у нее был ужасный.

Мила была холостячкой старого образца — авантюристкой без малейшей тяги к оседлой жизни. Она встречалась, влюблялась, влипала в очередную безумную историю вроде того случая, когда она поссорилась с любовником и тот ее запер в коттедже на озере Селигер, отнял мобильный и уехал в Москву, предварительно опустив рольставни. Умная Мила полчаса выплясывала на табуретке с пятью сигаретами, прежде чем пожарная сигнализация сработала, а потом еще минут двадцать слушала завывания сирены, прежде чем в дом ворвался заспанный менеджер.

— Неужели тебе не хочется любить одного мужчину и быть с ним счастливой? — цеплялась к ней Настя.

— Один запер меня в коттедже. Другой бросил, когда я заболела ангиной. Третий хотел через меня познакомиться с Аней из «Блестящих». А еще один, когда мне было семнадцать, встречался со мной потому, что у меня была стиральная машина. Ты думаешь, мне еще есть к чему стремиться?

Пройдет пять лет, и Мила выйдет замуж за интересного мужчину с большим состоянием, родит троих детей и будет счастлива, но пока она гуляла сама по себе и наслаждалась успехом.

Настя Миле немного завидовала, но все же ее любила — Мила была одной из тех редких подруг, на которых можно положиться в любой ситуации. Мила говорила, что это с ней произошло после тюрьмы: когда она сидела в камере предварительного заключения с пятью настоящими зэчками и была уверена, что ей уже отсюда не выбраться, то поняла, что все в жизни очень просто — ближний либо друг, либо враг. Другу надо помогать, врагу — мешать.

А еще Мила рассказывала, что на второй день одна матерая уголовница, арестованная уже в третий раз за поножовщину, — ненормальная, по словам Милы, хотела отобрать у нее сигареты, и тогда Мила плеснула ей в лицо кипящую воду. После этого с Милой никто не связывался.

Галя вырядилась. Настя предупреждала ее — одеваться надо просто, но, видимо, это и было «просто»: топ, расшитый блестками, джинсовые капри со стразами, сандалии с золотыми ящерицами… Харчпром какой-то.

Настя в коротких шортах, белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и кожаных шлепках от «Прада» немного стеснялась спутницы, но не везти же Галю переодеваться?

— Ух ты! Как все блестит! — заявила Мила, едва познакомившись с Галей.

Привычку говорить без обиняков Мила завела за время работы — так как большинство клиентов были знакомыми, друзьями, коллегами ее отчима и отца, то Мила, не стесняясь, выкладывала им все, что думает о странных, если не сказать тревожных идеях — вроде того, чтобы привезти на трехлетний юбилей сына живую пантеру и леопарда.

— Ну, да, это «Пинко», — сообщила несколько растерявшаяся Галя.

— Купальники с собой? — уточнила Мила. — Не люблю «Пинко». Издалека вроде хочется забрать все, что видишь, а вблизи смотришь — дрянь какая-то. Кстати, кто тебе красит волосы?

— Марина из «Провоста», — Галя вскинула голову.

— Руки ей надо вырвать, — кивнула Мила. — Тебе рыжий цвет не идет.

— А-а… — проблеяла Галя, но Мила уже ушла.

Галя злобно зыркнула на Настю.

— Такой она человек, — развела та руками. — Не обращай внимания.

Внутренний двор Галю впечатлил. Не мог не впечатлить.

Устроившись в шезлонгах с тарелками, Галя все еще продолжала озираться, прикидывая, наверное, во что обошлась вечеринка хозяйке.

— А это ее дом? — прошептала Галя на ухо Насте.

— Ага.

— А… Она его сама купила?

— Папа подарил.

— А! — Галя вроде обрадовалась. — А кто у нас папа?

Настя назвала фамилию. Глаза у Гали расширились.

— Есть еще отчим, — Настя сообщила, кто же отчим.

У Гали отвисла челюсть — вместе с непрожеванной тарталеткой.

— Понятно… — протянула она.

— У Милы свой бизнес. Что-то вроде клуба, организация праздников.

— И сколько она зарабатывает? — с легкой иронией поинтересовалась Галя, уверовавшая, что Мила — заурядное избалованное дитятко богатых родителей.

— Тысяч двадцать-тридцать в месяц. Иногда больше.

Галя поразмыслила.

— В рублях?

— В евро, — поправила ее Настя.

Галя впала в задумчивость.

Настю она раздражала. И сама по себе, и как жена Максима. Но Настя умела играть. Именно поэтому она и пошла в актрисы — из-за того, что поняла, в жизни мы все притворяемся. Ради личной выгоды.

Все по Станиславскому — и психология, и драматическое мастерство. А психология Гали была такой, что она тоже играла — только бездарно. Не пережив еще триумф от завоевания Максима, эта прожорливая крыска уже лезла в высший свет. Только вот она не понимала, что такие, как она, всегда остаются самими собой — хоть корону им на голову надень, хоть мантию, подбитую горностаем, на плечи накинь, не станет Галя царицею, будет жадной старухой у разбитого корыта. Такие не создают новое, они разрушают старое. Пока Галя сидела тихо у себя в Медведкове, она была тем, чем Максим хотел ее видеть, — обычной женщиной без претензий, с которой мужчина его типа может скоротать пару лет жизни. Галя была тихой гаванью — пусть не самой живописной, не самой удобной, открытой всем ветрам, но все же убежищем, где можно отдохнуть от житейских бурь.

Настя живо это раскусила и увидела лишь один способ заполучить Максима — дать Гале то, от чего та не сможет отказаться.

Галя ведь была крепким сорнячком — уж она-то уцепится за возможность расти на плодородной почве, а не на каменных глыбах.

Она ведь и Максима наверняка так же прихватила, вцепилась репейником — и никуда не деться, не успел очухаться — а ты уже женат.

Интрига?

А почему бы и нет?

Весь вечер Галя таращилась по сторонам, ожидая, наверное, увидеть то, что ожидала, — гламурных див в купальниках от Кавальи, непременно на шпильках — даже у бассейна, но контингент был иной.

Не было глянца, отражающего свет, благодаря которому стирается личность и появляется нечто усредненно роскошное. Не было азиатской показухи, отвлекающей внимание от природной красоты, которая заключается не в тех чертах, к которым стремятся постоянные клиентки «пластиковых» хирургов, мастерящих из живых людей Барби, а в личных особенностях — в широких бровях, в носах с горбинкой, в аристократичных, немного лошадиных лицах, в массивных скулах. Лучшие модельные агентства Нью-Йорка оптом бы приобрели всех гостей Милы — была бы такая возможность, потому что у них имелось то, чего нет у изголодавшихся по «гламуру» девиц, рвущихся в этот бизнес, — индивидуальность.

Ну, и особый стиль одежды — все дорого, но просто, никакой нарочитости, кукольности, нарядности, которую изо всех сил вытравливают умные матери из подрастающих дочерей — стразов, блесток, заколочек с фальшивыми драгоценностями, теней с блестками…

Не то чтобы Настя была уж так против блеска и некоторой мишуры, но бездумное обвешивание фальшивыми бриллиантами вызывало у нее дурноту и желание своими руками сорвать безвкусные излишества.

Здесь чувствовался класс, и Галя все никак не могла в нем сориентироваться. И лучше бы не пыталась. Результат вышел настолько ошеломительным, что даже Настя потеряла чувство юмора.

Двадцать первого августа, пригласив всех к себе на день рождения, Настя чуть в обморок не упала, завидев Максима с новой женщиной. Правда, выяснилось, что новая — это хорошо забытая старая, то есть преобразившаяся Галя. Во-первых, изменился цвет волос — Галя стала шатенкой, как и Настя. Во-вторых, нарастила волосы. Платье то ли от «Пуччи», то ли в стиле «Пуччи» выглядело очень даже мило. Общую картину портили жуткие нарощенные ногти с рисунком, но, в общем и целом… как ни горько признать… выглядела она мило.

— Галя сошла с ума, — шепнул Максим Насте, когда появилась возможность поговорить без свидетелей.

— Ура! — хмыкнула та.

— Тебе весело, — кивнул Максим. — А у меня не женщина, а бормашина — только и делает, что зудит: я нашла та-акой салон красоты — дай денег, я купила та-акое платье, денег больше нет, поехали в сентябре покатаемся на яхте — есть деньги?

— Макс, прости, но мне наср…ть, — грубо отрезала Настя и ушла к гостям.

«И чего ты добилась, Настенька? Любовник жалуется на жену, у которой появились псевдоаристократические замашки и творческие амбиции? Тебе это надо?»